Часть 1. Скрипкина

Оказаться на ковре у директора в пятый раз за сентябрь даже для Маши Скрипкиной перебор. Завуч Ирина Михайловна проворная, как горностай, склонилась к директорскому столу и докладывала:

– … потом она загнала девочек в туалет и подперла дверь стулом. А на двери написала «Обезьянник. Не входить! Животные кусаютЬся». Представляете, с мягким знаком! Что дальше? «Животные» через Ы?

– Ужас, – сказала директор и откинулась на спинку кресла. – Что же ты, Скрипкина, гимназию позоришь? Мы тебя приняли в десятый, хотя по-хорошему таких надо в колледж отправлять, за полезной профессией. Была бы швея или овощевод. Что молчишь, Скрипкина? Язык проглотила? 

– Ей стыдно! – подсказала завуч. – Правда ведь, Скрипкина? Кивни.

– Давай посмотрим, что ты натворила за один только месяц! – директор повернулась к ноутбуку. – Кидалась в столовой сосисками, одну раздавила. Убирать отказалась. Преподавателя физкультуры, заслуженного, на минуточку, педагога России назвала некомпетентным дебилоидом и еще непечатно, после чего учитель слег с нервным срывом и выпал из учебного процесса. Каково! Но тебе было мало. Ты подралась с мальчиком из одиннадцатого, расцарапала ему лицо и спустила с крыльца. Отделался ушибом, а мог быть и перелом! Дальше по мелочи уже – распотрошила чучело тетерева в кабинете биологии. Допустим, в нем и правда были золотые монеты, как ты утверждаешь. Надо было с учителем обсудить, сделали бы тетереву рентген. Восстановлению не подлежит, а он на балансе школы стоял! Кому отвечать? Мне. Скрипкина, есть у тебя совесть?

– Нет, – подсказала завуч. – Она это украшение в школу не носит.

Директор вздохнула.

– Что тебя ждет, Скрипкина? Исправительное учреждение для несовершеннолетних. Потом сама понимаешь. Мы уважаемая в городе школа, с углубленным изучением иностранных языков. К нам конкурс. Ты у нас интернатская и по квоте, за тебя ходатайствовали. Но мы, Скрипкина, не потерпим у себя хулиганье всякое. Если у тебя стресс, так ты скажи, мы направим ко врачу. Школьный психолог готов тебе помочь, проконсультировать.

– С двенадцати тридцати до часа ежедневно, – добавила завуч.

– Ежедневно! – подняла палец вверх директор. – С твоими наклонностями надо браться за ум как можно раньше. Скрипкина, ты же девочка, будущая мать. Возможно, мать-героиня. Тебе о душе подумать надо. Научиться скромности, нежности, смирению. Бери пример с Юли Зайцевой! 

– Юленька у нас лауреат конкурса «Ангелок», – подсказала завуч. – Полная готовность к замужеству и материнству. Сделала вечернее платье из мусорных пакетов.

– Слышала, Скрипкина? Ангелок! А ты чего? 

Директор переложила стопку бумаг с одного конца стола на другой. Потом вернула обратно и разложила ручки параллельно друг другу.

– Скрипкина, тебе рот зашили? Я слушаю. Объясни, что произошло.

Маша Скрипкина спокойно смотрела на директора.

– Больше такого не повторится, – сказала она.

– Да! Знаю. У тебя каждый раз новый фортель. Зачем ты девочек в туалете закрыла? 

Скрипкина пожала плечами.

– Пойми ты, терпение у меня не резиновое. На тебя жалуется родительский комитет, классный руководитель в отчаянии и написала увольнительную по собственному. Ты сеешь зло, Скрипкина! 

– Что посеешь, то и пожнешь, – сказала завуч.

– Это было последнее предупреждение, – возвестила директор. – Дальше мы тебя выгоним с волчьим билетом, ни одна школа не возьмет. Ясно? Пойдешь улицы мести или тарелки в столовой мыть. Никаких тебе поступлений в вуз. Хорошее надо заслужить, а ты пока в обратном направлении трудишься. Одна нервотрепка. Иди давай.

Скрипкина повернулась и вышла из кабинета. На урок, с которого ее увели, возвращаться совершенно не хотелось. Тему она выучила уже давно, а от зевоты, говорят, можно челюсть свернуть. Травмоопасное занятие. По перилам кататься тоже травмоопасно, но приятно, поэтому Скрипкина со свистом полетела вниз, на первый этаж. Из столовой вкусно тянуло чем-то мясным. Скрипкина уселась на уютном диванчике и принялась считать облака, пролетавшие мимо панорамного окна. Всего получилось тридцать три облака, а еще одно почему-то спустилось вниз и полетело к школе. Школу заволокло туманом, раздался гром и даже свернула кривая молния. Кто-то простонал: «Воды!» Скрипкина удивленно привстала. Пол заколебался, поплыл, и она полетела вниз – в никуда. 

«Опять к директору вызовут», – успела подумать она, прежде чем ударилась о что-то твердое.

Вокруг была темень – глаз выколи. Наверное, в школе погас свет. А с окнами что? Должно же быть естественное освещение. Или на худой конец противоестественное. Хоть какое-то! Скрипкина ощупала пол. Он был сырой, бугристый, жесткий. По коже скользнул меховой помпон. И опять застонал неизвестный.

– Кто здесь? – спросила Скрипкина. – Что случилось? Пробки выбило?

– Воды, – попросил голос. 

Какой-то пацан пить хочет. Но у нее с собой ни бутылки, ни стаканчика, чтобы из-под крана налить. Скрипкина поднялась и стала медленно продвигаться вперед, ощупывая пространство перед собой. Судя по всему, она в небольшой комнате. Наверное, провалилась в подвал. Тогда сверху должна быть дырка. Попрыгала – не достала. Жаль, телефон отобрали. С фонариком гораздо легче ориентироваться.

– Эй! – закричала Скрипкина. – Вы меня слышите? Я здесь!

Никто не откликнулся.

– Воды…

– Ты кто? – спросила Скрипкина. – Давай вылезать отсюда. В столовой попьешь.

Под ногой хрустнула деревяшка. Скрипкина присела на корточки, подобрала деревяшку – круглая в сечении, как указка, но толще. Рядом лежала железяка, по форме напоминающая кастет, и камень размером с кулак. Пару лет назад класс Скрипкиной возили на экскурсию в палеонтологический музей, показывали первобытные орудия труда, находки с раскопок. Еще в музее стоял одетый в грязные тряпки и шкуры манекен, изображавший кроманьонца. За ним была картина – пещерные люди добывают огонь. Они там палочки крутили. Экскурсовод тогда сказала, что есть еще способ – высечь искру. Скрипкина села высекать.

– Воды, – шептал невидимый парень.

– Погоди ты! – отмахнулась Скрипкина. – Сначала свет, потом остальное. Выберемся, будешь пить, сколько влезет.

Огонь не высекался. Деревяшка не горела.

Села думать. Надо найти горючее. Дерево поджечь трудно, особенно в таких условиях. Холодно, влажно. Не подвал, а пыточная! В кармане школьной рубашки нашелся клочок тетрадного листа, в который Скрипкина завернула нажеванный «Орбит». Приложив лист к камню, чтобы не потерять, Скрипкина шваркала железякой и наконец вспыхнул яркий крохотный огонек. На другом конце деревяшки обнаружились следы обмотки, обмотка загорелась, получился самый настоящий факел. Но радовалась Скрипкина недолго. 

Это пещера. Или колодец три на три. Пол, стены, потолок – все каменное, серо-бурое. Узкое окно забрано решеткой, ничего не видно, свет отсутствует. Но хуже всего – худющий парень, прикованный цепями к стене. Скрипкина едва не уронила факел. 

– Что с тобой? Кто тебя так?

Парень не отвечал. Она осторожно подошла к нему. Он зашипел и попытался, как мог, отодвинуться от горящего факела. Лицо у парня было белое, облепленное спутанными волосами, в разрывах полотняной робы виднелись ребра. Босые ноги больше напоминали птичьи. Скрипкина осмотрела кандалы. Крепкие, сделаны на совесть, хоть и ржавые. И вбиты в камень основательно. 

Главное не паниковать и разработать план. 

Итак, она в какой-то тюрьме – наверное, директриса постаралась, кошелка старая. Ладно, с ней разговор отдельный. Парень умирает от жажды, его надо напоить и освободить. Потом выбираться отсюда. Или наоборот – сначала выбраться, а потом уже пить сколько влезет. Если они сюда оба как-то попали, значит, есть возможность выйти. Логично!

Скрипкина, пристав на цыпочки, посмотрела в решетчатое окно. Факел высветил длинный коридор, совершенно пустой. Крик отражался эхом. Никто не спешил на помощь, никто не слышал даже, как Скрипкина надрывает легкие. Накричавшись до хрипоты, она села и потушила факел. Тратить его нерационально. Нужное рассмотрела.

– Воды…

– Да заткнись ты, водолюб.

Решетку надо выбить или выломать. Взяв железяку, которой высекала огонь, Скрипкина принялась за дело. Эх, был бы нормальный инструмент, лом какой-нибудь или лучше фреза по металлу. Мечтать не вредно, поэтому Скрипкина усиленно мечтала, что решетка сама собой лопнет, и через окно можно будет просочиться на свободу. 

За что их тут заперли? И кто это сделал? В том, что директор решилась на такое, Скрипкина все же сомневалась. По санпину не положено держать школьников в неотапливаемом помещении с влажностью более восьмидесяти процентов. Да и пацана слишком жестко наказали. Это уже садизм, инквизиция, уголовная статья. Ух она устроит веселую жизнь тем, кто их сюда упек! Мало не покажется. 

– Я в прокуратуру напишу! – пригрозила Скрипкина. – Слышите? И в администрацию президента! В общество по защите прав детей! В ООН! Вы что, ООНа не боитесь?

Видимо, не боялись, потому что никто не ответил. Скрипкина хотела взвыть от отчаяния, но было неловко перед парнем. Ему в сто раз хуже – он вообще висит. И пить хочет. 

Стены влажные, это плюс. Если набраться терпения, будет вода. Скрипкина отрезала острым краем камня подол школьной рубашки, получилась хорошая тряпка. Не быстро, но она все же слегка пропиталась влагой. И тут Скрипкину осенило. Слюна! Противно пить чужие слюни, но они тут с парнем выживают, как могут. Наплевав полную горсть слюны, она подошла к пленнику, нащупала сухой рот, кое-как открыла его и влила жидкость. 

Раздался взрыв, Скрипкину оглушило и отбросило к другому концу камеры. Висящий парень мерцал, как дешевая китайская игрушка на светодиодах. Глаза у него были безумные, руки сжались в кулаки. Он стал рваться из цепей, зарычал. Скрипкина поняла, что идея со слюной была дурацкая. Вон его как бомбит, аж сияет. Обиделся. Гурман, блин! Ей и самой пригодилась бы слюна – неизвестно, сколько здесь сидеть придется.

Тем временем парень ухитрился вырвать из стены вбитые клинья и мешком с костями упал на пол. Свечение погасло, опять воцарилась тьма. Дрожащими руками Скрипкина зажгла факел. Что ждать от парня, было не понятно. Кажется, он псих. Сильный, магический, опасный. Может напасть. Огонь ему не понравился, так что лучше всего факел пока не гасить. Зажав деревяшку коленками, Скрипкина нарезала почти всю рубаху на полоски, оставила себе только короткую безрукавку. Парень не шевелился, но стонал.

– Тебе плохо? – спросила Скрипкина, хоть это был и глупый вопрос. С другой стороны, кто знает, вдруг он сам попросил себя заковать. Есть же разные больные на голову. Кто-то вообще соленые огурцы запивает молоком.

Парень не ответил и затих. Скрипкина осторожно подошла к нему. Таких тощих людей она не видела даже на фото, если не считать скелеты. Бледная кожа была сухой, как бумага в списанном учебнике. Присев рядом, Скрипкина отвела от лица колтуны, приложила руку к губам парня, чтобы понять, дышит он или нет. Нащупала пульс на шее. Живой. Но состояние так себе. Наверное, потратил все силы на то, чтобы вырваться. Взяв влажную тряпочку, Скрипкина обтерла парню лицо. Он вздрогнул и открыл глаза. Черные-черные и злые.

Скрипкина отскочила и выставила перед собой факел.

– Не подходи! 

– Ты кто? – прохрипел парень.

– Неважно. 

– Незнакомое имя.

– Ох… это не имя. Ладно, я Маша.

– Маша, – прошептал парень, и глаза его закатились.

Тут человек умирает, а всем хоть бы хны. В коридоре по-прежнему никого не было. Скрипкина нашла небольшую влажную выемку на полу и засовала туда тряпку. Мимо шмыгнула крыса. Здоровенная, упитанная. Крыса подбежала к парню, обнюхала его и забралась в складки одежды.

– Брысь! – потребовала Скрипкина. – Не ешь его! Там нечего. 

Крыса высунулась из складок, повела усиками и опять скрылась. Если она и глодала парня, то он явно не страдал и опять был в глубоком обмороке. Скрипкина внимательно осмотрела углы. Где-то наверняка есть дыра, через которую крыса проникает в камеру. И действительно за выступом обнаружилась узкая щель, куда можно было просунуть руку, но Скрипкина не стала. Вдруг там еще парочка крыс. Они животные семейные. Друг за друга горой. Директрисе бы поучиться у них.

Влаги из выемки хватило, чтобы выжать в рот парню пару капель. И вновь возник неяркий свет, шедший словно бы от костей. Открылись и сощурились глаза, а костлявая рука вцепилась Скрипкиной в горло.

– Убью! – процедил парень сквозь зубы.

– За что? 

– Ты меня заточила!

– Нет. Убери руки! Больно. 

Хватка ослабла.

– Ты тоже пленница? – спросил парень.

– Смекаешь.

Скрипкина давно мечтала сказать эту фразу – повода не было. Жаль, получилось не так ехидно, как надо, голос сел.

– Ты вообще кто? – спросила она. Парень кое-как принял сидячее положение, морщась и постанывая.

– Кощей.

– Супер! А я Василиса Премудрая.

– ВАСИЛИСА?!

Парень попытался вскочить, но упал и пополз к Скрипкиной, скрежеща зубами. Глаза выпучились, лицо перекосилось на бок, как на плакате «Берегись инсульта». Испуганная крыса пингвином вынырнула из робы и побежала прятаться.

– Стоп, чувак! Это шутка. Ты шуток не понимаешь? Я Маша. Маша Скрипкина из десятого В. Гимназия номер восемьдесят. С углубленным изучением языков. А ты, наверное, из одиннадцатого, да? Вот что ЕГЭ с людьми делает.

– Я Кощей! – пророкотал парень. – Из рода Бессмертных. А ты жа… жалкая человечишка. Разорву, сожру, выпью кровь.

– Поздняк, – сказала Скрипкина. Факел в ее руке слегка трепетал. – Школа из меня уже всю кровь выпила. Слушай, прекрати щелкать зубами, мне страшно. Вдруг они у тебя вывалятся. Я не стоматолог. 

Парень по имени Кощей замер. 

– Что такое стоматолог?

– Сразу видно, ты у него не был. Не лечишься. Это врач, по зубам, дырки сверлит. А тебе бы еще к диетологу сходить. Надо как-то отъедаться. Анорексия опасна для жизни. 

Кощей растерянно смотрел на Скрипкину.

– Что ты такое несешь? 

– Сама не знаю. Ты давно тут?

– Много лет.

– Фигово. А как попал?

– Меня пленили. Заковали в цепи. Оставили умирать.

– Ты же из рода Бессмертных.

– Бессмертного можно убить. Иногда.

– Бракованное у вас бессмертие. Некачественное. Жалобу напишите. На Кощея ты не тянешь, разве что на зародыш Кощея. Фантазер. Я буду звать тебя Костик. Давай выбираться отсюда, пока не сгнили. Вставай, помогу.

Костик оказался легким, как котенок. Ноги у него подламывались и шатались, костлявая лапа больно впилась в плечо Скрипкиной. Свечение понемногу гасло, а факел задыхался и чадил. 

– Отсюда нет выхода. Каменный мешок, – сказал Костик. – Мы обречены.

– Отставить пессимизм! – велела Скрипкина. – Ты могучий! Ты справишься! Попробуй дернуть решетку.

Она подвела его к окну. Костик вцепился в прутья и немедленно на них повис. 

– Ты чего? Соберись! Тяни!

– Не могу.

– Что за парни пошли! Одни слабаки. 

Надо было опять поить его слюной. Во рту у Скрипкиной намечалась Сахара. Нацедить удалось чуточку, но этого хватило, чтобы Костик пришел в себя, озверел, засиял и вырвал решетку с корнем. Полетела пыль, крошка. Образовалась рваная пробоина на уровне полутора метров от пола. 

– Я первая, ты за мной, – скомандовала Скрипкина. – Застрянешь – вытащу.

Тут еще не известно, кто кого. Почему-то ей показалось, что если она даст ему вылезти первым, он завалит пробоину тяжелым камнем и смоется. Ненадежный союзник. Хотя ей много раз говорили, что не стоит судить людей по себе.

Лезть лучше вперед ногами, но зацепиться было не за что. Значит, на рыбку. Скрипкина, свирепо лягаясь, высунулась наполовину из камеры. Хорошо, что темно и никто не видит, как она торчит. Рванула, шлепнулась на пол. Сброшенный факел погас. Пришлось снова разжигать. Тем временем Костик высунул из пробоины свои белые веточки и, видимо, ждал, что Скрипкина его потащит. Уперевшись ногами в стену, она хорошенько дернула. Костик вылетел, как пробка, и стукнулся подбородком о пол. 

– Ы-ы-ы, – стонал он.

– Поднимайся! – велела Скрипкина. – Мало ли, вдруг сейчас охрана набежит. Выбираться надо.

Костик закряхтел, но встал. Подсвечивая путь факелом, они брели по коридору, пока не уткнулись в железную дверь, закрытую на замок. 

– Взламывать умеешь? – спросила Скрипкина.

– Да. 

– Так чего строишь?

– Мне нужно каленое железо. 

– Каленого нет, есть такое, – Скрипкина дала ему металлический крендель, которым высекала огонь.

Костик осторожно взял крендель и закрыл глаза, шепча что-то. На глазах у Скрипкиной железо вытянулось, истончилось, отрастило зазубрины. Черт, он и правда Кощей. А она где тогда? В сказке?

Сил открыть дверь у Костика уже не было, он опять обмяк и повалился на пол. К счастью, наколдованный им ключ подошел к скважине. Та порядком проржавела, внутри механизма замка что-то треснуло, как хрупкие старые кости. Дверь открылась. Ну и вонь! Скрипкина зажала нос и глянула на Костика. Тот слегка взбодрился. Может, на Кощеев неприятный запах как-то по-другому действует. Напоминает бабушкины духи с ноткой помета летучей мыши.

За дверью оказалось крохотное помещение с лестницей наверх. Лестница закручивалась спиралью, ступени были покрыты мхом, жижей, тухлятиной. Сюда сливали помои. Скрипкина и Костик шли вверх, стараясь не шуметь и не наступить на очередную гнилую репу или кочерыжку. Появилось окно – маленькое, для воробья. Факел пришлось погасить для конспирации. Сверху кто-то шумел, топал, хохотал и бренчал на струнном инструменте. 

Лестница вывела на первый этаж, где сидело несколько странно одетых людей. Скрипкина видела таких на дне города и сразу узнала – это реконструкторы. Все они были в лаптях, холщевых рубахах, поверх которых нацепили драные, ржавые кольчуги. На лавке, поджав ноги, сидел старичок и пощипывал гусли. Копья, щиты и луки со стрелами грудой лежали у стены. Сквозь решетчатые окно празднично светило солнце, в луче которого грелся кот.

– Перебьем их! – предложил Костик.

– Пятерых? Это если дедулю не считать. А может, он тут самый матерый.

– Тогда что делать будем?

Скрипкина задумалась. В голливудских блокбастерах героям лихо удавалось валить целые армии без огнестрела и особой подготовки. В уличном бою все иначе. Кто тренировался, тот побеждает. У кого нож, тот главный. Одного охранника можно оглушить камнем, еще одного, допустим, они завалят, если объединить усилия. С остальными не справиться.

– Ты можешь переколдовать ключ в нож? – спросила Скрипкина.

– Могу.

– Действуй.

Нож получился крохотный и неубедительный, зато острый. Итого: камень, нож, тряпки, Скрипкина и доходяга. Нет! Это не все. В подвале валяются цепи. И крыса. Крыса тоже нужна.

– Стой здесь, я быстро, – сказала Скрипкина и понеслась вниз. В подвал ей возвращаться не хотелось. Не оставляло ощущение, что все это постановка, спектакль. Актерам вредить нельзя. Они стараются. А если не актеры, что тогда? 

Самым сложным оказалось бесшумно перетаскать цепи по лестнице. Костик куковал на пролет ниже охранников, запрокинув голову. Вид у него был скверный. Черные мешки под глазами добавляли незадачливому Кощею сходства с пандой, которую выстирали в кипятке, после чего она немедленно села.

– Сделаем пушку, – предложила Скрипкина, показав на груду металла.

– Что такое пушка?

– Черт… не тот век. Это, короче, такая штука, которая стреляет.

– Лук.

– Лук – палка, а это труба. Туда кладешь ядро, порох, поджигаешь…

– Мне нравится эта мысль! А порох – это прах врагов?

– Не знаю, какие у тебя враги, может, взрывчатые, но это вроде бы смесь нитрата калия, серы и древесного угля… Так, ясно. Пушку делать не будем. С таблицей Менделеева тоже разберемся позже. Сделай-ка ты ножей побольше.

На третьем ноже Костик совершенно выдохся. 

– Не могу, ослабел. Мне бы воды.

– Будет тебе вода. Слушай внимательно, – Скрипкина показала Костику шевелящийся комок. Крысу пришлось ловить юбкой. – Мы ее пустим туда, если повезет, начнется переполох. Я бегу за копьем, ты прикрываешь тылы. Ножей мало, экономь. Замахнуться сможешь?

Не сможет, хоть и кивает.

– Сиди здесь и не высовывайся тогда. Сделаю все сама.

Скрипкина подкралась и метнула крысу в охранника, который, сняв лапоть и размотав портянки, изучал собственную пятку. Охранник упал, мяукнул испуганный кот, остальные принялись ржать. В этот момент Скрипкина бросилась к копью, схватила его и приставила к горлу гусляра.

– Всем стоять на месте! – гаркнула она. – Или он умрет.

Охранники оторопело смотрели на Скрипкину. В обрезанной школьной рубахе, без юбки, в одних колготках, вся грязная и лохматая, она едва ли была похожа на человека. 

– Чур меня! Домовой, – пробормотал один охранник.

– Домовой махонький, а этот, вишь, худой и длинный. Леший это.

– Да какой леший, – возмутился босоногий. – Они по избам не бегают. Василиска это, самая натуральная.

– ВАСИЛИСА! – заорал кто-то.

Все обернулись.

На лестнице стоял Костик. Волосы дыбом, глаза нечеловеческие, в одной руке – букет из ножей, в другой – украденный у охранников жбан с квасом. Пена на губах явственно говорила о том, что Костик успел нахлебаться.

– Кощей! Тревога! – заметались охранники.

Старичок бухнулся на пол и пополз под лавку. Скрипкину бесцеремонно толкнули, охранники похватали копья. Пора делать ноги! Прощай, Костик, недолгий товарищ по несчастью. Скрипкина откинула засов и вырвалась из тюрьмы на волю. Кругом простиралось чистое поле. Точнее, чистым его можно было назвать условно – оно заросло сорняками, колючками, кустарником. Вдалеке виднелся лес. Нырнув в траву, Скрипкина, пригибаясь, бежала прочь, пока в обоих боках не закололо, как во время эстафеты. За ней никто не гнался. Наверное, добивают Костика. Вернуться, что ли, за ним? Но чем она поможет? Охранников много, они упитанные, качаются наверняка, а в Скрипкиной сорок кило веса и пять кило наглости. То есть ни о чем как бы.

Она высунулась из травы, огляделась. Тюрьма, в которой их с Костиком держали, была невысокой постройкой из крепкого камня, с соломенной крышей и небольшим частоколом вокруг. Было слышно, как кричат охранники. В тюрьме шла битва ни на жизнь, а насмерть. Откуда ни возьмись, слетелись грачи, подняли галдеж. Жалко Костика. Он, наверное, по местным меркам маньяк, но так-то ничего человек, толковый. Скрипкина вздохнула и поползла дальше к лесу. Если в этом мире есть магия, значит, надо искать мага, который отправит ее домой. То, что подвал не в школе, а мужики – не реконструкторы, уже очевидно. Скрипкину занесло за тридевять земель. Она, конечно, хотела избавиться от директорских нравоучений, но не настолько радикально. 

Лес оказался хвойный, темный, страшноватый. Крапива нахлестала Скрипкиной ноги, они зудели и опухли. Только села – покусали муравьи. Прислонилась к стволу – перепачкалась смолой. Скрипкина брела по лесу куда глаза глядят, пиная шляпки грибов. Говорят, трубчатые можно есть без термической обработки. Впрочем, до стадии, когда ее соблазнит тухлый гриб, еще надо дойти. И если бы она не потратила на Костика железный калач, сейчас бы уже лопала грибную жареху. 

Привал случился сам собой – Скрипкина привалилась к поваленной ели и встать уже не смогла. Хотелось есть, спать, орать и домой. Желательно все вместе. Лес был нехоженый, местами густо росли неизвестные науке колючки, в оврагах что-то подозрительно чавкало и свистело. Оставалось только надеяться, что здесь нет зверья. Съедобное зверье – пусть водится, а несъедобное и вредное – пусть лучше отбежит куда подальше. Скрипкина закрыла глаза, а когда открыла, увидела рядом с собой черную змею, стоящую столбиком.

Двигаться нельзя. Надо замереть. А потом скинуть туфлю и ударить по маленькой круглой голове, из которой высовывается раздвоенный язык.

– С-с-сидишь, с-собака! – просипела змея голосом Костика.

– Сам собака, – обиделась Скрипкина. – У нас был план, а ты чего? Ва-си-ли-са. Какая Василиса?! Меня чуть не убили из-за тебя. Пленник, на минуточку, ты, а я случайная жертва обстоятельств. Могла просто выйти и сказать, что произошла ошибка!

– Тебе никто бы не поверил. 

– Ну и что! Я не сказочный злодей. Обычная школьница. Таких в темницах не держат. А если держат, то кормят и условия создают.

Змея задумчиво раскачивалась, словно переваривала слова Скрипкиной.

– Почему сразу не превратился, чего ждал?

– Сил не было, – ответил Костик. – Когда отведал кваса богатырского, сила вернулась. Обернулся гадом ползучим, а на богатырей наслал морок. 

– Что за морок?

– Им везде я мерещился. Они, наверное, друг друга перебили.

– Да, ты настоящий злодей, – сказала Скрипкина. – Не какая-нибудь жалкая подделка с Алиэкспресса. А за мной зачем ползешь?

– Ты меня спасла – отблагодарить должен.

– Прекрасно! Во-первых, я хочу мешок золота. Нет, два мешка и лучше мелочью. Во-вторых, какой-нибудь волшебный предмет. Скатерть-самобранку, шапку-невидимку, что-такое, короче. Ты покажи – я выберу. И, в-третьих, со всем этим добром – перенеси меня домой. Будем считать, что отблагодарил.

– Аппетиты у тебя царские, – хмыкнул Костик. – Нет у меня золота. И вещей никаких нет. И домой тебя вернуть я не могу.

– Слушай ты, бомж кощеевич, у тебя хоть что-нибудь есть? 

Костик кивнул змеиной головой и выкашлял созданные в тюрьме ножики. Скрипкина ударила себя по лбу.

– Ясно. Тогда скажи, кто может вернуть меня домой? Имеются такие?

– Не знаю, – честно сказал Костик. – Надо искать способ. Ковер-самолет, сапоги-скороходы, клубочек. Мне еще в свое время очень советовали гусей-лебедей, но сам не пробовал. 

– А где их взять?

– Яйца высидеть. Или в силки поймать.

– Так, ты кого хочешь высиживай, а я попробую пешком дойти. Должно же это место где-то кончиться. 

– Оставайся со мной! – предложил Костик.

Скрипкина уперла руки в боки.

– Это еще зачем?

– Поможешь мне одолеть врагов, отомстить обидчикам и вернуть Кощеево царство.

– И это у меня, по-твоему, аппетиты! Я тебе за спасибо буду помогать, как в тюрьме? Кстати, ты даже спасибо не сказал.

– Спасибо!

– Хорошо, теперь сказал. Только я так не играю. 

– Когда воцарюсь, я тебе сколько хочешь гусей дам.

– Языком трепать не мешки ворочать.

– Кощеево слово крепкое, – сказал Костик и нравоучительно приподнял хвост. – И вместе мы сила. 

Скрипкина призадумалась. Дороги домой не видно, идей по этому поводу ноль. Кто и зачем принес ее в этот мир, не знает даже такой крупный спец в колдовстве, как Кощей. Допустим, она в сказках. Мир знакомый, события очевидные, герои предсказуемые. И Кощей среди этой толпы выделяется мощью, если не брать в расчет глупый способ прятать смерть в сундуке. Конечно, из всех Кощеев ей достался самый плохонький, но его можно перевоспитать и вывести в люди. Он разовьет магические способности и отправит ее домой, в Россию. И наверняка озолотит. Можно будет купить особняк, машину, заплатить за образование, стать переводчиком. Мечты пришлось прервать, потому что змея скисла и заныла:

– Пить.

– А как же квас?

– От него еще сильнее хочется. Я даже оборотиться не могу. Неси меня к ручью!

Есть такой знак Зодиака – Змееносец. Тринадцатый, неофициальный. Соседка Скрипкиной по комнате в интернате утверждала, что она не банальный Стрелец, а вот это. Но настоящий Змееносец – Скрипкина, она прет умирающего самца гадюки на водопой. Со стороны, должно быть, дикая картина. Сверху рваный топик, снизу капронки, посредине сплетенный из кусков рубашки пояс, на нем позвякивают ножики. Была бы весна – напоила бы Костика древесным соком. Но на дворе, похоже, лето, ковыряться бессмысленно. В любом лесу должен быть водоем! Прудик, речка, лужа. Ничего не попадалось. Скрипкиной начало казаться, что они кружат на одном месте. Стала делать зарубки – и точно! Закольцевалась!

– Леший дурит, – сказал Костик. – Откупа хочет.

– Совсем офигел?! Мы ничего у него не брали.

– Тут его дом, а мы в гостях. Положено отдать.

– Что отдать-то?

– Самое ценное. 

Скрипкина придирчиво осмотрела Костика – если он и ценный, то только в исторической перспективе. Ножики хорошие, даже пригодились слегка. Тряпки в лесу тоже богатство. Не у каждого есть. Скрипкина опустила глаза и вздрогнула, как от удара. Туфли. Вот без чего она не сможет. Это и есть ценное.

Пришлось снять. Иголки тут же прокололи колготки, забились внутрь. Скрипкина поставила туфли на пень, отошла назад и громко сказала:

– Забирай!

В лесу наступила тишина. Замолчали птицы, почти не шуршали травы, разлетелись нудные комары.

– Принял дар, – сказал Костик. – Ступай дальше.

– Что значит ступай? Мне больно, между прочим. Наколдуй мне что-нибудь. Лапти, в конце концов!

– Наколдую. Когда попью.

Через пару десятков метров обнаружился прекрасный ручей – с идеально чистой водой, весело бежавшей по камушкам. Костик черной стрелой вылетел у Скрипкиной из рук и припал к воде. Воздух вокруг него задрожал, змеиное тело вытягивалось звездой, превращаясь в человеческое. Он пил, пил, пил, словно хотел осушить ручей. Скрипкина тоже зачерпнула водички, умылась, обтерлась. Полегчало. Села ниже по течению, обрезала колготки так, чтобы получились леггинсы, и опустила горящие ступни в ледяную воду. Блаженство! 

Когда она оглянулась, чтобы проверить, как дела у Костика, он был в два раза толще, чем в цепях, и безмятежно спал в траве на берегу. Подстричь его надо, решила Скрипкина. Она срезала ножом слипшиеся патлы, привела в порядок непослушную шевелюру, расчесала пятерней. Костик так и не проснулся. Зато теперь стал похож на человека. Босиком они, конечно, далеко не уйдут, надо выточить обувь из коры.

Скрипкина принялась за дело. Сначала развела костер. Пришлось долго крутить палочку и подкладывать сухой мох, натерла мозоли, но костер-таки организовала. Натаскала хворост, как в походе, нашла и приволокла полусгнившее бревно. На ночь этого не хватит, надо будет еще. Если Костик не проснется, их ждет приключение в лесу. Бросить его одного второй раз даже Скрипкина не смогла бы. Еды нормальной не было. По берегам ручья росли кисловатые ягоды, Скрипкина их живенько объела и загрустила. Что-то блеснуло в ручье. Рыба! Голыми руками не поймать, нужен гарпун. Выбрав крепкую ветку, она примотала нож к ее концу и засела в кустиках. Удача улыбнулась ей после сотни неудачных попыток. Рыба размером с ладонь трепыхалась на самодельном гарпуне. Осталось только зажарить. Никогда раньше Скрипкина не ела с таким энтузиазмом рыбу без соли.

Костик продолжал спать. Скрипкина нарубила лапника, затащила тело на настил, чтобы почки не отморозил, а сама села мастерить из коры обувь типа пляжной. Обстругала, прокрутила отверстия. Хлопковые тряпки не надежны, лучше капрон. Но щеголять в одних трусах ей совершенно не нравилось. Если у Костика отрезать кусок его драной робы, ей как раз на юбку хватит. Он должен по-братски поделиться. В общем, когда Костик проснулся глубокой ночью, у нее были готовы две пары тапок, неуклюжая юбка и жареные грибы.

– Признавайся, ты тоже колдуешь! – сказал Костик, уплетая грибы.

– Конечно! Нас этому в школе учат.

– А что такое школа?

– Тебе не понравилось бы.

– Хорошее место, раз ты сотворила и обувь, и снедь.

Мысленно возблагодарив уроки ОБЖ, кружок «Юный турист» и прочитанного «Робинзона Крузо», Скрипкина прилегла на лапник. Заметно похолодало. Между деревьев стелился туман, подступая все ближе к костру.

Скрипкина поджала колени к подбородку, и вдруг ее словно током дернуло. На левой руке не хватало мизинца. Она завопила, вскочила и стала трясти рукой.

– Где? – металась она в ужасе. – Неужели отвалился?

– Кто отвалился?

– Палец! – Скрипкина показала Костику четырехпалую руку. Вместо раны на руке был гладкий, чистый участок кожи. Палец словно втянулся внутрь ладони. Костик отвел глаза.

– Началось, – сказал он.

– Что началось? 

– Тебе нельзя у нас долго находиться, – сказал Костик. – Твой мир будет тянуть тебя обратно – по кусочку. Пока всю не заберет.

– Как это – по кусочку? А дома я соединюсь?

Костик пожал плечами.

– При хорошем раскладе – да. Тут такое дело – или ты своя, или ты чужая. 

Скрипкина обессиленно рухнула на лапник. 

– Не хочу исчезать, – сказала она.

– Я оберег сделаю – он не даст тебе сразу исчезнуть. А там, глядишь, найдем способ переправить тебя домой. 

– Сколько у меня будет времени в запасе?

– Несколько лет, – сказал Костик. – Если честно, я только один такой оберег видел, и он служил владельцу два года.

– А дальше что? Владелец умер?

– Переродился. Тебе, впрочем, это не грозит. Ложись, спи, набирайся сил. А я посторожу.

Доверять ему рано, конечно. Возьмет и придушит во сне. Или бросит на произвол судьбы. Кощей ни разу не положительный персонаж. Скрипкина коснулась языком того места, где раньше рос мизинец. Теперь она, считай, инвалид. Хорошо хоть не пианистка – тогда бы карьера коту под хвост. А переводчику можно и без одного пальца работать. В крайнем случае будет носить перчатки и вату вместо мизинца подкладывать. Но что делать с тем, что она того гляди исчезнет? Надо домой. Срочно. На гусях, ковре-самолете, как угодно. Усталые мышцы словно были пересыпаны песком и острыми ракушками. Скрипкина крутилась-вертелась и наконец провалилась в черный-черный сон, надеясь проснуться в интернате. 

Что-то топталась у нее по лицу. Сначала маршировало по носу, потом спустилось ниже, зажужжало, принялось ерзать. Скрипкина осторожно открыла глаза и увидела огромного пушистого шмеля. 

– Проснулась? – спросил Костик. 

Шмель повертелся и улетел. В обрезанной робе Костик смотрелся смешно, получилось платье в стиле бэби-долл. Костер погас, все дрова сгорели. На листе лопуха лежал огромный кусок мяса.

– Откуда? – спросила Скрипкина. – Леший дал?

– Тихо, не гневи старика! – Костик сдул с ладони искру, занялись принесенные им тонкие веточки. – Он и так сегодня не в духе. Сказал, странные у тебя черевички.

– Не черевички, а сменка! Что бы он понимал в обуви!

– Мясо готовить умеешь? – спросил Костик. – Никогда этого сам не делал. Были слуги.

– Ах, слуги? – вконец рассердилась Скрипкина. – Я тебе крепостная? 

Костик растерянно посмотрел на нее.

– Голодными пойдем?

– Нет! Приготовлю. Но ты гад, сексист, интриган, инфантил и баба!!

– Проклинаешь? – усмехнулся Костик. – Не выйдет. Я уже проклят.

– Не удивил, – буркнула Скрипкина, нарезая мясо потоньше. – Жилистое какое. В «Шестерочке» по акции брал?

– На тебя не угодишь! Молодая косуля.

– Ты косулю убил?

– Нет, договорился, чтобы она мне ляжку отдала.

– Как ты мог? Живое существо!

– Я злодей, – спокойно сказал Костик. – А ты зачем мне волосы состригла?

– В порядок привела. 

– Я опять из-за тебя силы потерял.

– Да?! Что это за сила, которая постоянно уменьшается? Не попил – еле ползает, постригся – чуть живой. Кощей, которого я знаю, одной левой дубы гнул.

– Это мой дедушка был.

– А папа?

– Папы не было. Меня дедушка воспитал.

– Ты как Снегурочка. Та тоже – напрямую от Деда Мороза.

– Не знаешь ты ничего, – поморщился Костик. – Мать Снегурочки – Весна-Красна. У тебя мясо горит!

Скрипкина так раздухарилась, что забыла вращать веточки, на которые нанизала куски мяса. Пришлось набить плотно, чтобы дерево не истлело. Шашлык получился полусырой, неугрызаемый, но Костик не жаловался. Он отрезал микрокусочки и проглатывал их. Скрипкина, пожевав мясную резину, занялась тем же.

Костик аристократично промокнул губы лопухом и вынул из-под бревна комок грязи на веревке.

– На, это тебе! – сказал он Скрипкиной.

– Вот спасибо, хорошо, положите на комод! – возмутилась она. – Сам носи эту гадость!

– Как знаешь, – обиделся Костик. – Я думал, ты жить хочешь. 

– Это и есть оберег? – Скрипкина осторожно взяла его и рассмотрела. Казалось, внутри грязного клубка что-то пульсировало, шевелилось и даже вздыхало. – Что там?

– Слезы и кровь Кощея, – перечислил Костик. – А еще перо неясыти, кусок сердца косули, коготь крота, игла с верхушки сосны, чешуйка с хвоста белорыбицы, пух одуванчика, лист подорожника. Грубо говоря, всего помаленьку. Состав сложный, я еле вспомнил, еле собрал. 

– Ладно, – неуверенно сказала Скрипкина, вешая себе на шею артефакт. – А случаем, палец обратно не отрастет? Мне как-то не по себе без него.

– Он уже на родине, – сказал Костик. – Домой вернулся.

– Интересно, куда конкретно? – задумалась Скрипкина и представила, как мизинец приземляется на стол директрисе, прямо на свеженький отчет о проведенной воспитательной работе. Получается, сказочный мир ведет себя, как похититель, который держит заложника, а его близким присылает по кусочку в конверте, чтобы те быстрее собирали выкуп. Скрипкину выкупать было некому. Директриса и завуч, скорее, скинутся, чтобы Скрипкину не возвращали. 

– Хотя… – Костик почесал подбородок. – Есть один способ. Взять кость от мертвеца и прирастить к кисти. Если вспомню заклинание, могу сделать. Надо?

– Это Баба Яга на минималках, – мрачно сказала Скрипкина. – У той была костяная нога, а у меня мизинец. Нет уж, так похожу. Надеюсь, больше ничего не отвалится.

– Зуб даю, – пообещал Костик.

– Чур коренной и без кариеса!

– Что такое кариес?

– Вот бы и мне не знать, что это такое. Куда пойдем? – Скрипкина примерила самодельные тапочки и с трудом проковыляла от костра до ближайшего дерева.

– На Кудыкину гору.

– Хамить обязательно?

– Что я не так опять сказал?

– А! – протянула Скрипкина. – Так ты серьезно? Есть такая гора?

– Да. Там начинается мое царство. Точнее, начиналось, пока меня не пленили. 

– Как это произошло?

– Хочешь знать? Тогда я расскажу тебе сказку о Кощее Бессмертном.

Сказка о Кощее Бессмертном

Жил-был Кощей Бессмертный. Какие дед и баба? Причем тут Колобок? Не перебивай, пожалуйста. Короче, не было у Кощея ни жены, ни детей. Что значит, так ему и надо? Богатства у Кощея было несметное, царство – за сто лет на лошади не объедешь. Царствовал он долго, захотелось ему на покой. Пенсия? Что такое пенсия? Я тебе сейчас кляп в рот вставлю! Обернулся Кощей черным вороном и полетел по-над морем, в человечий мир. Долго летел, попал в облако, а оттуда гром, молния. Упал Кощей на земь, куда его занесло – знать не знает, ведать не ведает. 

Смотрит – едет мимо леса повозка странная, на сундук похожая, а внутри мужик сидит. Колесо у повозки лопнуло, мужик выскочил и давай ругать себя, что запасного не взял. Вышел к нему Кощей, назвался мастером и колесо починил. Да, шиномонтаж, хотя я не знаю, что это такое. Ты молчать умеешь? В обмен на помощь попросил Кощей у мужика то, что он по дороге домой первым увидит. Нет, кота там быть не могло, тушканчика тоже. Кощей тебе не дурачок какой-то, он провидец! Едут мужик с Кощеем в сундуке и видят – навстречу им катится на доске с колесиками мужиков сын. Увидел отца, обрадовался, а тот давай плакать. Ну, говорит Кощей, время платить, забираю я твоего сына, но не на съедение, а будет он моим наследником, бессмертным колдуном. Тебе не плакать надо, а гордиться – немногим такая честь выпадает. Забрал Кощей мальчика в свое царство и воспитал как внука, наследника и будущего Кощея. Да, этот мальчик – я и есть. Родителей не помню, искать не пробовал. Их уже давно в живых нет. 

Рос мальчик не по дням, а по часам, овладевал премудростью кощейской. И такой он был удалец… Почему нехорошо хвастаться? А кто тогда обо мне доброе слово скажет? От тебя не дождешься. Пришла пора молодому Кощею жениться, а старому уходить в Духоборье. Достали дед с внуком из сундука тарелочку серебряную, покатилось по ней яблочко наливное, и увидели они девицу-красавицу, Василису Премудрую, кровь с молоком. Чего буэ? Кровь с молоком – это про цвет, а не про еду. Понравилась молодому Кощею Василиса. Нет, он не лайкал ее фотки, ты о чем вообще? Жила Василиса в горнице, в тереме отца своего, царя Додона. Нет, не Дудона, хватит ржать, нормальное имя. Мне плевать, если честно, кто такой Пушкин. Надел молодой Кощей свой лучший кафтан, опоясался мечом-кладенцом, сел на богатырского коня и поехал свататься.

Слух прошел, что царь Додон отдаст дочь тому, кто покажет ему диво-дивное, какового на свете быть не может. Потянулись к царскому терему женихи со всего света. Один пруты железные коленом рвал, другой в горящей бане парился, третий мог за один присест сто калачей съесть. Согласен, женихи отстой. Наверное, поэтому царь Додон дивился чуду, а невесту отдавать женихам не спешил.

Тогда-то и появился у царских врат молодой Кощей, писаный красавец и богатырь хоть куда. Привез он с собой книгу Кощееву, развернул перед Додоном. Тот ахнул и сказал: «Вот истинный жених для моей дочери!» Вывели девки-чернавки Василису Премудрую, коса пшеничная до пола, под косой месяц, во лбу звезда. Что значит ходячий планетарий? Лучше нее никого на свете не было. Сколько от одного до десяти? Десять! Двадцать! Очень красивая!

Собрались в царский терем бояре, купцы, простой люд, чтобы поглазеть на сватовство – яблоку негде упасть. Нет, никто яблок на пол не бросал, зима была. Яблоки только моченые оставались. Вынул тут Кощей тряпицу и подал невесте крошку от алатыря. Чтоб ты знала, бел-горюч алатырь – женильный камень Кощеев. Ни один смертный его руками не коснется. А невесте кощеевой надобно было его проглотить за раз, чтобы смертная могла за бессмертного замуж пойти. Вложил Кощей Василисе в уста сахарные крошку, проглотила она и повалилась! Ни жива ни мертва.

Унесли Василису в горницу. Позвали знахарей, врачевателей. Додон от горя волоса на себе рвал, единственная дочь, наследница и надежда – при смерти. Кощей затужил, сидел у постели невесты, целовал уста сахарные. Ладно, не целовал. Не кричи! Просто плакал, собой не горжусь. Упала слеза горькая Кощеева Василисе на лоб, открыла она глаза и говорит – унеси меня в сторожку, что близ Очень Темного Леса, в прохладный погреб. Мне там лучше будет. 

Взял Кощей невесту на руки, вынес на двор, кликнул коня. Доскакал в три счета до леса. Видит, и впрямь сторожка, окна темные. Спустились они вниз, в каменный мешок, Василисе легче стало. Обняла она Кощея и говорит: «Давай посидим тут ночь. Я тебе колыбельную спою». И запела медовым голосом. Заснул Кощей крепким сном, а когда проснулся – уже висел в кандалах.

Рванулся он, а сил нет, все ушли куда-то. Рядом стоит невеста его, Василиса, усмехается: «Простофиля ты, Кощей! Никакого конкурса женихов не было, я уже два года тайным браком замужем за Иваном-дураком, у нас все хорошо. Алатырь я твой не проглотила, за щеку засунула, пока лежала выплюнула. Душегуб ты, и дед твой душегубом был. Висеть тебе моим пленником до скончания веков, в цепях, как прокаженному. Нет больше на земле власти Кощеевой. Покончено».

И ушла. 

Рвался-рвался молодой Кощей, крепки цепи. Ему бы воды напиться, а нет воды. Даже самой жалкой капельки. Взмолился он, стал звать деда. Тот явился во сне и говорит: «Что же ты Василису проморгал? Надо было на коня ее – и домой. Теперь делать нечего. Придется тебе дожидаться того, кто тебя уму-разуму научит».

Тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец. То есть ты не молодец, получается, потому что перебила меня сорок раз!

– Жесть, – сказала Скрипкина. – Ты попал, конечно. Какая коварная эта Василиса!

– Не то слово! – согласился Костик. – Теперь ты понимаешь, почему я хочу ее убить? Желательно собственными руками.

– Не получится.

– Почему?

– Давай прикинем. Когда вы встретились, ей было не больше двадцати. Дальше ты висел черт знает сколько. В средние века продолжительность жизни была около пятидесяти лет, у женщин меньше из-за родов и стресса. Василиса или умерла, или давно старушка. Ты старушке мстить собрался?

Костик насупился.

– Я ее из-под земли достану.

– Некрофил! У меня другая идея, – сказала Скрипкина. – Поковарнее твоей. Василиса думала, что покончила со злом. Давай ей покажем, что такое настоящее зло. Завоюем царство Додона, всех его внучат заточим или переманим к себе на службу. Богатырей репрессируем, крестьян угнетем. Обложим данью. Сопротивление задушим в зародыше. Мстить – так по-крупному, чего церемониться.

– Ты демоница! – восхищенно сказал Костик.

Польщенная, Скрипкина отвела взгляд.

– Фильмы про злодеев – мои любимые. Только надо с умом подойти к делу. Все злодеи прокалывались на мелочах. Ты вот на девчонку красивую клюнул, уши развесил.

– Оставь мои уши в покое! – возмутился Костик. – Да, утратил бдительность. Она так смотрела, так сладко пела. Кто знал, что предаст?

– Можно было догадаться. Вы знакомы-то были пару часов всего, это не отношения, а так, случайность. Книгу ты Додону отдал?

Костик сорвал былинку и принялся ее жевать.

– Да. Без нее жизнь от смерти не отделить. Пока я висел, тут все перемешалось. Мертвые бродят. Вон, смотри – стоит пялится. Пошел в лес за дровами, заплутал и замерз. 

Скрипкина прищурилась. Бледное, едва различимое облачко реяло над высокой колючей травой. Хоть бы Костик наврал! От того, что рядом мертвяки, ей стало не по себе.

– Зачем ты такую ценную вещь из дома вывез? – спросила Скрипкина.

– Удивить хотел, – развел руками Костик. – В Кощеевом царстве чудес немного. А те, что есть, человеческому глазу невидимы. Сердце чуяло, что книгу не надо туда везти, сглупил. 

– Да уж, – подтвердила Скрипкина. – Навалил бы ей полную шапку драгоценных камней – и все. На фоне тех дятлов, которые арматуру рвали и в бане парились, вполне бы сошел за годного жениха. Хотя это уже двоемужество получается. 

Костик помрачнел. Скрипкина взглянула на него и положила руку на плечо.

– Не кисни, братан! Со всеми бывает. Повелся, протупил. На мой взгляд, брак себя исчерпал как институт. Я вот чайлдфри и замуж выйду только за себя. Чего ты на меня так смотришь? В нашем мире это модно. Есть даже те, кто замужем за деревом. Прикольно. Молчит, шелестит, белки в нем водятся.

Костик прокашлялся, но ничего не сказал.

В лесу наметился просвет. Самодельная обувь почти развалилась. Костик подлечивал ее волшебством, но этого хватало ненадолго. 

– Наколдуй уже нормальные сапоги! – попросила Скрипкина. – Хотя бы мне. 

– Из чего я тебе наколдую? – Костик оглянулся, как будто искал среди елок обувной магазин. – Нужна кожа. Из травы и коры ее не сделаешь. Могу с тебя содрать, если ты за.

– Обувь бывает деревянная, – припомнила Скрипкина. – Сабо!

Они остановились, Скрипкина разгребла хвою и палочкой нарисовала на земле макет. Костик внимательно изучил и сказал, что попробует. Он дотронулся до ствола и стал шептать заклинание. Легкое голубоватое свечение окутало его кисть, дерево затряслось, стало оседать, как складная удочка. Полетели щепки, опилки, и наконец появились деревянные башмаки небольшого размера – для Скрипкиной и побольше, на лапу Костика. Пройдя метров сто в новой обуви, Скрипкина поняла, что лучше босиком. Слетает, натирает. Костик тоже спотыкался, но терпел.

– Дерево нам мстит, – сказала Скрипкина. – Оно, может, жениться хотело, а мы его на обувь извели.

К полудню вышли на косогор. Внизу текла медленная, запруженная река. На берегу раскинулась деревенька – домов в двадцать. 

– Предлагаю украсть обувь, еду, посуду, – сказала Скрипкина. – От поселян не убудет, а нам очень надо.

Костик сомневался и тормозил.

– Ты Кощей или нет? – поинтересовалась Скрипкина. – Что не так-то?

– Посмотри, какая бедная деревня. Им самим есть нечего.

– Их проблемы.

– Я так не могу.

– Вот поэтому ты как злодей не состоялся! Давай, грудь колесом, хвост пистолетом. Зло должно быть злым, а ты губошлеп. Еду они себе вырастят или в лесу насобирают, а мы такими темпами до твоего царства дойдем в пенсионном возрасте. У меня в запасе только пара лет.

С трудом спустившись с косогора, они увидели на противоположном берегу рыбака. Он вытянул из воды продолговатую корзину, всю в водорослях, и доставал из нее карасей. 

– Ой ты гой еси, – сказала Скрипкина. – То есть здравствуйте! Как нам перебраться на вашу сторону?

Рыбак вытаращился на них, зажав карася в кулаке.

– Вы кто?

Скрипкина посмотрела на Костика. Легенду они не разработали, одеты странно, к тому же до деревни могли доползти слухи о побеге Кощея. Вот тебе и конспирация восьмидесятого уровня! 

– Я Маша, а это Ванечка. Мы жениться шли, а тут разбойники напали, одежду забрали, нас побили. Помогите, пожалуйста. Очень домой хотим.

Костик заморгал по-дурацки, особенно на слове «жениться». Скрипкина двинула ему локтем под ребро и широко улыбнулась рыбаку, который пятился и уволакивал за собой корзину с карасями. 

– Чур меня! – завопил рыбак, определившись наконец с чувствами. Он бежал, сверкая лаптями и смешно подпрыгивая.

– Не убедила, – сказал Костик.

– Давай не будем озвучивать мой провал, – попросила Скрипкина. – Перейдем вброд. Плавать, если что, умеешь?

– По-собачьи.

– Сойдет.

Плыть все же пришлось, но совсем чуть-чуть. Сложнее всего оказалось грести одной рукой, а другой держать над водой обувь и обноски. Костик еле дышал, Скрипкиной тоже не понравилось это спортивное упражнение. Они вылезли на берег, дрожа от холода. 

– Сядь ближе, я не кусаюсь. Вдвоем быстрее согреемся, – предложила Скрипкина.

Костик послушно сел. Тепла от него не было никакого, только мелкая дрожь и клацанье зубов. Сейчас бы пригодился бел-горюч камень. Или центральное отопление. Прижаться к теплой, пахнущей пылью батарее и разомлеть. Скрипкина растерла гусиную кожу на руках и ногах, стало полегче. Кое-как обсохли. 

Когда Скрипкина и Костик подошли к деревеньке, их встречало не меньше дюжины мужиков с вилами.

– Кто такие? – грозно спросил самый бородатый. – Чего рыщете?

Директриса говорила, что лучший ответ – это правда. Она облагораживает, дарит мир и покой и поднимает из земли мертвых, но это не точно.

– Я Маша Скрипкина. 

– Не знаем такую.

– Жаль, – сказала Скрипкина. – Я просто не успела прославиться. Но вы стремительно над этим работаете. Слушайте, мужики, я пришла с миром. Честно! 

– А ножики тебе зачем?

– Мы ими косулю завалили. 

Бородачи переглянулись.

– От нас вам что надо?

– Если честно, еды. Одежду тоже бы поменять, наша не соответствует местной моде. Еще хотим лапти, с запасом. Что-нибудь для разведения огня. Палатки у вас, наверное, нет, но котелок, думаю, найдется. Или кастрюля крепкая. 

– Во дает! – прошептал кто-то.

– Предлагаю обмен, – сказала Скрипкина. – Несите сюда все, что перечислила. Будем меняться. На ножики. Качество – огонь, делал кузнец-волшебник, на совесть. Кстати, они немного противокощейные, если вы понимаете, о чем я.

Костик хмыкнул. Бородачи сбились в кучу и принялись ожесточенно шептаться. 

– Ладно! – сказал наконец предводитель. – Но вы остаетесь здесь. И ни с места. Стрелять будем.

Скрипкина подняла руки в знак добрых намерений. Костик нехотя повторил жест. Через полчаса крестьяне пригнали телегу, на которой горой лежало все, что выгребли с помойки: разбитое корыто, дырявый глиняный горшок, прошлогодняя репа, пошарканные лапти, ветошь и ржавый меч.

– Серьезно? – возмутилась Скрипкина. – Вы нас за дураков держите? Обмен отменяется. 

– Корыто крепкое, липовое, – сказал бородач и провел по дну кончиками пальцев. – Выдержит любую стирку. Похлебку можно хранить, капусту квасить. А этот меч-кладенец самому Илье Муромцу принадлежал! Он мимо проезжал, ночевал, ну и… забыл.

– Бери, – шепнул Костик. – Я починю.

– Три ножа. Не более, – скрестила руки на груди Скрипкина.

Бородач нехорошо ухмыльнулся.

– Васёк, разворачивай телегу! Господа кочевряжиться изволят.

– Костик, ты по сравнению с ними вообще не зло, – шепнула Скрипкина. – Гляди, какие жмоты! Они тебя сделали.

Пришлось отдать четыре ножа из пяти. Крохотный, сделанный самый первым, Скрипкина держала в кармане, в торге он не участвовал. Бородачи скинули с телеги барахло и на радостях отправились домой, предупредив Скрипкину, что если они сунутся в деревню, то познакомятся с вилами.

– Не больно-то и хотелось! – пробурчала Скрипкина, роясь в барахле.

Костик починил волшебством горшок, оказавшийся не глиняным, а чугунным, просто очень грязным. Корыто тоже решили взять. Перебрав репу, нашли несколько вполне годных в пищу экземпляров, а меч Костик прижал к груди.

– Это мой! – сказал он дрогнувшим голосом. – Щербец.

– Зря ты его так назвал. Надо было придумать что-то зловещее. Убиватор. Секир-башка. Или хотя бы Эскалибур.

– Я его не называл. Меч возвещает свое имя в первом бою.

– Это как? Ты его вынимаешь, а он кричит: «Смотрите, люди! Я Щербец!»?

Костик поморщился. Оторвав от робы кусок, он протирал любимый меч, нашептывал ему ласковые слова и улыбался, как ребенок. Завязав полученное добро в скатерть, Скрипкина стала рассматривать принесенную крестьянами одежду. Все было рваное, грязное, мерзко пахло.

– Вот и корыто пригодилось! – сказал Костик. – Постираем.

– Отличное занятие для Кощея. Сразу видно – лютый головорез, которого все боятся и даже Змей Горыныч уважает. Магией можно почистить?

– Дай мне репу! – попросил Костик. Он ошкурил корнеплод, долго жевал без особой радости и, наконец, растопырил руку над ветошью. На глазах у Скрипкиной грубое полотно расправлялось, свивались порванные нити, грязь утекала. Оторванный рукав прирос, затянулись прорехи. Костик устал, сгорбился, но дело довел до конца. Каждому досталось по комплекту – рубаха, порты, лапти. На портянки пустили дряхлое полотенце. Осмотрев Костика, Скрипкина решила, что они теперь вполне сойдут за местных.

– Нет, – сказал Костик. – Где это видано, чтобы девица в мужицкой одежде ходила?

– Да, помню-помню, с равноправием у вас дела обстоят так себе. Что ж, пришло время радикальных мер.

Скрипкина взяла ножик и как попало отрезала свои волосы, которыми раньше гордилось. Ей достался красивый каштановый оттенок, легкая волнистость и редкая густота. Жаль расставаться. Но волосы не зубы – отрастут. Костик слегка подровнял прическу, и Скрипкина стала мальчиком.

– Придумай мне имя! – попросила она. – Как у вас тут принято пацанов называть?

– Пафнутий, – предложил Костик. – Путян, Первуша, Ахмыл, Бездед, Яробуд, Горазд, Хотебуд, Позвизд, Мокроус, Злобыня…

– Ты специально, да? Нормальные имена для себя бережешь?

– Не понимаю, чего ты хочешь. 

– Чтобы звучало! Чтобы враги боялись! Кто станет бояться Мокроуса? А Позвизд – это вообще что такое?

– Дай подумать… – Костик нахмурился. – Говен. У меня так сотника звали. Ты чего дерешься? Отцепись. Дубыня. Означает «несокрушимый». 

– Сам ты Дубыня! Два раза!

– Жировит… Нет, не намекаю. Челодраг. Упырь. Торчин – добрый был купец, в Новеграде жил. 

– Ты, может, и бессмертный, но я самолично найду твое яйцо и кокну! 

– Тогда не знаю. Придумай сама. 

У Скрипкиной идей не было. Она решила дождаться, пока какое-нибудь имя само не прилипнет к ней.

– Нам нужна легенда, кто мы такие и откуда! – сказала она.

– Калики перехожие, – набросил идею Костик. 

– Да! А если кто-то докопается, мы отряд под прикрытием, ищем сбежавшего из темницы Кощея. Посланы царем. Миссия секретная, чрезвычайной важности.

– Интересно, кто сейчас царь, – задумался Костик. – Зять или внук Додона.

Они обогнули деревню и пошли на юг, к Кудыкиной горе. Поклажу несли по очереди. Уставали, останавливались, чтобы нарвать подорожника и приложить к ссадинам и мозолям. Скрипкиной постоянно казалось, что на них кто-то смотрит – пожаловалась Костику.

– Полуденницы, – сказал Костик, показывая на то, что Скрипкина сначала приняла за бурьян. – Нас увидели и танцуют.

– Зачем?

– К себе в круг заманивают, чтобы защекотать. Но на тебе мой оберег – не тронут. Мертвые чтут власть Кощея.

– А как же они танцуют, если мертвые? – удивилась Скрипкина. – И что они тут забыли?

Костик нахмурился и даже отвернулся.

– Когда я в плен попал, мертвых стало некому хранить. Вот они и бродят, где попало. Одни русалками становятся, другие домовыми, третьи лешими. По-хорошему, их собрать надо, но мне пока некуда. Книга Кощеева нужна, а еще алатырь, чтобы запечатать.

– Бардак у вас тут, – заключила Скрипкина и потерла место, где раньше рос мизинец. – Хуже, чем в нашей школе. 

– Теперь ты понимаешь, почему я Василису хочу в бараний рог скрутить?

– Нет. Чем это поможет? Русалок и леших меньше станет? Ты, Костик, мелко мыслишь. Нужен масштаб. Чтобы люди знали и боялись, а не ты бегал и искал, где твоя книга, где меч и тапки. Не кощейское это дело.

Костик только рукой махнул. Полуденницы с хихиканьем подошли ближе, надели ему на голову венок из полевых цветов и унеслись прочь.

– Стильно, модно, молодежно, – одобрила Скрипкина. – Не переживай, Костик, женишься еще. Когда царей к ногтю прижмем, все девчонки твои будут. 

– Не интересуюсь, – отрезал Костик. – Хватит с меня.

Солнце клонилось к земле, раскрашивая облака в богатые оттенки. На привале Скрипкина увидела, что Костик что-то плетет.

– Мои волосы! – догадалась она. – Собрал! 

– Не пропадать же добру, – пожал плечами Костик. – Нам силки нужны. Будем перепелок ловить, зайцев, сусликов.

Перепелку он и правда поймал. Птичка голодала, одни кости да перья, зато получился отличный суп. После него Костик почувствовал себя намного лучше и смог наколдовать шалаш, в котором они заночевали. Ночью выпала роса. Скрипкиной не спалось – то комар укусит, то клоп по ноге проползет. Рядом с шалашом кто-то бродил. Неизвестный производил мало шума, словно старался подкрасться к шалашу незамеченным. Скрипкина толкнула Костика – тот перевернулся на другой бок и простуженно засвистел носом. Нужен нож. Котелок – тоже хорошее оружие, но остался висеть над костром, вместе с остатками супа, который неизвестный может выхлебать, прежде чем приступить к кровавой разборке. Высунувшись немного, Скрипкина разглядела в темноте серый вытянутый силуэт. Совсем близко! Скрипкина нащупала корягу и метнула ее в незваного гостя – тот обиженно и жалко взвизгнул.

– Лошадь! Костик, к нам лошадь пришла! Проснись давай. 

Костик с трудом разодрал глаза, выслушал Скрипкину и вылез из шалаша. Даже в темноте было видно, что слово «лошадь» для этого существа – заоблачный комплимент. Старенькая кляча, на кривых ножках, костлявая, с грустными большими глазами и вислыми ушками смотрела на них умоляюще. Облезлая шкура едва держалась на скелете, копыта разрослись, как древесный гриб. Костик протянул руку и медленно приблизился к животному.

– Таракан! – ахнул он. – Мой конь!

Костик бросился обнимать коня, тот его тоже узнал, уткнулся в хозяйское плечо носом.

– Ты называл коня Тараканом?! – поразилась Скрипкина. – И удивляешься еще, что тебе по жизни не везет. 

– Мой славный, мой добрый, – лепетал Костик, оглаживая животное. – Не забыл, не оставил. Уж я тебя откормлю!

– С себя начни, – пробурчала Скрипкина и полезла в шалаш.

Наутро выяснилось, что пока она спала, Костик переплавил котелок на подковы для своей клячи и чесалку для ее шерсти. Скрипкина умылась росой, обмотала ноги, нацепила лапти. Больше всего на свете она хотела навалять Костику за самоуправство. Как они будут питаться? На чем суп готовить? Один ее приятель по интернату был бешеный фанат иномарок – только о них и думал. Свечи, подкрылки, тюнинг, что-то там еще. А в сказочном мире иномарки – такие, с жидким хвостом, колченогие, похрюкивают от удовольствия, когда их чешут. Беда с парнями! Кто бы мог подумать, что Костик при виде лошади голову потеряет! Лучше бы на селянок глазел. Размяк злодей, разватрушился.

– И что теперь? – пробурчала Скрипкина, когда Костик с придурковатой улыбкой пожелал ей доброго утра. – Суп вылил, да? Чем завтракать будем?

– На Кудыкиной горе позавтракаем! – с оптимизмом сказал Костик. – У меня дома. Мы сейчас поскачем туда на Таракане.

Скрипкина закатила глаза.

– Посмотри правде в глаза. Он нас и три метра не провезет! Давай не будем мучить скотину. 

– Ты не понимаешь!

– Куда уж мне…

– Таракан – богатырский конь, им цены нет. Он одним скоком три версты покрывает.

– Давай посчитаем. Три версты – это два с чем-то там километра, округлим в пользу Таракана. То есть скорость примерно три километра в секунду. Костик, да у тебя сверхзвуковой конь! Истребитель!

– Истребитель, – ласково повторил Костик и принялся заплетать хвост коню косичкой.

– Лягни его, Таракан, – посоветовала Скрипкина. – Пусть вспомнит все. А то он не враг человечества номер один, а прекрасный принц на серой кляче. Романтический. 

С большим трудом Костик уговорил Скрипкину залезть на Таракана и довериться ему. Не было ни седла, ни уздечки, ни шатра, как на слоне. Скрипкина села сзади и вцепилась в Костика так, что тот захрипел. Мешался привязанный к поясу меч Щербец. Почти щербет, только невкусный.

– Ах ты волчья сыть, травяной мешок! – вдруг закричал Костик не своим голосом. Грозно и убедительно. –Али ты идти не хошь, али нести не можь? Что ты, собака, спотыкаешься?

Таракан задрожал всем телом, растопырил ноги. Из-под земли полетели искры, Скрипкина зажмурилась и впаялась лицом в спину Костика. Нельзя смотреть на сварку – ослепнешь! Конь пришел в движение, понесся скачками, как удирающий от преследователя кот. Костик орал от восторга. Звенели, ударяясь о что-то твердое, подковы. Скрипкина приоткрыла один глаз и увидела только черный дым, в котором они летели неизвестно куда. Когда дым рассеялся, стала видна выжженая пустошь и одинокая гора на ней.

– Ородруин, – прошептала Скрипкина. Костик ее не услышал. Он завороженно смотрел на гору и часто-часто дышал.

Скачка пошла Таракану на пользу. Он стал в три раза больше, оброс красивой блестящей шерстью, грива и хвост стелились до земли. 

– Дом, – сказал Таракан.

– Он говорящий! – удивилась Скрипкина.

– Конечно, говорящий, – спокойно сказал Костик. – Но только по делу. Не болтун.

– Эй, что за намеки склизкие?

Костик молчал и опять бормотал на неизвестном языке.

– Здесь мои силы вернутся быстрей. 

Под копытами Таракана похрустывали угли. Над горой, как бублик, наколотый на палку, висела плотная туча, из которой выстреливали молнии. Дул холодный, влажный ветер, поднимая вихри. У подножия горы конь остановился, всадники спешились. Костик встал на одно колено и долго шептал заклинания. Скрипкина заскучала. Сходила налево – ничего интересного, сходила направо – то же самое. Наверное, у всех Кощеев от местного пейзажа – непроходящая депрессия. Событий ноль, люди ненавидят, всех собак вешают, жить приходится в скверных условиях, питание скудное. Одна радость – конь, да и тот, если не ухаживать, усохнет. 

Наконец гора затряслась, покатились камни, разверзся проход, похожий на автомобильный тоннель без освещения. Костик зажег огонек на указательном пальце и подсвечивал путь. А еще у него сияли глаза – жутко и неприятно. Скрипкина порадовалась, что они союзники. Крипово соседствовать с таким персонажем просто так, без внятных отношений. 

За Кудыкиной горой оказались руины города. Высокая башня в центре была переломлена пополам и обожжена. Дома кто-то раскатал по кирпичику. На уцелевшей стене неизвестные выцарапали «Кащей – казел». Костик поморщился, но промолчал. 

– А где жители?

– Разбежались или ожили, – мрачно сказал Костик и скрипнул зубами.

– Что значит «ожили»?

– Вот как те полуденницы. А я повелитель мертвых.

– То есть мы на кладбище, да? 

– Кладбище в мире живых, а здесь – дом. Временный, – Костик вздохнул. – Понимаешь, Маша, смерть никому не нравится. Люди думают, что виноват Кощей. Забирает мужей, отнимает младенцев у матерей, крадет невест. А им надо уходить, по судьбе положено. Сначала ко мне в царство, а потом, как привыкнут к смерти, в Духоборье. Такова природа. Я ее помощник, проводник. Точнее, должен был им стать, если бы не плен.

Скрипкина задумалась.

– Постой, получается, пока ты висел, к тебе сюда пришли, мертвых оживили. А куда новые мертвые подевались?

Костик развел руками.

– На кладбищах сидят ждут. Кто-то бродит, неупокоенный, из родни силы тянет. Когда-то здесь был славный город, большой, светлый, всем места хватало. Дедушка строил царство великое, а я не уберег.

– Так, брось мне тут самоедством заниматься! Тебе не повезло. Ну, и дурак был, конечно. Поправим! Сопли втяни, ты же Кощей! 

Опустившись на горелый камень, Костик печально смотрел на свой город. 

– Знаешь что, – тихо сказал он. – Есть один верный способ отправить тебя домой. Моя игла.

– Эта которая в яйце, яйцо в утке, утка в зайце? Кстати, всегда хотела узнать, что за ерунда с уткой в зайце? Кто додумался?

– Помолчи. Послушай, – сказал Костик. – У каждого Кощея в сердце есть игла. В ней заключено все человеческое, слабое, мягкое, но главное, игла – это желание, заветная мечта. Если иглу из тела вынуть, Кощей перестанет понимать живых, забудет, что такое любовь, радость, смех, совсем омертвеет, зато лучше станет править мертвыми. А еще без иглы он навсегда бессмертен и не уйдет на покой, к предкам, в Духоборье. Но ладно, это к делу уже не относится. Иглу можно разломить и пожелать чего угодно: смерти бессмертному, жизни мертвому. Тотчас сбудется. Бери мою иглу, возвращайся домой!

Костик приложил руку к сердцу, и оттуда вырвался столб света. Внутри чернела маленькая, как заноза, игла. Скрипкина схватила Костика за руку и вдавила столб обратно.

– Ты совсем дурак? – возмутилась она. – Иглу на ерунду тратить. Костик, ты в этих сказках, по ходу, главный добряк. Так дела не делаются. Из-за твоей доброты мир развалился. Кто я тебе? Вообще никто. Что я такого сделала?

– Помогла.

– И теперь каждому помощнику самое ценное отдавать? Я в интернате два года жила. Там, если не прятать нужное, вмиг без всего останешься. Улечу я домой – а ты тут в лужу превратишься. Нет, так дела не пойдут. Сначала тебя надо в порядок привести, уродам отомстить, чтобы мало не показалось, а потом уж я восвояси. Понял?

Ветер трепал темные волосы Костика. Лицо было безжизненным, только билась синяя жилка на виске. 

– Как хочешь, – сказал он и отвернулся.

– Обиделся? – спросила Скрипкина. – Не дала рыцарем побыть? Костик, рыцарем надо быть, когда силы есть, а тебя шатает. Подумай сам, кто-то прислал меня сюда не просто так. Ты один не вывозил. Зло должно быть злое.

– Я не зло! – рявкнул Костик и вскочил. – Я Кощей. 

– Ты Костик. До Кощея тебе расти и расти.

– Проваливай! Без тебя справлюсь! Уходи, или оторву тебе голову, а кровь выпью.

– Вот, уже нормальный текст. Расскажи, как ты меня будешь убивать. В подробностях.

Костик взвыл, закрыл руками голову и бросился прочь. Скрипкина припустила за ним.

– На дыбу меня посадишь? Или в темницу? Может, четвертуешь? Говорят, хороший способ – замуровать в коробке с голодными крысами. Или поджарить в медном быке. А еще в восточных странах…

– Аааа!! – страшно закричал Костик.

Он превратился в черный смерч, в котором крутились камни, пепел, сухие деревья, обломки, кости и даже случайно пролетавшая мимо ворона. Скрипкина зажала нос и шагнула в смерч. Вой оглушил ее. Кругом что-то толкалось, больно впивалось в бока. Должно быть, так чувствует себя белье в стиральной машинке. Скрипкину то поднимало кверху ногами, то вращало против часовой до тошноты.

А потом смерч резко ушел в землю. Скрипкина обнаружила, что лежит навзничь на бывшей площади города, на выложенной булыжниками мостовой. Крестьянская одежда куда-то делась. Теперь на ней были черные штаны и рубаха, плащ, крепкие сапоги. Скрипкина привстала, и что-то скользнуло под рукой. Она подобрала кусок разбитого зеркала, еще несколько фрагментов валялось чуть дальше, как и сломанная рама. Что-то подсказывало Скрипкиной, что смотреться в осколок не надо, но когда она слушала подсказки? Взяла, посмотрелась. Она была бледная, как Костик, черты заострились, губы стали красные, как от помады, брови изогнулись и потемнели. Нормальный такой сказочный салон красоты. 

– Кто я? – спросила Скрипкина у зеркала.

– Марья Моревна, – ответило отражение и провело по лицу рукой, на которой вновь было пять пальцев.

Скрипкина приподнялась и увидела, как Костик выращивает новую башню – крепче и выше прежней, с балконом, черепичной крышей и шпилем. 

Игра началась.

Часть 2. Марья Моревна

Корова не может родить человека. Это было очевидно всем живущим в деревне Нижние Пупки. Но когда в коровнике нашли мальчика, крохотного, красного и орущего, деревенские сошлись во мнении, что его родила телка Пеструха, наевшаяся девять месяцев назад помоев с царского стола. Царица ела рыбу, чтобы поскорее забеременеть, и добилась своего – у нее родился сын Иван. И у чернавки, поевшей рыбы, родился сын, тоже Иван. Как будто имена закончились, осталось только одно. Найденного в коровнике малыша, недолго думая, назвали… Иван. Имя хорошее, опробованное. А чтобы различать тезок, которых сдали на попечение кормилице Нениле, хотели сначала Иванов пронумеровать, но потом решили, что математика – слишком сложная тема. Придумали другое. Так появились Иван царский сын, Иван чернавкин сын и Иван коровий сын. А для большего удобства – Иван, Ванька и этот… как его… Ишута. Росли мальчики вместе, царица предпочитала заниматься царскими делами и ратовала за комфортные детские интернаты, чернавка много работала, поэтому сына забирала к себе по праздникам, а корова вообще была не в курсе, что родила человека, поэтому Ишута жил отдельно, заходя в хлев, чтобы удостовериться, что маму не съели, не обидели и вовремя доят.

Читать Ишуту научил пастух, почему-то грамотный и вообще мужик толковый. Он же подсадил мальчишку на сказки. Всех заходящих в Нижние Пупки сказителей Ишута брал в плен, точнее, за руку, уводил в тенек и заставлял исполнять весь репертуар. И еще раз, и еще раз. Растрепанные сказители убегали из Нижних Пупков безвозвратно. К счастью, в Тридевятом царстве недостатка в сказителях не было. Профессия хорошая и нехлопотная, подходит для пенсионеров, женщин с детьми и лиц с ограниченными возможностями. Некоторые сочиняли свое, но большинство пересказывало с десяток затертых историй, меняя Елену Прекрасную на Василису Премудрую, а Серого волка на Сивку-бурку. Ишута, не будь дураком, сказки записывал. Больше всего его возмущали злодеяния Кощея. Из-за него расплодилась в немеряных количествах нечисть. Леса кишели лешими, водяные крали ведра с колодцев и хватали за ноги баб, полоскавших белье. Озоровали банники, овинники, выли по ночам вурдалаки. Ишута поклялся себе, что когда вырастет, разберется с Кощеем и его шайкой раз и навсегда. 

Проблема была только в том, что негодяя давно никто не видел. Ходили слухи, что дочь царя Додона Первого, Василиса Премудрая, заточила Кощея в темницу, где он висит весь в цепях и чахнет с досады. Ныне правит сын Василисы Додон Второй, чья жена как раз занималась рыболечением от бесплодия, а Иван-царевич готовится занять трон. Сам Иван про Кощея ничего не знал, в царском тереме это была запрещенная тема для разговоров. Мать сразу же начинала рыдать в голос, а отец говорил, что имя могущественного злыдня нельзя произносить вслух. Иван родителей жалел и держал рот на замке, хотя и пытался по просьбе Ишуты тихой сапой что-то разузнать у стариков из дружины. 

Бывший сотник шепнул, что Кощея держат неподалеку от Темного Леса. Ишута, Иван и Ванька обыскали лес вдоль и поперек, ничего не нашли, кроме поганок и выводка избушек на курьих ножках, которые с кудахтаньем разлетелись в разные стороны. Названные братья удивились находке. Поговаривали, что избушки давным-давно вымерли. Дескать, результат разрушительной деятельности человека, плохой экологии, плюс парниковый эффект никто не отменял. Избушки любят прохладу, ельники, тишину и отсутствие покосов. А как крестьянам не косить, когда у них коровы, козы, свиньи, кролики? Иван сказал, что раз избушки вымерли, то и Кощей тоже, Ванька с ним согласился – он вообще своего мнения сроду не имел. Куда Иван, туда и он. Прихвостень. И логики ноль. Откуда же нечисть тогда, если Кощея нет? Он ее плодит, даже из заточенья, дистанционно, чтобы нагадить людям, из чистой вредности. Ишута решил искать Кощея в одиночку. 

И тут пронеслась новость. Кощей вернулся! Точнее, освободился! Его держали не в Темном Лесу, а в Очень Темном Лесу, в подвале. Не кормили, не поили, а он не умер, потому что бессмертный. Бежать из темницы ему помог то ли леший, то ли домовой – слухи разнились. Кощей навел морок на стороживших его молодцов из тайной сотни, они передрались, а злыдень скрылся в неизвестном направлении. Иван, которого Ишута тряс, как грушу, узнал у матери, что инцидент и правда случился, но сбежавший был не вполне Кощеем, а чем-то кощееподобным. То есть тоже зло, но не влиятельное и не мощное, поэтому беспокоиться не о чем, Тридевятое царство в безопасности. Но Ишута знал, что думать так – подписывать себе смертный приговор. Кощей наберет силы и вернется с войском, тогда от Нижних Пупков и следа не останется, потому что это самая близкая к столице деревня. В общем, тьма сгущается и надо что-то делать.

Иван с Ванькой наотрез отказались идти искать Кощея. Чего его искать? Захочет – сам придет, а они его раскатают по бревнышку. То есть по косточке. Иван даже показал как. Дубиной по спине, кулаком в живот, потом коленом под подбородок и сверху локтем. Ванька веселился, изображал умирающего Кощея, дрыгал ногами, короче, тоже не понимал всей серьезности положения. Тогда Ишута собрал узелок, попрощался с рогатой матушкой и отправился искать следы Кощея, собирать разведданные. 

В свои тринадцать Ишута был довольно крепкий и выносливый, но Нижние Пупки никогда не покидал, поэтому когда он добрался до Ярмарки, ему уже хотелось бросить все и повернуть назад. Ярмарка раскинулась на стрелке, где соединялись Молочная река и речка Смородина. Здесь можно было купить пшеницу, рожь, овес, обменять репу на брюкву, брюкву на клюкву. И сплетни тоже накапливались именно тут. У Ишуты не было денег, чтобы сидеть в кабаке с мужиками, а из-под окна его гоняли, чтобы не мешался. Поэтому он шнырял в толпе, оттопырив ухо, и записывал важное на бересте. Про Кощея ничего не было слышно, все обсуждали событие, которое произойдет вечером. На Ярмарку, к купцам-старейшинам, заявился наглый чужак, писклявый, чернявый, по виду – сущий печенег, и заявил, что у него есть ценный товар, который он готов отдать только самому богатому в царстве человеку. Купцы почесали бороды и решили, что самый богатый – это однозначно царь, а он на Ярмарку приезжает только осенью, проверить, что с зерном и запасами на зиму. До осени еще месяц, так что печенегу велели возвращаться попозже.

– Э, нет! – не согласился печенег. – Царь у вас богатый только по документам, да и то, что я предложу, ему не по зубам. Короче, слушайте сюда, деды Морозы. Мы проведем аукцион.

Бородатые купцы озадаченно переглянулись. «Ау» – это понятно, что такое. Но «кциона» в Тридевятом царстве еще не случалось. Решили, что это новеградская придумка, там вечно насмотрятся на иноземцев и чудят.

– В верном направлении мыслите, – одобрил печенег. – Мы будем кричать «ау». Организуйте мне на площади сцену… сколотите из крепких досок конструкцию, я начерчу, еще нужен деревянный молоток. 

– Дубаська! – догадался рыжебородый купец.

– Ну, дубаська, не знаю местного фольклора. Я буду показывать диковинки и называть стартовую цену. Какая у вас тут валюта?

– Валюта? – оторопели купцы. Они еще не отошли от «аукциона».

– Деньги какие у вас? Доллары, фунты, дублоны? Гроши?

– Так-то у нас золотые, – сказал рыжебородый. – И еще серебро в гривнах. 

– Супер! – обрадовался печенег. – Люблю драгметаллы. Ты, рыжий, назначаешься ответственным за аукцион. Будешь помогать мне отслеживать ставки. Я называю цену. Например, один золотой. Кто хочет взять за золотой, поднимает руку. Любой другой может сказать «два золотых», перебить ставку. Побеждает тот, чью ставку не перебивают.

– Подозрительно, – сощурились старшие купцы. – Парень, а ты не мошенник, часом?

– Конечно, мошенник, – сказал печенег. – А вам-то что?

– Мы как бы их не любим, не уважаем.

– Пожалуйста, не любите, не уважайте. Я не против. Так что, аукцион проводим? Товары заморские, волшебные показываю, или иду к вашим конкурентам, в царство славного Салтана? Там меня уже ждут, облизываются.

Купцы побурчали, но согласились. Печенег смылся.

Ишута сразу понял, что дело пахнет Кощеем. Почему, он сказать не мог, но внутри что-то дрожало, как натянутая тетива. На «аукцион», названный для простоты «ауком», собралась тьма народу. Не протолкнуться. На деревьях, окружавших площадь, гроздьями висели дети. Все хотели поглазеть на диковинки. Ворье промышляло в толпе, подрезая кошельки. Ишута, зоркий от природы, примостился на заборе и замер в ожидании. На деревянный постамент взошел печенег. Лицо было закрыто сверху шапкой, снизу тряпкой, только сверкали черные глаза. Печенг был тощий, длинный, в черной одежде. 

– Ну, привет, Ярмарка! – пропищал он смешным голосом. – Не вижу ваших рук!

Толпа взревела. Метнулись вверх сотни рук, раздался свист, хохот. Ишута сплюнул. Вот ведь мерзость. Слушаются басурманина окаянного! Дурачье. 

– Поприветствуйте нашего гостя! – продолжал бесноваться печенег. – Прямо с Ильмень-озера к нам прибыл с товарами купец Сотко Сытнич, первый своего имени, безбашенный гусляр и просто отличный парень. Похлопаем!

На постаменте нарисовался рыжебородый купец. Он растерянно моргал и кланялся. В руках у него было нечто, завернутое в скатерть.

– Без лишних слов переходим к делу, – заявил печенег и взял в руки дубаську. – Сотко, открывай!

Купец сдернул скатерть и показал народу чучело зайца.

– Заяц-побегаец! – объявил печенег. – Чем ценен? Во-первых, посмотрите, какой богатый мех. Ни одной проплешины, как живой. Во-вторых, зайцы – промысловые животные. Ну и в-главных, именно в этого зайца старый Кощей поместил свое яйцо. Может, оно до сих пор там! Я не проверял. Что скажешь, народ русский? Товар? Однозначно товар! И цена красная – всего-то один золотой. Налетай, торопись, покупай… черт, несмешно получилось. Короче, кто возьмет чудесного зайца за золотой?

– Я возьму, – сказал кряжистый мужик.

– Отлично! Один золотой за зайца. Кто больше?

– Два! Три! Пять! Дюжина! Две дюжины! Две дюжины и кадка меду!

Ишута ощупал карманы. У него ничего не было, кроме бересты и палки-царапки. Найденные в лесу орехи вряд ли заинтересуют печенега. А вдруг обман? Кто поручится, что это тот самый заяц, из кощеева сундука, а не обычный русак, пойманный в соседнем березняке? Все зайцы на одну морду. 

Борьба шла нешуточная, кто-то даже поцапался, но их быстро разняли. Заяц ушел за три-девять золотых и огромный ковер ручной работы. Персиянский. Печенег на ковер даже не взглянул, жестом показал Сотко, чтобы забирал себе, а деньги быстренько прикарманил. Сотко унес ковер и вернулся с кожаным колчаном, закрытым с двух сторон.

– Следующий лот – уникальная вещь, сам бы взял, да денег нету. Перетряхните мошну, господа! За это стоит побороться. Сотко, вынимай!

Купец смахнул бороду на плечо и стал аккуратно отвинчивать кожаную крышку. Из колчана прыснуло сияние. 

– Да, да, ваши глаза не обманывают вас! – возвестил печенег. – Подлинное перо Жар-птицы. Животное, как известно, вымерло, не без помощи человека. Осталось только одно перо. Прекрасно освещает избу, может использоваться для приготовления пищи, украсит гардероб знатной дамы, отличный подарок ребенку. Что скажете?

– Беруууу! – завыл кто-то.

Толпа начала наседать на постамент, печенег качнулся.

– Воу-воу! – сказал он. – Полегче! Давайте все дружно сделаем шаг назад. И – раз!

Никто не хотел шагать. К перу тянулись руки. Со стороны казалось, что это ощерился иглами огромный еж. 

– Ну где же ручки, ну где же ваши ручки, – пропел печенег и потер левую кисть, с которой что-то было неладно. – Ладно, погнали! Десять золотых! Кто больше?

В этот раз драку не удалось остановить. Летели шапки, кушаки, клочки по закоулочкам. Печенег прыгал и подбадривал дерущихся.

– Да! Втащи ему! Мужик в красном – я болею за тебя! Давай, в корпус. Апперкот, хук! Ногами работай, ногами. 

Если Ишута хоть сколько-то сомневался, что печенег – зло, теперь он был в этом абсолютно уверен. Как только купцы не распознали, что запустили лису в курятник! Он же всех стравил. А потом еще и разорит. Кончилось тем, что гильдия купцов купила перо вскладчину за пять сотен золотых. Лапу сосать теперь будут. Ишута метался возле забора, не зная, что и предпринять. Надо открыть купцам глаза. Но кто его слушать будет, коровьего сына? От бессилия он чуть не плакал.

– Утешительный приз для тех, у кого еще остались деньги! – ухмыльнулся печенег и вынул что-то из мешочка. – Все вы слышали, возможно, о волшебном гребне Марьи Моревны. Бросишь его – лес вырастет. Учитывая вашу варварскую запашку и нерациональные способы хозяйствования, вам надо возрождать леса. Увы, гребень был утрачен, но сохранились зубчики из него! Кто не построил дом, не вырастил сына и не посадил дерево, может сделать хоть что-то полезное. Всего их три, продаю одним лотом. Начнем, скажем, с половины золотого. Себе в убыток продаю!

Как же, в убыток! Ишута с ненавистью смотрел на печенега, надеясь, что того разорвет. Мусор из гребешка ушел за две дюжины золотых. Народ требовал продолжения, но печенег развел руками. Сотко помог супостату спуститься и подсадил на коня, который был укрыт плотной попоной. А дальше случилось то, чего ожидал один Ишута. Коня окружил черный вихрь. Раздался чпок, конь и всадник исчезли. 

Одураченный народ долго приходил в себя. Внутри зайца, которого немедленно распотрошили, оказались только опилки, зубчики в деревья не превратились, а перо тут же погасло. Когда его трясли, оно вспыхивало, роняло искры и медленно тускнело. Купцы рвали себе бороды от досады. Сотко с ковром в руках сел на телегу и укатил, чтобы с него не спросили. 

Когда все разошлись, Ишута тщательно осмотрел место преступления. На постаменте из досок остался отпечаток сапога. Ступня у печенега была маленькая, узкая, а грязь оказалась болотной жижей с небольшими кусочками тины. Там, где стоял конь, тоже нашлось интересное. Рисунок подковы Ишута тщательно перенес на бересту, а еще он нашел волос – из гривы или хвоста. Серо-серебристый, крепкий, на свету он становился иссиня-черным. Однозначно кощеев конь. У кого еще был такой? 

Покуковав на Ярмарке немного, Ишута отправился дальше. Начались проливные дожди, и он застрял в Берендеевке, где пристал к кузнице. Ему выделили спальное место на сеновале, трудиться приходилось за десятерых, но когда кузнец обнаружил, что Ишута умеет писать и считать, жизнь наладилась. Из кусков бересты Ишута сшил книгу приходов и расходов и выяснил, что кузница приносит убытки не потому, что работники ленятся, а из-за неизвестной утечки денег. Кузнец был в ярости и грозился пойти к царю, чтобы покарать всех. Ишута убедил его сначала разобраться, а потом уже карать. 

Тем временем в Берендеевку сорока на хвосте принесла новость. На реке Смородине состоялся смертный бой. Войско Марьи Моревны с разгромным счетом одолело другое войско, короче, перебили всех до единого. Калики перехожие, навещавшие село, рассказывали жуткие подробности. Кто сражался с Марьей Моревной, неизвестно, живых не осталось, спросить не у кого. К месту сражения удалось подобраться не сразу – запах стоял такой, что даже бывалые падали в обморок. Марья Моревна убивала врагов с особой жестокостью. В каждом воине сидело по пять копий, отрезанные головы висели на деревьях, как яблоки. Не пощадила она и богатырских коней. Желающих помародерствовать было много, но приблизиться к месту лютой сечи им удалось только через две недели – мертвых окружала стена едкого тумана. Не пропускала она только людей – волки и вороны шныряли свободно. Когда туман рассеялся, от тел почти ничего не осталось. Лучшие доспехи тоже кто-то выкрал. И вряд ли волки. Им зачем? Никто еще не видал волка в кольчуге или панцире. Мародеры забрали копья, ржавые мечи и медную мелочь из портков погибших. 

– А откуда известно, что воинов побила Марья Моревна? – допытывался Ишута. – Может, Кощей?

– Да какой Кощей! – возмутился слепой калика. – Кощей всех бы съел. Он же людоед самый первый. Не, Марья Моревна это. Как пить дать.

– Кто она такая?

– Девка-богатырка немеряной силы! – важно сказал калика и поднял вверх указательный палец. – Коса – в руку толщиной, брови соболиные, густые.

– Хоть на шубу пускай! – добавил поводырь калики, сопливый мальчонка.

Ишута чуть не взвыл – бред же, самый настоящий! Позже, от более вменяемого калики он узнал, что Марья Моревна оставила знак на земле. Две буквы – ММ. Их сначала приняли за рисунок змеи, а потом пришел толмач, временно ставший мародером, прочитал и расшифровал написанное. Кощей на другую букву. А ММ – это Марья Моревна, без вариантов.

Началась жатва, и Марья Моревна вылетела у всех из головы. Тем временем Ишута пытался понять, как так получается, что кузнец отдал за телегу дров дюжину грошей, и хватить этого должно было на месяц, а дрова ушли за десять дней. 

– Смотрите, Самсон Силыч, – объяснял Ишута. – В телеге сорок сороков поленьев, если березовые. И на дюжину меньше, если дубовые. Вы их пересчитываете, когда покупаете?

– Ты что?! – отмахнулся кузнец. – Дрова я только не считал! Их мой зятек возит, свой человек.

– Этот свой человек вас надувает почем зря, – сказал Ишута. – В следующий раз, как привезет, меня зовите, я пересчитаю. Мне не лень. 

Третьего дня на двор въехала телега, на которой горой лежали дрова. Довольный зять кузнеца, неуловимо похожий на крупную муху, потирал руки в ожидании денег. Кузнец прищурился, отдал гроши, пригласил зятя отобедать по-семейному: квас свежий, капустка квашеная, каша томленая, гусятинка нажористая. Зять стрелой влетел в избу. Тем временем Ишута принялся считать дрова. Их оказалось ровно в два раза меньше, на дне телеги был плотный ком сена. Ишута вошел в избу, шепнул на ухо кузнецу заветные слова, после чего сразу вышел. В избе загремела посуда, раздался вой, треск. Красный зять с выкрученным ухом чуть не выбил дверь, сел на телегу и ну стегать сивку. Уехал.

Радовался Ишута недолго. Через пару дней кузнец выгнал и его, сказав, что не потерпит у себя доносчиков. Вот и делай людям добро! Ишута собрал вещички и по подсохшей дороге отправился в путь. Дольше чем на день он теперь ни в одной деревне не останавливался. И в каждой ему рассказывали жуткие истории о зверствах Марьи Моревны.

В каком-то селе, названия которого никто не назвал, она казнила жителей за то, что они отказались платить ей дань. В еще одной деревне ночью уничтожила весь скот, а лошадей угнала. На путников в лесу она насылала осатанелых бирюков, на уснувших в поле – аспидов. Но этого ей было мало. Она ополчилась на царя Салтана и украла у него единственную дочь.

– Так у царя Салтана вроде сын, – возражал Ишута.

– Больно умный, – отвечали ему. – Сказано тебе: ополчилась. А ты споришь.

Стало ясно, что если Кощей и жив, он явно проигрывает Марье Моревне. Она достала всех, вообще всех, кроме Додона Второго, который со дня на день ожидал от нее каких-нибудь козней. По всем городам и весям объявили сбор войск. Каждое крупное подворье было обязано выставить копье, каждое мелкое – скинуться на провиант. По дорогам Тридевятого царства потянулись караваны. Ишута задумался, не вернуться ли ему домой и помочь царю в трудную минуту. Может, надо прекратить охоту на Кощея и переключиться на новое зло, еще более вредоносное?

Сев на рыбную подводу, он за неделю добрался до столицы. В ней теперь царил не Додон, а паника. Жители заколачивали окна, воздвигались крепкие заборы из бревен, вокруг города копали рвы. Ишуту сначала не хотели пускать, потом его с крепостной стены разглядел Ванька, добровольно ушедший в дозорные. 

– Плохи дела! – сказал Ванька, ведя Ишуту к себе в казарму. – Марья Моревна того гляди нападет. Говорят, она летает на трехголовом змее.

– Почему сразу на трехголовом? Может, на одноголовом, – решил пошутить Ишута. Ванька взглянул на него сурово.

– Ты что, не понимаешь? Она нас всех перережет, как курей. Для Додона вырыли погреб, он оттуда теперь указы пишет. 

– А Иван где?

– Его как наследника услали подальше, к тетке. Куда, не говорят, чтобы Марья Моревна не нашла.

– А что ей надо, этой Марье Моревне?

– Шиш ее знает. 

Когда выпал первый снег, от Марьи Моревны приехал гонец. Он отдал страже у ворот кусок пергамента и ускакал прочь. Ишута, который нес дежурство на стене, удивился тому, что конь высекал из булыжников искры. Из покрытых снегом булыжников! Как?!

Марья Моревна прислала Додону «ультиматум». Слово это не знал никто, но все поняли, что оно плохое. Она требовала, чтобы войска, верные Додону, сложили оружие и сдались ей на милость, а сам Додон должен сесть на жалкую лошаденку задом наперед. Голый. С дурацкой шапкой на голове. Ехать в сторону леса и петь «Я маленькая лошадка, и мне живется несладко». В этом случае Марья Моревна его пощадит и оставит в живых. Додон отделается легким пленом, повисит в цепях. Также сыну его Ивану надлежит приползти вслед за отцом на коленках к лесу и там бодать любое дерево по выбору в течение суток. Потом может быть свободен. Что делать царице, Марья Моревна не написала. Наверное, не придумала ничего. Если требования не будут выполнены в течение двух седмиц, Марья Моревна со своим войском, какого не видывал белый свет, сотрет столицу с лица земли: жителей закопает по шею, царскую семью жестоко казнит, а дома подожжет. И чтобы все поняли, что это не шутки, каждый день на коньке царского терема будет появляться по трупу горожанина. 

Ишута был срочно вызвал в царский терем. Слуги бегали по потолку от страха, в горнице выли чернавки, бледные бояре, сидя на лавке, тряслись. Ишуту кто-то схватил за локоть. Девица! Страшная, аж кишки свело.

– Это я, дурень, – прошипел Иван. – Меня переодели.

Он дернул себя за косу и оторвал ее. Она оказалась из лыка.

– Я думал, ты у тетки, – сказал Ишута.

– Нет у меня тетки. Родители – единственные дети в семье. Некуда мне ехать. У Салтана – тот же бардак. Что делать, Ишута? Ты умный. Скажи!

– Надо заманить Марью Моревну в ловушку.

– Хороший план! – обрадовался Иван. – А как?

– Пока не знаю. Дай мне день-другой. 

Иван отвел Ишуту в подвал, где сидела вся царская семья и особо приближенные. На царице лица не было. Царь, поджав губы и держа перед собой свечу, листал ветхую толстую книгу.

– Колдовской фолиантус, – прошептал Иван на ухо Ишуте. – Батя, правда, малограмотный. За него указы писцы сочиняют. Когда уснет, взгляни туда. Может, есть какое-то средство, чтобы злодейку отвадить. 

Ждать пришлось недолго. Додон утомился от духоты подвала, лег на сундук, умягченный периной, и захрапел. Рядом пристроилась скорбная царица. Фолиантус остался лежать на полу. Иван осторожно взял книгу и отдал Ишуте. 

– Свечу тебе подержу, – сказал Иван. – Читай быстрее.

Откинув деревянную крышку, богато украшенную самоцветными камнями, Ишута прочитал: «Мудрость Кощеева». Вот так да! Это не заклинания против зла, а заклинания самого зла! Что делать?

– Ты чего? – спросил Иван.

– Это черная книга.

– Да и пусть! Некогда нам тут разбираться. Черное-белое. Жить очень хочется, а ты тут телишься. 

Ишута вздохнул. Не по совести так делать. Добро на то и добро, чтобы не марать руки о мерзость. Но Иван с такой надеждой смотрел на него, что Ишута не выдержал.

На второй странице был нарисован дуб. В его кроне прятались солнце, луна и звезды. На ветвях кишели твари заповедные, половину из которых Ишута не опознал. И самое ужасное, они шевелились. Русалка помахивала хвостом и брызгалась водой из кувшина. Хоп! И все лицо Ишуты сырое. 

– Я тебя! – сказал он русалке и кулак показал. Та давай хохотать, чуть царя не разбудила.

Черный кот что-то бубнил себе в усы, змей, оплетавший ствол, шипел и плевался огнем. Ишута чуть не обжегся.

– Листай дальше! – велел Иван. – А то они повыпрыгивают!

Толком не рассмотрев детали, Ишута закрыл страницу. На следующей было нарисовано болото. Оно квакало, чавкало, посвистывало. Между деревьев мелькнула птица. Вынырнул, блеснув чешуей, карась и плюхнулся обратно.

– У бати ничего не квакало, – заметил Иван. – Странно.

На каждой странице вместо текста были картинки. То огненное колесо, то кузня, то яблоневый сад, то птица с женской головой, то курган весь в тумане, то что-то темное, страшное, с множеством глаз. Ишута захлопнул книгу.

– Не поможет нам это. Себя сгубим.

Иван обхватил руками коленки и пригорюнился. В девичьем платье он выглядел особо несчастным.

– Утро вечера мудренее, – сказал Ишута. – Авось во сне кто-то меня надоумит, что делать.

Проснулся Ишута от визга. Визжала служанка царицы, пришедшая сверху, из покоев.

– Висит, матушка, висиит! Я вхожу – глянь, ноги. И вот так вот трень-брень, мотаются. Думаю, Никифор конек чинит, балуется. Выглянула. А это мертвец!

Додон сел на сундуке, протер глаза. Челядь зажгла свечи.

– Пойду удостоверюсь.

– Нет! – вцепилась в него царица. – Не пущу! Сиди здесь. Мертвец-то уже мертвый, а ты живой.

Не слушая жену, Додон покинул подвал, Ишута с Иваном – за ним. Иван так торопился, что забыл примотать косу. Когда они поднялись в горницу, там уже толпилось полтерема. Вопли, рыдания, проклятья разносились повсюду. 

– Расступись! – велел Додон.

Он подошел к окну, выглянул, цокнул языком. Кто-то и правда висел на коньке. 

– Снять! – приказал царь.

Слуги бросились выполнять приказ, но пока они накидывали веревки, чтобы подняться на крышу, терем заволокло густым черным туманом. Раздался свист. В наличник вонзилась стрела. И еще несколько – выше. Народ попадал на пол, царь пополз обратно в подвал. Мгла рассеялась мгновенно – как рукой сняло. Стуча зубами, слуги выглянули из окон. Внизу лежала перепачканная одежда. От мертвеца лишь мокрое место осталось. Несколько черных стрел теперь украшало горницу. 

Стрелы выдернули, осадок остался. То, что Марья Моревна не шутит, теперь было ясно всем, даже тем, что считал ее просто склочной женщиной. Обещала прислать подарочек – прислала. Мертвеца опознать не удалось. Голова его куда-то укатилась, остальное превратилось в жижу. Помойный Михрютка лопатой соскреб останки и захоронил за крепостной стеной. Из столицы потекли прочь обозы. Бабы хватали детей, бежали куда глаза глядят. Имя Марьи Моревны теперь никто не решался произносить вслух. Более того, стали поговаривать, что с ней может сладить только Кощей. Надо Кощея искать, в ножки ему бухаться. Тогда город спасется. 

Дальше хуже. Зима пришла в Тридевятое царство окончательно и надолго. Избы завалило снегом, собранная со всех деревней и весей рать мерзла, требовала провианта, одежды и развлечений. Царь Додон закупил домино и шашки, но воины предпочитали резаться в подкидного дурака. Марья Моревна тоже все время что-то подкидывала – то отрезанную ногу в сапоге, то кусок тухлятины прямо на царское крыльцо. Ворон в столице стало больше, чем людей. И жирные, как несушки! Додон писал всем соседям, чтобы прислали подмогу. Срок, данный Моревной, был на исходе.

Салтан ответил, что у него бунт – неизвестный князь Гвидон настраивает против Салтана морских витязей. А еще у него белка. У Гвидона. Что это значит, Додон не понял. Царь Кусман приболел. Подцепил неизвестную хворь. Войско тоже хворает, сморкается в рукава, обмундирования зимнего нет, доехать не на чем, но Кусман сердечно желает Додону победы и мирного неба над головой. Последней ответила Шамаханская царица. «Ахаха», – написала она красной краской через весь папирус. Додон рассвирепел, порвал папирус на лоскуты, которые челядь тут же растащила и спрятала. Ишута, остававшийся при Иване, судорожно придумывал план за планом. Иногда к ним забегал Ванька с крепостной стены. Говорил, что лично наваляет Марье Маревне, что она дура, а войско ее – пшик. Короче, не осознавал всей тяжести положения.

За день до исхода срока дозорные увидели войско несметное. Черные полчища надвигались на столицу. Разглядеть через метель детали было трудно, но и увиденного хватило, чтобы дружинники взроптали. Биться никто не хотел. Ополчение выло в голос. Сохраняла присутствие духа только царская сотня, потрепанная в боях с разбойниками и нечистью. Ночь прошла беспокойно, под утро утомленные тревогой горожане разошлись по домам и уснули. А когда проснулись, обнаружили, что город атаковали. Из дверей, ставней, балясин торчали черные стрелы, на которые были нанизаны куски бересты.

Иван с Ишутой ходили по домам, собирали послания от Марьи Моревны. Это были короткие записи, снабженные рисунками.

«Хочешь умереть? Нет? Вступай в ЧВК Моревна». 

«Нет хлеба? Нет зрелищ? В ЧВК Моревна – есть!»

«Потерялся по жизни? Мы найдем. ЧВК Моревна»

«Ты записался добровольцем в ЧВК Моревна?»

«Кто не с нами – тот против нас. ЧВК Моревна»

«А в ЧВК Моревна сейчас завтрак – хлеб с маслом».

«Каждому добровольцу по рублю! Или порублю. ЧВК Моревна»

«Вступай в команду победителей. ЧВК Моревна»

– Это что такое? – орал Додон, когда Ишута зачитал ему написанное. Челядь перешептывалась, дружина чесала бороды.

– Может, ЧерВяКа ей надо? – предположил Иван-царевич.

– Слово сие под титлом! – изрек толмач. – Человяк. 

– Сам ты человяк! – сказал Додон. – Вякаешь мне тут. Чего ей надо, этой вражине? Корону мою захотела? Престол дедов? Я ее вот так.

Додон скрутил бересту и стал неистово трясти. 

– При Кощее такого не было, – ляпнул кто-то из челяди.

– Что?! – завопил Додон. – Да как вы смеете, смерды поганые?! Кощей – враг человеческий, наипервейшее зло. Забыли, как он деревни жег? Как невест крал? Как Горыныча на поля насылал?

Челядь растерянно переглядывалась. 

– А что, правда насылал? – пискнул кто-то.

Додон и сам такого не помнил, но мать в красках ему рассказывала о злодеяниях Кощея. Вместо колыбельных он слушал жуткие истории о повелителе мертвецов, бледном тощем старике на коне Таракане. И с головой укутывался одеялом, когда мать уходила к себе в горницу. 

– Вон отсюда! – рявкнул Додон. Слуги смылись. Остались только царица, Иван-царевич, Ишута и дружина хоробрая. Уже, конечно, не такая хоробрая, как раньше, но пока еще верная и стоящая на ногах.

– Нам крышка, – тихо сказал Додон, сползая с престола на пол. Корона соскочила с его лысеющей головы и покатилась к дверям.

– Извольте слово молвить! – попросил Ишута.

– Говори уж, чего…

– Раньше, в Кощеевы времена, прежде чем биться, от каждого войска выставляли по одному сильнейшему воину. Кто победит в поединке, выиграет всю битву. Очень удобно. Народа гибнет в разы меньше, и есть шанс, что наша возьмет.

Царь приоткрыл один глаз.

– А ведь дело говоришь, отрок! Как звать?

– Ишута, коровий сын.

– Так, Ишута, садись, пиши. Как там? Уть-ли-ма-тума. От царя Додона Второго подлой девке Марье Моревне, псине смердящей, гадине ползучей, чтоб ты сдохла под забором, в канаве, а кости твои растащили крысы.

– Может, не будем ее оскорблять так сразу, в первых строках?

– Пусть знает свое место! Пиши! Я, светлейший царь Додон, приказываю тебе отступить от града моего Колывани за тридевять земель и больше не являться. Биться с тобой не желаю, руки только марать, выставлю против тебя богатыря. И ты выходи на честный бой. Кто победит, тот и прав, а неправый отступится. Нечисть ты треклятая, разбойница сущеглупая, выдра каспийская, шелупонь гузношелудивая, лярва злокозненная…

– Батюшка, не надо! – попросила царица, отнимая ладони от ушей. – Не вороши осиного гнезда.

– Я еще не начинал даже! – заревел Додон. – На кол негодницу! Колесовать! На дыбу! В кандалы! В подвал! К медведям!

Ишута записал только содержательную часть, ругательства пропустил. И еще добавил, что столица готова собрать откуп. Пусть Марья Моревна назовет цену. А дальше пошли сложности. Как переправить противнику депешу? Можно отвезти лично, но посла пленят и запытают. Можно отправить стрелой, но не факт, что Марья Моревна правильно поймет намерение царя. 

– Не перевелись еще смельчаки в Тридевятом! – сказал Додон, подобрал корону и вышел на балкон терема. Ополченцы грелись возле костров. Кто-то тащил визжащего и брыкающегося поросенка. Слышалось бренчание гуслей, стуки топоров, бабий заливистый смех.

– Ратники мои, славные воины, опора и надежа! – крикнул Додон. – Кто из вас готов поехать послом в стан врага? Нужны добровольцы.

Наступила мертвая тишина.

– Озолочу! – добавил Додон.

Люди принялись шептаться.

– Поконкретнее, пожалуйста! – сказал кто-то.

– Даю шубу с царского плеча и два гроша в придачу.

– Не густо!

– Ах вы грабители! Ах вы ненасытные утробы! Сколько вам надо? Горы золота? Да пропади вы пропадом! 

– Я пойду, – сказал Ишута, решившись наконец. – Дайте только лошадь покрепче, там снегу по пояс. 

– Сынок! – обнял его Додон. – Вот он, истинный патриот своей страны! Не то что вы, псы! Лаять только можете. Тьфу!

Ишуте выдали нагольный тулуп, смирного шерстистого сивку, небольшой ножик для самообороны и письмо, скатанное трубочкой и скрепленное сургучом. 

– Ты там того… – напутствовал Иван. – Держись, брат. Если что, бей в рыло и беги.

Ишута вздохнул, сел на сивку и выехал за ворота. Возле леса станом стояло войско Марьи Моревны. Поднимался дым от единственного костра. Было поразительно тихо, словно воины Моревны поголовно онемели. Ни боевых песен, ни бряцания оружия – ничего. Сивка утопал в снегу по колено, но упрямо шел вперед, пофыркивая и грызя удила. Навстречу Ишуте от войска вылетело черное облако.

– Что надо? – раздался скрипучий голос.

– Послание привез от Додона.

– Читай.

– Лично в руки Марье Моревне.

– Читай, кому сказано. 

– Нет.

– Тогда умрешь!

– Тогда умру.

Облако заколебалось, словно от удивления потеряло дар речи. 

– Ну… ты дурак, конечно, парень. Покажи хоть, что за послание. А то вдруг ты отраву какую везешь, чтобы сгубить Марью Моревну.

Ишута вынул из-за пазухи свернутую бересту. Крепко держал, чтобы не вырвали. Он надеялся, что его все же проведут к злодейке-богатырке. Как она выглядит? Что задумала? 

Поднялся ветер, замельтешила поземка. Облако налетело на Ишуту, он свалился с коня, закричал, но послание от Додона из рук не выпустил. В лицо ему ударили льдинки, впились в веки, шапку сорвало с головы, уши мгновенно замерзли и чуть не звенели. Ишута закрыл лицо ладонями. И тут же все улеглось. Облако исчезло, метель прекратила бесноваться. Царское послание – как сквозь снег провалилось. Ишута влез обратно на коня и поехал к городу, понурый и раздавленный. Что-то мелкое и черное словно летело впереди, но он так и не понял, что это. Решил, что до конца не проморгался.

Ему открыли ворота, у терема нетерпеливо ждал Додон.

– Что там? Какая она?

– Не видал, ваше величество.

– Как не видал? А кому же ты письмо отдал?

– Меня на полпути перехватили. Письмо отняли.

– Эх ты, голова два уха! – раздосадованно всплеснул руками Додон. – Ничего доверить нельзя. А если не отдадут ей, что тогда?

Но, видно, послание отдали, потому что в конек царского терема вонзилась черная стрела, а на ней болтался ответ, нацарапанный на обратной стороне письма Додона Моревне.

«Ты гнилая помидорина, а не царь. Биться буду, но не просто так. Пусть твой лучший воин привезет мне мешок смарагдов, яхонтов, перлов, короче, всего и побольше. Или город с землей сровняю. Ты не жилец, Додонка!»

– Оскорбляет, – обиделся Додон. – Гадюка подколодная! Жаба премерзкая! Плотва сушеная! 

– Успокойся, Додик, – сказала царица. – Соберем. У меня два кокошника новых, неношеных. Счисти с них самоцветы.

– Умна ты, мать! – похвалил Додон. – А ну идем. Сейчас поскребем по сусекам. Мешок не мешок, а сколько-то найдется.

В светлице собралось человек сорок. Одни срезали каменья с царской одежды, другие выколупывали жемчуг из заморской посуды.

– Кощеева книга! – напомнил Ишута Ивану. – Помнишь, сколько на ней всего? 

Иван самолично сходил в подвал и достал из сундука книгу. Камни сияли на свету, как живые звезды. Ишута осторожно подрезал ножом нити, освобождая их, а Иван складывал себе в горсть. 

– Куда книгу-то? – спросил Иван. – Может, себе возьмем, пока батя не видит?

– А тебе зачем?

– Картинки красивые. Рассматривать буду. Там русалка… – Иван перешел на шепот. – Без сорочки. Вообще.

– Ну и?

– Ишута, ты чего? Ладно, бестолково с тобой разговаривать. Забираю. 

Иван сунул книгу под кафтан и пошел к себе в покои. 

Собранные камни челядь стряхивала в таз. Получилось полмешка, но, как говорится, не количеством, а качеством. Отборные экземпляры, коллекционные. Любая Марья Моревна от такого обязана прийти в полнейший восторг и обратно из него уже не вернуться.

Дело за малым – выставить богатыря. Додон объявил смотр войск. Все, кто мог держать в руках оружие, обязаны были явиться к терему.

– Вот что, орлы мои! Нужен самый сильный в отечестве муж. 

– Мой муж лучший! – крикнула из толпы румяная крестьянка.

– Спору нет, но нам нужен не лучший, а сильный. Кто готов сразиться с супостатом из войска Моревны?

Поднялось несколько рук. 

– Выходите вперед. Я должен на вас посмотреть.

На вытоптанный снег шагнул огромный, кряжистый богатырь со сложным лицом, несколько воинов помельче и два чернявых, тощих отрока, в сползающих на нос шапках.

– Будете биться друг с другом! Победитель пойдет к Моревне. А в награду… – Додон задумался, чем же мотивировать бойцов. – Отдам свою дочь и полцарства в придачу.

– Додик, какая дочь? – зашипела царица. – Окстись! У нас сын.

– Нет дочери – не надо и полцарства отдавать, – тихо сказал Додон. – Пусть выйдет на бой, а там что-нибудь придумаем. Крестницу твою отдадим.

– Ей три года!!

– Подрастет, делов-то. Кто сказал, что невеста в готовом виде? Это, скажем, полуфабрикат. Ладно, не отвлекай. Добрыня сейчас месить будет.

Кряжистый воин со сложным лицом, он же Добрыня, выставил перед собой дубину, которая еще недавно росла, а теперь безвольно свесила корни. Против него вышел атлетичный, прыгучий воин с кистенем в руках. 

– Ставлю на Добрыню! – крикнул кто-то.

– Чугун! Вали его, добивай ногами, – подбадривали прыгучего.

Додон весело махал батистовым платочком.

После жаркой и недолгой борьбы победил Добрыня. Прыгучего воина в глубоком нокауте за ногу утащили с ринга. Вышел другой, менее прыгучий, зато лучше вооруженный. У него был меч, щит и боевой клич. И опять победил Добрыня. Ставки на него росли. Додон приплясывал от нетерпения. 

Оставались только тощие отроки. Добрыня посмотрел на них с жалостью. 

– Шли бы вы домой, сосунки.

– Ха! – сказал один.

– Не торопись, – сказал другой. – По внешности судишь. Это ошибка.

– Уничтожай! – кричал Додон. – Круши!

– Додик, успокойся, побереги нервы, – хлопотала царица.

– Вырасту – стану Добрыней, – восхищенно сказал Иван-царевич.

Добрыня поднял дубину, замахнулся… и полетел в сугроб. Чернявый подросток, тот, что повыше, выставил руки вперед. Другой стоял рядом и полировал ногти о рукав. Думает о маникюре, дурачок, а у самого мизинца нет. Выплюнув снег и сняв с себя лишнее, то есть почти все, Добрыня налетел на подростков и неожиданно для себя кувыркнулся и разметал стоявшую полукругом толпу.

– Че-че-чего? – оторопел Додон. – Как? Я ничего не видел!

– И мы! –дружно сказала челядь. 

– Вы колдуете, черти? – крикнул Додон подросткам.

– Колдуем, – подтвердил тот, что пониже. – А что, нельзя?

Додон захлопал глазами.

– Так-то я не запрещал… но надо же честно биться.

– А мы честно бьемся. Добрыня проиграл. 

– Давай отправим колдунов, – предложила царица. – Моревна эта тоже колдунья, пусть меж собой разберутся. 

Царь задумался. Подростки выглядели хлипкими, особенно на фоне мясистого Добрыни. Но то, как они ловко и быстро с ним расправились, внушало ужас и уважение.

– Оба ко мне! – велел Додон.

Подростков привели в приемный зал, Додон влез на престол, взял скипетр и державу для пафоса, надулся. 

– Вот что, ребятишки, вам поручается дело государственной важности. Надо победить богатыря противников любой ценой. И еще передайте Моревне мешок от меня. Там сорок сороков камней, если стырите хоть один по дороге, я вам лично шеи скручу. Завтра к царскому крыльцу явитесь засветло. Получите оружие и мешок. Жду с победой! Ступайте!

Подростки поклонились и вышли. Ишута увязался за ними.

– Кто вы? Откуда? – спросил он.

– Я Костик с Лукоморья, – сказал тот, что повыше. – А это мой брат Неждан. Потомственные колдуны.

– Снимаем сглаз, порчу, делаем присушку, отсушку, – добавил второй. – Хочешь, тебе присушим кого-нибудь.

– Можно я с вами поеду? – попросил Ишута.

– А зачем тебе?

– Хочу на Марью Моревну посмотреть. 

– Что на нее смотреть? – фыркнул Неждан. – Уродина. 

– Ты видел?

– А то! Ты вот в тереме толчешься, а мы на стене дежурим. Эта твоя Моревна каждое утро выезжает в поле, вот такенную булаву подбрасывает. Один раз чуть луну не сшибла. 

Вместе с братьями Ишута дошел до костра, где варилась солдатская каша. Из котелка торчало топорище. Ходила легенда, что если съесть плошку каши из топора перед боем, злее биться будешь. Братья присели на бревно, Ишуте как царскому слуге выделили пенек. 

Братья ничуть не боялись предстоящего сражения. Вместе со всеми они хлебали густую кашу, выплевывали попавшие в нее из костра угольки, пели песню бравых дружинников. Кто-то прикатил бочонок кваса, жбан пошел по кругу. Воины положили руки друг другу на плечи, раскачивались, тянули:

Ой, во поле да во поле

Рать небесная, дюже славная.

Как пойдет она супротив врага,

Как пойдет она на свово врага,

Пошатнется враг, убоится враг,

И поляжет враг во сыру траву,

Во сыру траву, в землю черную.

Осовелым взглядом сытый и почему-то радостный Ишута обвел взглядом царский терем, стоящие рядом избы, и вдруг его словно по голове ударило. Он вспомнил черные стрелы. Одна торчала из конька. Другая – из наличника. Если бы их посылали со стороны войска Моревны, они бы вонзились иначе. Стреляли из города. Враг внутри.

– Ты чего? – спросил Неждан. – Квасу перепил? В животе бурчит?

– Беда, – прошептал Ишута.

– Отойдем, – коротко сказал Костик с Лукоморья.

Братья схватили Ишуту под локотки и повели за сарай. 

– Сюда тошни, – предложил Неждан.

– Да не то, – отмахнулся Ишута. – Стрелы. 

Он нарисовал расположение вражеских сил, город, дома.

– Если отсюда бить, то вот так войдет жало. А били с другой стороны. И стрела хвостом вниз входила. Значит, лучник стоял внизу, а не бил навесом. 

– Толково! – сказал Неждан. – Котелок у тебя варит.

– И еще. Я когда отвозил царское послание Моревне, мне дорогу облако заслонило. Послание из рук вырвалось. Думал, оно в лес полетит. Ехал обратно – передо мной что-то черное вертелось. Птица не птица. А это оно в город обратно летело! 

Братья переглянулись.

– Тебе не померещилось? – спросил Неждан. – Точно в город?

Ишута сглотнул горькую слюну и кивнул.

– Мдаааа, – усмехнулся Костик. – Нашла коса на камень.

– Что делать будем? – спросил Ишута. – Царю доложим.

– Обязательно, – сказал Неждан. – Царь должен знать о таком. Безобразие прямо у него под носом. Ты молодец! Тебя наградят. Посмертно.

– Почему посмертно?

– Ты ведь завтра с нами поедешь. А мы, может, бой-то проиграем. Кто ее знает, эту Моревну. Сильна она.

– Я в вас верю! – сказал Ишута. – Вы с Добрыней сладили.

– Давайте к костру вернемся, – предложил Костик и поежился. – Холодно.

Воины доели кашу, спели все песни, какие знали. Шел неторопливый разговор.

– А что за ЧВК Моревна? Кто знает?

– Войско ейное. 

– Или Черное Войско Кощеево.

– О! Точно! 

– Не Кощей она. Кощей – мужик, а это баба. 

– Да какая разница?

– Большая! Кощей города в клещи не брал. Сидел себе на Кудыкиной горе тихо. А если какой змей ворохнется, он его к ногтю. И Бабу Ягу усмирял, чтобы детей не ела. 

– За что его тогда загубили?

– Наветы. Напраслина. Кощей был заступник наш, при нем никакая Моревна нос бы из избы не высунула. Он ее за ушко да на солнышко!

– Ой, нет! Кощей – первейший враг. Мне бабушка говорила, он в одну ночь мог деревню погубить. Как дунет – все мертвые лежат.

– Она сама видела это, твоя бабушка?

– Нет… люди баяли.

– То-то и оно, баяли! Не баяли, а врали. 

– Ты что, Ослябя, сбесился? Кощея славишь? Царь услышит – он тебя в темнице сгноит.

– За что? За правду? Вы хоть помните, было такое когда, чтобы Колывань в осаде сидела? При Кощее лучше жилось.

– Рот закрой! Не жил при Кощее, ничего не знаешь. Вернется он, и всех погубит. Он живых ненавидит – сам мертвый, а жить хочется.

Воины вскочили с мест, перелаялись, схватили друг друга за грудки и давай тузить. 

– Ты тоже считаешь, что надо Кощея вернуть? – спросил Неждан и внимательно посмотрел на Ишуту.

– Нет, – твердо сказал тот. – Кощея надо уничтожить.

– Почему? Что он тебе сделал?

– Мне – ничего, – Ишута задумался. Он кое-что знал – то, что не доверял никому. Не рассказывал ни Ивану, ни Ваньке, ни кормилице своей. Это была самая настоящая тайна. Но завтра, может, не будет на белом свете Ишуты. Тайна рвалась наружу, как алатырь-камень, который прожигает мать сыру-землю. Братья положили Ишуте руки на плечи. Ему стало тепло. Ишуту тянуло к ним, к этим двум чернявым незнакомцам. Они ничего не боялись, смеялись, когда остальные едва держали штаны от страха. Они были – другие. Как и он, коровий сын.

Ишута им рассказал. Сбивчивым шепотом, глотая страшные слова.

Однажды, когда он ночевал в коровнике, матушка заговорила с ним. Посмотрела грустными своими глазами, вздохнула всем телом. Ты, говорит, несчастный мой ребенок, столько тебе вытерпеть предстоит. Скитаться будешь, голодать, бегством спасаться. А покинешь дом родной – уже не вернешься. Суждено тебе встретить Кощея Бессмертного, потому что ты Иван коровий сын. Не узнаешь ты его поначалу, хитер Кощей, но есть и похитрей его. Придет к нему сила, откуда он сам не ждал, вырвет из цепей. Раньше Кощея можно было изничтожить, сломав иглу. Этот Кощей никому не по зубам. Лишь ты, Иван коровий сын, сможешь одолеть его. Так на роду тебе написано. Только помни, дорого ты заплатишь за это. Собой заплатишь. Горько заплачешь. И ничего не вернешь, как ни проси. Об одном прошу, не гляди в зеркало, сын мой. На этом корова замолчала и принялась буднично жевать сено, отмахиваясь от мух.

– Не бери близко к сердцу, – сказал Неждан. – Откуда корове знать про Кощея?

– Грустное пророчество, – задумчиво сказал Костик. – Не нравится мне оно.

– И мне! – выкрикнул Ишута. – Что значит «собой заплатишь»?

– Чего тут непонятного! – пожал плечами Неждан. – Умрешь ты. Смысла расстраиваться не вижу – мы все умрем. 

Костик странно посмотрел на Неждана, но ничего не сказал.

– Слушай сюда, – Неждан обнял Ишуту и повел к царскому терему. – Сопли вытри, завтра в бой. С Марьей Моревной, не с Кощеем. Так что, если пророчество твое не ерунда на постном масле, жив останешься. А царь тебя отблагодарит как следует.

– Что такое «постное масло»? – спросил Ишута.

– Невкусное, – ответил Неждан. – Жидкое. Выспись, пожри как следует. Утром поедем.

Ишута поднялся на крыльцо, встал за столбом, чтобы в себя прийти, и услышал тихий разговор братьев.

– Зачем? Не надо нам никого.

– Ты слышал, что он сказал? Это важно.

– Коровьи сказки?

– А вдруг не сказки, что тогда?

– Не знаю и знать не хочу.

– Вот поэтому у тебя косяк на косяке. Советов не слушаешь, на ценные сведения плюешь с высокой колокольни.

– И что дальше? Смерть Кощеева? Очень смешно.

– Стой, не так все. Давай запишем, потом расшифруем. 

– Записывай, если хочешь! Главного не узнали.

– Не торопись. Чего сутулишься? Я тебе сейчас по хребту поленом. Идем, надо отдохнуть. Завтра будет жара.

Ишута ничего не понял. Какие косяки, почему будет жара, когда на дворе мороз трескучий? Братья-колдуны – непростые ребята. Но если они одолеют Марью Моревну, значит, на стороне добра. Так ведь?

Когда рассвело, Ишута поднялся, собрался, надел нагольный тулуп, оседлал сивку и встал у крыльца, ожидая братьев. По его сигналу доверенные бояре должны были вынести мешок с самоцветами. Братья пришли пешком. Неждан зевал во весь рот, Костик угрюмо и пристально смотрел на терем, словно что-то искал. Ишуте показалось, братья побулькивают при ходьбе. Воды запасли, что ли?

Вынесли мешок. Ишута тут же сунул его под тулуп. Подальше положишь – поближе возьмешь.

– Хочешь, садись на сивку, – предложил Ишута Костику.

– Не выдержит она.

– Да ладно! Крепкая вроде. Из Нижних Пупков, там плохих не держат.

– Вот лучше Неждана посади.

Ишута слез, сел Неждан. Выбрались за ворота, в чисто поле.

– Дай посмотреть, – попросил Костик Ишуту и показал на мешок, бугром проступавший под тулупом. 

– Зачем тебе? Это царские самоцветы. 

– Никогда самоцветов не видел. Перед смертью – хоть разок! Хоть одним глазком.

Ишута вынул мешок.

– Я приоткрою, а ты смотри. Лапы свои туда не запускай, не положено.

Костик жадно смотрел внутрь мешка.

– Пошевели их, пусть засияют.

Ишута стиснул края, помял мешок, чтобы нижние камни переместились наверх. Костик застонал.

– Жива! 

– Чего? – удивился Ишута.

– Не факт, – заметил Неждан, покачиваясь в седле. – Я же говорю, это косвенная улика.

– ЧЕГО? – завопил Ишута. Братья перешли на басурманский язык. – Какая улитка? 

– На улитку, говорю, похожа – вон та бусина здоровенная, – ничуть не смутившись, сказал Неждан.

И тут прямо из снега встала исполинская фигура. Она была выше царского терема, а тот, на минуточку, трехэтажный. Костик побледнел, съежился и что-то шептал. Ишута решил: молится бедняга, с жизнью прощается. У самого Ишуты коленки подогнулись. Марья Моревна напоминала огромного, уже насосавшегося постельного клопа. На маленькой по сравнению с телом голове топорщились сальные волосы, брюхо выскальзывало из штанов. То, что перед ними дева, можно было понять только по огромным алым губам, которыми Марья Моревна активно шамкала. 

– Ишута, камни! – скомандовал Неждан.

Ишута дрожащими руками завязал мешок веревочкой, размахнулся и бросил. Камни утонули в снегу. Марья Моревна отклонилась назад и захохотала. Лес за ее спиной согнулся. Странно, а где же войско? Где полчища головорезов?

– Драться будем, – пророкотала Марья Моревна.

– Будем, будем, – подтвердил Неждан. – Сейчас только подготовимся. 

Костику стало совсем плохо. Он согнулся в снегу калачиком и лежал. Вот тебе и воин-колдун. Тряпка самая последняя. Даже Ишута, уж на что не боец, на ногах остался. 

– Ты, Ишута, дуй за скалу. Видишь, слева стоит.

Ишута кивнул. 

– Жди там. Не высовывайся. Она тебя не тронет, ты для нее ничего. А мы сами разберемся.

– Да как вы разберетесь?! Костик помирать взялся.

– Не твое дело. У нас свои методы, сечешь? Когда богатырка сдохнет, выходи. Камни заберем и назад. А войско ее растеряется и само ускачет.

Ишута взял под уздцы сивку и пошел прятаться за скалу. Выполнять обещанное полностью он не собирался. Этот бой он должен увидеть до конца. Что бы ни случилось. Потому что если братья падут, он попробует. Даже медведя можно завалить голыми руками, если очень захотеть. Конечно, не так много людей, кто это делал, но, как говорила кормилица Ненила, надо верить в чудеса.

Неждан закричал «Абракадабра», и в богатырку полетели молнии. Богатырка пошатнулась, забулькала и ударила по снегу кулаком. Дерущихся заволокло снежной пылью, откуда ни возьмись налетел вихрь. В нем витала туда-сюда черная фигура. Сквозь косматую дымку Ишута с ужасом увидел, как богатырка пытается разорвать то ли Неждана, то ли Костика. И опять все заволоклось – глаз выколи. Внезапно белый снег окрасился алым, раздался нечеловеческий рев, засияли пучки молний. Снежная целина растрескалась, в нее вонзались ледяные стрелы. Сивка бился, пытаясь сбежать, Ишута примерз к скале. Он понял – братьям не справиться. Марья Моревна оказалась сильней. 

К скале, оставляя багровый след, полз Неждан. Его волосы слиплись, кольчуга разорвалась, в валенке была дыра, второй исчез вовсе. Неждан хрипел, плевался, кусал снег. Битва с богатыркой продолжалась. Значит, Костик жив, пришел в себя и сражается. Земля дрогнула, как будто на нее обрушилось что-то огромное. Снег медленно оседал. Посреди поля стоял бледный Костик, в руках у него был меч, с которого стекала богатырская кровь. И сам Костик был весь в крови. Дымящееся тело поверженной Марьи Моревны осталось у него за спиной. Он даже не оглянулся. Присел, вынул из снега мешок с самоцветами и медленно побрел к городу. 

Ишута с воплем кинулся к нему. Обнял. 

– Погоди, – прошептал Костик. – Где мой брат? Где Неждан?

Тот без сознания лежал в сугробе. Они погрузили Неждана на сивку.

– Что случилось? Как это было? Я ничего не видел, – тараторил Ишута.

– Сильная была, – неохотно сказал Костик и поморщился. – Но я сильней.

В городе их встретили как геров. Дружина выстроилась в ряд, кричала «ура», ополченцы салютовали победителям копьями и вилами, пищали сбежавшиеся неизвестно откуда дети, девчонки лезли целоваться. Неждан ожил и злобно пнул Костика, когда у того на шее повисла чернобровая красавица. Костик мягко отстранился, пробормотав «потом».

На крыльце прыгал в нетерпении царь Додон. 

– Вот они мои соколы! Мои силачи! Прошу в терем. 

Дружинники сняли с сивки стонущего Неждана, подхватили под руки отнекивающегося Костика и внесли обоих в светлицу. Там уже были приготовлены тазы с теплой водой. Чернавки принялись смывать с героев кровь. Оба морщились, шипели, отодвигали от себя чернавок. Но Ишуте вдруг показалось, что под кровавыми пятнами нет ран. Может, колдовство выбивает кровь из тела через кожу?

Царь решил немедленно закатить пир, челядь бегала туда-сюда, из погребов вытаскивались стратегические запасы, щедрой рукой покупались у народа гуси-утки. На дичь рассчитывать не приходилось – за ворота горожане давно боялись высунуться. Раненые братья отдохнули и присоединились к празднику. От поднесенной чарки оба отказались, сославшись на малолетство.

– Я за трезвый образ жизни, – зачем-то добавил Неждан.

Ишуту посадили на дальний конец стола, но тоже чествовали как ветерана битвы с Моревной, смельчака и героя. Радоваться бы надо, по-хорошему, а на душе у Ишуты скреблись кошки. Что-то плохое должно было произойти. Он ерзал на лавке, мял в руках каравай, жареное мясо не лезло в горло. Братья уплетали гусей только так. Сам царь налегал на бочковые огурцы, до которых был большой охотник.

– А награда? – вдруг спросил Добрыня, отрывавший здоровенными зубищами мясо с птичьей ножки. – Награда-то спасителям положена! Рука царевны и полцарства в придачу.

Додон поперхнулся.

– Полцарства – это перебор. Давайте-ка на чужой кусок рот не разевать. А невесту обеспечим. Мать, кто там у тебя был на примете?

Царица, которую Додон толкнул локтем в бок, вытянулась, как суслик.

– К-к-крестница, – пробормотала она. – Забава Путятична.

– Веди, что расселась. Женихи требуют! – Додон махнул рукой на сидевших напротив него братьев. – А вы пока между собой порешайте, кому невеста. Она у нас одна, на двоих не делится. Многомужество я законодательно запретил. 

Неждан взглянул на Костика, Костик сказал:

– Ему. Мне жениться неохота. Я убежденный холостяк.

Царица сгоняла за крестницей и привела ее, сонную, трущую кулачками глаза. Трехлетняя Забава не находила в происходящем ничего забавного. Она принялась хныкать и попросилась на ручки.

У Неждана перекосило лицо. Костик сначала хрюкнул, а потом захохотал.

– Кому и кобыла невеста! – прошипел брату Неждан.

– Совет да любовь! – ржал Костик, вытирая набегающие слезы. – Горько!

– Да я тебя…

«Горько!» – дружно завопили гости. Неждан взял на руки малышку, покружил с ней по залу.

– Ты давай, расти, а потом ущучь этих кабанов, – сказал ей Неждан. – А замуж только любви, ясно?

Малышка перестала хныкать и с улыбкой смотрела на незнакомого дяденьку. 

– Идем, лошадку тебе покажу смешную! – предложил Неждан и с девочкой на руках покинул светлицу.

Когда он вернулся, о свадьбе давно забыли. Слуги втащили медное блюдо с жареной рыбой, луком, квашеной капустой, моченой ягодой. Потом появились грузди со сметаной – целая кадушка, вслед за этим кулебяка, блины с щучьей икрой, присланные Салтаном засахаренные фрукты, халва и шербет от Шамаханской царицы. 

Казалось, братьям было совершенно все равно, что царь зажал награду. 

– Пожар! – вдруг закричал кто-то.

В дверях светлицы стояла девка-чернавка с круглыми глазами. И выла.

Пировавшие витязи повскакивали с лавок.

– Где? Где?

– Аииии везде!

Дружина умчалась вслед за чернавкой, и через пару мгновений раздалось:

– Горим! Спасайте царя! Вон из терема!

Царь было полез в окно, но со второго этажа убиться можно. Его и царицу окружили стражники, повели на лестницу. Оттуда вырвался язык пламени, пришлось отступать в светлицу. Добрыня, пировавший со всеми, снял с пояса веревку, привязал к столбу, подпиравшему потолок, обхватил царскую чету ручищами и ловко полез вниз. Чем он держался, Ишута так и не понял. 

Ополоумевшая челядь прыгала из окон в снег. Звенела, падая со стола, посуда, пытались забиться в угол подававшие на стол мальчишки. Ишута стоял посреди бардака и не чувствовал ни страха, ни желания прыгать с верхотуры. Не пахло дымом, не трещали, сгорая бревна. Огонь казался не настоящим, и все происходящее было ненастоящим, как балаганное представление с петрушкой. Ишута вытащил из углов трясущихся мальчишек и повел наверх, к горницам. Там был черный ход и ловкая поднималка: на нее кладешь что-нибудь снизу, тянешь за канат, поднималка вверх ползет. Быстро и не надо бегать по лестнице. Одного за другим Ишута спустил мальчиков на первый этаж и хотел уже сам выбираться, но краем глаза в дальнем конце коридора заметил легкое свечение. Кто-то беззвучно шел, бросая перед собой сияющие камни.

Двое. Их двое. 

– Туда. Видишь, левее легло.

– Закрыто. Нужен ключ.

– Сейчас сделаю.

Ишуту дернули за полу кафтана. Он едва сдержал вопль.

– Чего стоишь? – спросил Иван-царевич. – Жить надоело?

– Там кто-то…

– Бежим, дурак! Сгоришь! Искал тебя по всему терему. 

Иван потащил Ишуту куда-то боковыми ходами, они выбрались из терема – и в снег. Языки пламени лизали конек, выполаскивались из окон. Со всех сторон неслись дружинники с ведрами, плескали на бревна. Дворовые мальчишки закидывали окна снежками – наконец-то за это не уши надерут, а похвалят. Пожар быстро утих, не оставив ни дыма, ни углей. Когда Ишута сказал об этом Додону, тот посмотрел на него сурово:

– А что, тебе очень нужны угли? Хочешь, чтобы терем перестраивать пришлось?

– Ваше величество, пожар не настоящий.

– Как не настоящий?! Смотри, дубина, что со мною стало! – Додон показал на подол своего царского одеяния, горелый и почерневший. 

Додон на пиру сидел напротив братьев. В голове у Ишуты загудело, словно ударили в здоровенный колокол.

Свита и царская семья с осторожностью вошли в терем. На первом этаже, возле чулана валялись ничком и кашляли «не успевшие выбраться» братья. У Неждана лицо в саже, у Костика сгорели обшлага и пришли в негодность валенки. Бросили раненных умирать в пожаре, разбежались! Но братья были не в обиде. Им принесли новую одежду, лучше прежней, чернавки ласково обтирали Неждану чело теплой водицей. Костик от помощи отказался и угрюмым ежом сидел в углу, вычищая ножиком из-под ногтей сажу. Он горбился и слегка держался за живот.

Пировать у царя охоты больше не было. Он велел найти зачинщика пожара и отрубить ему голову. Витязи из дружины позвали ополченцев, принялись обыскивать терем. 

– Батюшки! – встрепенулся Додон. – А самоцветы мои где? Мешок! Пропал мешок!

Мешок нашелся у царицы. Она выбросила драгоценности из окна, завернув в свой шушун. Додон успокоился и сел пересчитывать камни. Сорок сороков должно быть. Считал-считал, сбился. Меньше вышло! 

– Эй, ты! – позвал он Ишуту. – Быстро сюда. Считай.

Не хватало сорока камней. Тридцать девять сороков на месте, а еще один – как в воду канул. Додон побагровел, ударил Ишуту по темени, тот покатился на пол.

– Где! Мои! Камни! Всех обыскать! Никого из терема не выпущу!

– Не брала я! Не брала! – рыдала царица. – Не вели казнить. У меня все есть – ты, сынок наш. На что мне камни! 

Но Додон впал в неистовство и супругу не слушал.

– Раздеться до портков! Живо! Да, и ты! Да, и девки! При мне. Немедля.

Набившиеся в светлицу люди принялись раздеваться. Девки, алые от стыда, медленно развязывали тесемки, дружинники оголились быстро. Каждый прошел мимо Додона и показал, что ничего не утаил. Одежда перетряхивалась, валенки обстукивались о стену. 

С братьями опять творилось странное. Ивашка видел, как они сидят на лавках и ухмыляются, а в то же время голые, жилистые, бледные идут к царю, подтягивая спадающие с впалых животов портки. И никто, никто этого не видит, не замечает. Ишута пытался припомнить, где он ударился головой. Что случилось, что ему теперь всякое мерещится. Страшное подозрение закралось в душу Ишуте. Братья взяли драгоценности. Немного, но прикарманили. И пожар наколдовали, чтобы под шумок припрятать уворованное. Могли бы просто попросить у царя. Разве он не наградил бы? Хотя, судя по тому, как он надул их с невестой и половиной царства, просить и правда так себе выход.

Не найдя ничего, Додон стал жевать бороду. Получается, что он, царь, профукал семейное добро, вора не поймал, не наказал, девок зря опозорил. 

– Ты! – ткнул он пальцем в Ишуту. – Ты на бой мешок с каменьями нес. У тебя они. Больше некому взять. Хватайте его!

Ишуте больно выкрутили руки. С одной стороны в него вцепился Добрыня, с другой – незнакомый дружинник. А, нет, знакомый. Зять кузнеца! Тот самый, который с дровами мухлевал.

– Это он, он! – мстительно ощерился зять кузнеца. – Он моего тестя обокрал, а на меня вину свалил. Щенок!

Захрустели суставы, Ишуту прострелила яркая боль – как молния, которой било Марью Моревну. Вывернув шею, он посмотрел на Неждана, на Костика. Что же вы? Что же вы?!

Костик разглядывал свои ладони, сложенные вместе. Неждан кусал губы.

– Я не брал! – крикнул Ишута.

– Не ты, так кто? – поинтересовался Додон. – Скажи нам, поведай.

Иван, стоя у престола отца, был белее снега. Он, может, был единственным, кто никогда бы не поверил, что Ишута способен на воровство.

– Не знаю, – прохрипел Ишута, выныривая из черноты боли. – Но не я.

– Вот зачем ты на бой увязался! – осенило Додона. – Пока по полю шли, ты камни из мешка выуживал. Я ж не пересчитал сразу. Пировать позвал богатырей наших, спасителей. А ты камешки за щеку и, как хомяк, прятать побежал. Может, и терем-то ты поджег, а? Говори! Добрыня, помоги вспомнить!

В живот Ишуте вошел кулак. Неждан вскочил с лавки.

– Это был я, – сказал он. – В бою колдовать пришлось, а для этого камни нужны. Сорок камней потратил. Зато победил.

Царь Додон нехорошо сощурился.

– Так-так-так… А предупредить? А в известность царя поставить? Нет, мы втихушку возьмем, а потом сделаем вид, что ничего не пропало. Никакой вам награды, ворам! Ишь чего захотели! Сначала самоцветы изводят, потом являются и требуют полцарства. 

– Мы не требуем, – сказал Костик.

– Молчать! – крикнул царь. – Кто вы вообще такие? Откуда взялись? Я вас как дорогих гостей поил, кормил, а вы меня обманули! Царскую казну разорили, Тридевятое царство по миру пустили! Пригрел я змею у себя на груди. 

На лице у Костика расплылась нехорошая усмешка, глаза его стали черными, а рука опустилась на меч. 

– Не делай этого, – прошептал Неждан. – Не сейчас. Мы договаривались.

– Стража! За ворота их. Я мог бы вас казнить на площади, да больно милостив. Жалею каждую тварь. Доброе сердце меня когда-нибудь погубит. И чтоб духу вашего не было в моем царстве! Идите, потеряйтесь!

Дружина обступила братьев и погнала из терема. Ишута видел, как их толкают в спину копьями в сторону ворот.

– А с тобой… что с тобой делать? – задумался Додон. – Вроде камни не брал, но с преступниками якшался. Вот что, возвращайся к себе домой, откуда ты родом. В столицу тебе путь заказан. Живи, хлеб жуй, так и быть. Давай, благодари меня. На колени!

Ишуту втиснули в пол, взяли за загривок и пару раз макнули к полу, будто бы он бил царю челом. После этого вышвырнули из светлицы. Он покатился по лестнице, долго лежал, стонал, не мог встать. Рядом мягко сел на корточки Иван-царевич.

– Ты прости Ишута. Дурит старик. Недолго ему осталось. Я следующий царь, я тебя верну. Потерпи, друг. На, держи, все, что у меня есть. Не поминай лихом.

Оставив котомку с вещами, Иван-царевич быстро вернулся к отцу, оставив Ишуту лежать. Челядь помогла ему выйти на двор и добраться до царского коровника. До утра он грелся в сене, приходил в себя. На рассвете встал, обтерся снегом и пошел в Нижние Пупки. Стража повально спала. Спал под навесом Ванька, свернувшись калачиком на досках и накрывшись тулупом. Мысленно попрощавшись с ним, Ишута покинул город. Одна колея уводила в сторону Нижних Пупков. Снег уверенно лег, народ наладил санный путь. Но были и другие следы. Человеческие. Две пары ног, увязая в сугробах, шли к лесу. К тому самому, где лагерем стояла Марья Моревна.

Куда? Домой или в неизвестность? К своим или к чужим?

Ишуте хотелось плакать, но для этого он был слишком взрослый. Сердце сдавили тиски. В горле пересыпались жгучие угли обиды. Ишута вздохнул и пошел по следам братьев. Далеко уйти не могли. Нагонит. 

И нагнал. В лесу, на первой же поляне, горел костер. Неждан и Костик грелись и что-то негромко обсуждали промеж собой. К елке была привязана покрытая попоной высокая лошадь.

– Идет кто-то, – спокойно сказал Костик.

– Ишута, – улыбнулся Неждан. – Пришел. Мы тебя ждали.

– Меня? – поразился Ишута. – Но почему?

– Ты нас не сдал.

Ишута всхлипнул.

– Так это… все-таки вы?

– А ты сомневался? – Неждан подбросил пару веточек в огонь, рисовавший на его лице причудливые узоры. 

– Зачем?!

– Садись, – Неждан похлопал четырехпалой ладонью бревно, на котором сидел. – Я правду сказал. Не всю, но правду. Камни нужны были для колдовства. Только сорок. Их и взяли. 

– Вы что-то искали в терему! – решил выложить все карты на стол Ишута. Пусть не держат его за простака.

– Искали и нашли, – подтвердил Костик. – Свою вещь. Ценную.

– Откуда ваша вещь у царя?

– Расскажи ему, – попросил Неждан. – Он имеет право знать.

– Когда-то у меня был дом, – начал Костик. – Не здесь, далеко.

– Лукоморье! – припомнил Ишута.

– Нет. Не Лукоморье. Но там тоже было хорошо. Город – больше Колывани. Как тридцать три Колывани и еще чуть-чуть. Дома. Башня царская. Площадь большая, на ней дуб – старше, чем этот мир. А они пришли, дома раскатали, дуб уничтожили, башню повалили. Забрали все, до чего дотянулись. И ладно бы поняли, что берут. Себе навредили больше, чем кому другому.

Ишута ничего не понял. Костик говорил загадками.

– Не парься, – похлопал Ишуту по спине Неждан. – Костик у нас маленько ку-ку, ты меня держись. Как приведем дела в порядок, Костик может тебе дать золота, сколько унесешь.

– Преувеличиваешь, – сказал Костик. – Столько у меня нет.

– Ты думаешь, он много унесет?

– Я пока нищий. А ты сулишь тут горы до небес. Язык-то за зубами подержи хоть немножко.

– Козел ты неблагодарный! – обиделся Неждан. – Надо было бросить тебя. И вертись, как хочешь.

Братья отвернулись друг от друга, насупленные. Ишута развернул котомку, которую ему дал Иван-царевич. Там лежали сменное белье, пара монет, булатный кинжал из Шамахании, свистулька. Собрано впопыхах. Ишута неожиданно для себя разревелся.

– Ну, ну… – принялся уговаривать его Неждан. – Ты чего? Все хорошо. Мы с братом частенько ссоримся. Как поссоримся, так и помиримся.

– Я не из-за этого. Меня… погнали…

– Судьба, – сказал Костик. – Тебя судьба ведет.

– Дурная голова меня ведет, – шмыгнул носом Ишута. – На месте не сидится. Сначала Кощея искал – не нашел. Потом с Марьей Моревной хотел биться – вы все без меня сделали. Ни подвигов, ни славы, и домой идти стыдно.

– Кощей сам тебя найдет, когда настанет время, – сказал Костик. – А пока давай отыщем алатырь. Ты не слышал, где он может быть?

У Ишуты мгновенно высохли слезы.

– Так в Кощеевом царстве же.

– Нет его там, искали.

Ишута стал припоминать сказки. Алатырь – не просто горючий камень, а всем камням камень, пуп земли, отец всех самоцветов мира, прародитель Солнца, Луны, звезд. Ни одному смертному его в руках не удержать. И потому им запечатано царство Кощея, безвозвратное.

– Зачем вам алатырь?

– Мы это… хотим Кощея запечатать! – сказал Неждан. – Пусть сидит у себя дома и носа не высовывает.

Вот кого Ишуте не хватало – верных союзников.

– Я помогу вам, – пообещал он. – Слышал я, в Новеграде живет сказительница, ей сто лет в обед. У нее про алатырь спросим.

– Что ж, и то хлеб! – сказал Неждан. – Хватит, я считаю, рассиживаться. Где там ваш Новеград?

– А то ты не знаешь, – поразился Ишута.

– Откуда мне! 

Очень, очень странно. Ишута решил, что потом выведает, почему Неждан не в курсе элементарных вещей. Даже младенцы уверенно показывают пальцем на север – там лежит свободный, торговый Новеград, город, врагом не взятый. Куда до него Колывани! Говорят, в Новеграде кур доят, свиньи под облаками летают, кошки поют человечьим голосом, на березах калачи растут, из песка кашу варят. В Новеграде все есть! Велблуды, аргамаки, белые воробьи, разноцветные ласточки, баюны, гамаюны. Давно хотел там побывать Ишута, но простого человека в Новеград не пустят. Царь Додон даже депеши туда посылать не пытался – без толку потому что. Новеград сам по себе. Но братьям такое по зубам. Колдуны на то и колдуны, чтобы чудеса творить и честной народ удивлять.

Ишута и братья засыпали костер снегом, отвязали лошадь и пошли на север. До Новеграда летом – месяц пути, а зимой в три раза больше. В деревни старались не заходить. Костик смастерил всем лыжи, лошадь время от времени куда-то пропадала, но всегда возвращалась. Она приходила сама к их костру, навьюченная скарбом. У братьев был шатер для холодных ночевок, печечка, запас сухарей, вяленого мяса и рыбы. Костик охотился, Неждан отвечал за костер и готовку, Ишуте обычно поручали что полегче, и это его обижало. Он привязался к Неждану, как теленок. Ходил за ним, старался сесть рядом. Мрачноватый Костик казался чужим. Ишута подозревал, что колдун среди братьев – только он, а Неждан больше притворяется. 

Как-то раз Ишута увязался за Нежданом в чащобу. Надо было нарубить дров на ночь, собрать хворост и, если попадется что-то съедобное, тоже захватить. Путешественники не брезговали рябиной, а для лошади добывали из-под снега спящую зимнюю траву. Откуда Костик каждый день брал новую торбу с овсом, Ишута мог только догадываться. В общем шли-шли Ишута с Нежданом и добрели до огромной ели, на которой празднично висели обледенелые шишки. На высокой ветке Ишута заметил куницу. Та держала в зубах убитого глухаря и зорко смотрела на людей. 

– Жирный какой, – облизнулся Неждан. – Нам бы его.

– Стрельни! – предложил Ишута. – Вдруг попадешь. 

Неждан достал лук, выстрелил, стрела полетела криво и мимо. То, как Неждан стрелял, успокаивало Ишуту. Не мог он расстреливать царский терем. Это точно, точно не он. Куница метнулась, глухарь застрял в кроне ели. 

– Достану! – решил Ишута.

– Брось, – сказал Неждан. – Костик дичи набьет, голодными не останемся. Свалишься еще.

– Свалюсь?! Я? – раздухарился Ишута. Он не такой ловкий, как Костик, но сильный, бесстрашный и вообще. Пусть не думает, что Ишута лишний рот, нахлебник, хомут на шею. Сочный глухарь – княжеское блюдо! Особенно с мороженой клюквой и хвойным дымком.

Ствол ели был толстый, в смоле. Ишута упрямо лез, надеясь, что куница не вернется за потерянным глухарем. У куницы пасть, как у щуки. Кусь – и нету пальца! Ишута потянулся, дотронулся до перьев, сдернул глухаря, тот шмякнулся на снег рядом с Нежданом.

– Молодец! – крикнул Неждан. – Спускайся!

От радости Ишута неловко встал на сухой сучок, тот треснул. Ишута полетел вниз, тормозя всем, чем мог. Хлоп! – и упал на Неждана. Они повалились в сугроб. Испуганный Ишута тяжело дышал, а Неждан смеялся. Шапка слетела с его головы, черные волосы жилами растеклись по белому снегу. Какое у него лицо… тонкое, усов и бороды совсем нет, даже пушка. А глаза большие, ресницы длинные. Ишута уперся руками, чтобы встать, и коснулся чего-то мягкого. Того, что не могло быть у Неждана. 

– Ты…

– Что? – спросил Неждан лукаво.

– Девка!

– Вот сейчас прямо обидно было. Почему сразу «девка»? Надо говорить «девушка» или хотя бы «девица».

Пока Неждан стряхивал с глухаря снег и надевал лыжи, Ишута во все глаза пялился на него. Как он раньше не замечал? Плечи узкие, ладони маленькие, голос высокий. Стрелять не умеет. 

– Нагулялись, возвращаемся, – сказал Неждан. Или «сказала»? Ишута открывал и закрывал рот.

Он плелся за Нежданом и чувствовал, как его от пяток до ушей заливает краска. До щек не дотронуться – кипяток. А походка-то, походка у Неждана! Девичья. 

У костра их ждал Костик. Он сидел на бревне и чинил сбрую. 

– Глухарь! – похвастался Неждан. – Сейчас перья обдеру, зажарим. Это Ишута нам добыл. Да, Ишута?

Неждан подмигнул.

– Костик знает? – тихо спросил он.

– А ты как думаешь?

– О чем вы там шепчетесь? – спросил Костик, сращивая порванный кожаный налобник.

– Ишута меня спалил, – сознался Неждан. – Расскажем?

– Валяй!

– Давай знакомиться заново, – Неждан снял варежку и протянул Ишуте руку. – Я Маша. Маша Скрипкина.

– А что такое «Скрипкина»?

– Фамилия.

Ишута непонимающе смотрел на Машу. И на ее белую, узкую ладонь, которую теперь он просто не мог пожать. Дотронешься – сгоришь. 

– Это, короче, когда у семьи есть имя, – объяснила Маша. – Правда, семьи у меня теперь нет. Я из интерната.

– Умерли? – спросил Ишута, чтобы хоть что-то спросить. В голове у него свистел и плясал ураган.

– Неа, живы. Я сама от них ушла. Отец пил, мать тоже, дрались, дома бардак, жрать сроду нечего, бомжи какие-то туда-сюда, стаю собак завели, не кормили, лай, грязища, учиться невозможно. Да что я буду рассказывать! Забыть их – лучшее решение, которое я приняла. 

Костик глянул на Машу и вновь погрузился в работу.

– Так вы не братья, – сказал Ишута.

– Догадливый! Мы сестры, – сказала Маша.

– Что?! И ты тоже? – Ишута разглядывал Костика. Нет, но как так? У него, хоть и плохонькая, а растительность на лице есть. Три волоса на подбородке, на волосах льдинки. Костик вздохнул и отмахнулся от Маши.

– Болтушка, – сказал он.

– Нахал, – парировала Маша.

– Кто же вы друг другу?

– Да никто, – пожала плечами Маша. – Попутчики. Видишь ли, Ишута, я нездешняя.

– Я уже понял.

– Нет, не понял. Я из России.

– Такой деревни не знаю.

– Потому что это не деревня, а страна. И она в другом мире. Мне туда надо вернуться, а для этого Костик должен достать алатырь-камень. Короче, к черту подробности, задача ясна. Садись, помоги мне глухаря чистить.

Ишута сел, но бревно словно было утыкано иглами, а от Маши шел жар. Она красивая. Даже с короткими волосами, даже в шапке по брови, с глухариным пухом на носу, с еловой иголкой в уголке рта. Никогда раньше Ишута такого не чувствовал. Названия этому дать не мог. Знал только, что жизнь поменялась раз и навсегда. Маша. Ее зовут Маша.

Костик встал, свистнул лошадь, та пришла из чащобы и послушно встала, он стал примеривать узду. Глухарь, нанизанный на прут, ронял в костер капли сока. Маша щедро посолила тушку и облизнулась. 

– Жареха что надо! – сказала она. – Грибов бы, картошечки.

– Картошечки?

– Блин, все время забываю. В России, откуда я родом, есть вкусный овощ. Картошка называется. Он в земле растет, а по вкусу – в сто раз лучше репы. С грибами так вообще улет. 

Вечер прошел в молчании. Легли спать. Раньше Ишута старался пристроиться рядом с Нежданом, теперь он попросил Костика поменяться местами. А то сон не сон. Не хватало еще всю ночь ерзать и ворочаться. Ишута задремал. Проснулся от того, что спине стало холодно. Костика не было на месте. Маша безмятежно спала в углу, рядом с еще теплой печкой. 

Ишута выглянул из шатра. Над поляной раскинулось могучее черное небо, полное звезд. Казалось, оно втягивает в себя Ишуту, зовет. Мчала по небу светлая арба, черпал тьму ковшик, нестерпимо сияли Волосожары. Звездная метла единым росчерком собрала все это вместе. Сердце Ишуты билось часто-часто, морозный воздух покусывал ноздри.

Спиной к нему у костра сидел Костик. Он опять что-то бормотал. И… ему отвечали! Ишуту встряхнуло, по спине побежали мураши, нехорошо засосало под ложечкой. На коленях у Костика лежала книга. И, кажется, Ишута знал, какая. Он сунул ноги в валенки, одним прыжком оказался у костра.

Костик разговаривал с птицей-сирином. Она вздрагивала алыми и золотыми перьями, наклоняла по-куриному голову, хихикала. Иногда поклевывала что-то невидимое и распускала пышный хвост. Вертелась, как девчонка, которая хочет понравиться.

– Обожди, будет, – говорил ей Костик. – Слово бессмертных крепкое.

– Ой, я заждалась! Тут так тесно, не полетаешь толком. Крылья болят, шею ломит. Смотри, у меня маховые перья линять начали. 

Великолепное крыло переливалось в звездном свете, как драгоценное. Если из него и выпали перья, заметить это было невозможно. Услышав шаги за спиной, Костик быстро захлопнул книгу.

– Чего не спишь? – спросил он через плечо. – Иди в шатер, здесь холодно.

– Ты… ты… ты…

– Хватит тыкать.

– Ты Кощей!

Костик осторожно отложил книгу и встал. Развернулся. Ишуте он показался огромным, с гору величиной. Глаза – сплошной зрачок, из кожи лился мертвенный свет. Черные одежды плясали на стылом ветру. Кощей скрестил руки на груди.

– Говорил я тебе. Не ищи Кощея. Он сам тебя найдет.

Ишута попятился, провалился в сугроб по колено. 

– Стой, – спокойно сказал Кощей. – Бежать некуда. Лес кругом. Замерзнешь, пропадешь.

– Я т-тебя убью!

– Без сомнения.

– Бери меч. Сражайся.

– А ты чем будешь?

– Голыми руками.

Кощей закрыл лицо рукой и коротко хохотнул.

– Вы, богатыри, пока мелкие, просто нечто. За что ты собрался меня убивать? Мы час назад вместе глухаря ели, снег в жбане таяли и пили. Что поменялось?

– Ты обманул! Ты зло!

– И что дальше?

Ишута нащупал большую ветку, поднял ее и встал в стойку.

– Защищайся! – и ударил.

Кощей выбил ветку у него из руки. 

– Давай договоримся так. Хочешь ненавидеть и скрежетать зубами – пожалуйста. Мне все равно. Маша попросила, я тебя с собой взял. Под ногами не мешайся, в драку не лезь. Сейчас я сильнее. Подрастешь – померимся силой. Но я бессмертный, а ты – мешок с мясом и костями. Причем костей больше, чем мяса. Подумай об этом, прежде чем на Кощея с соломинкой идти.

– Убью! Все равно убью!

– Еще минута, и обморозишься. На щеке уже пятно, варежкой потри, а то ожог будет. И давай без глупостей. Утра вечера мудренее.

Утро и вправду было мудренее вечера.

Часть 3. Костик из рода Бессмертных

Глупый Ишута трижды от них убегал. Прятался в лесу, пытался уйти в Колывань. Маша приводила его обратно, отогревала, говорила, что Кощея удобней уничтожать, когда он под рукой. Костика это раздражало. Неужели она заодно с этим смертным, который только вчера научился на ногах стоять? Плевать на коровье пророчество. Удел героев – сражаться с Кощеями, удел Кощеев – сторожить мертвых. И пока он возится с желторотым кощееборцем, мертвые души, неприкаянные и сирые, бродят по свету, заражают и травят землю. Жизнь и смерть перемешались в его отсутствие. Драгоценная книга прозябала в неумелых руках.

Один мертвец им попался в чистом поле. Он стоял, как верстовой столб, и глядел в серое тучное небо, словно искал лестницу наверх. Костик присел, открыл книгу.

– Чего тормозишь? – спросила Маша, ехавшая впереди на Таракане. Связанный Ишута плелся за ней и пытался перегрызть веревку зубами.

– Погоди, увидишь.

Костик раскрыл книгу и запел песню призыва. Слова капали в снег, как дождь. Мертвец вздрогнул, повернул лицо к Костику. Алые всполохи вместо глаз плавали в серой хмари.

– Почто зовешь? – спросил мертвец.

– Иди домой, – велел Костик. – Ко мне.

– Дела есть. Поле некошено.

– Знаю. Сын твой придет – скосит, а тебе надо уходить. Перерождаться.

Мертвец колебался, ветер трепал серые лохмотья его погребальной одежды.

– Больно, батюшка. Вот тут. Жжет, – он приложил руку к ветхой груди.

– Перестанет, – пообещал Костик. – Решайся. Уйдешь в книгу – станешь соколом. Когда алатырь будет – выпущу. Летать будешь.

Вдалеке по полю прострелил русак. Мертвец вздохнул и потянулся к книге. На странице появился крепкий мужик, с косой в руке. Осторожно положив косу на землю, мужик сделал кувырок, обернулся соколом и взмыл вверх, исчезая в нарисованном облаке. Костик захлопнул книгу, отряхнулся. Маша смотрела на него круглыми глазами.

– Что это было?

– Жатва, – сказал Костик. – Мы, Кощеи, собираем мертвых, если они сами не идут. В книге они оживают и ждут, пока не выпустят. А если не собрать, мертвый переродится в нечисть. 

– В вампира?

– Упыря, – поправил Костик. – Подлинный упырь – редкость. Чтобы в него переродиться, надо много людей убить. Чаще всего обращаются в домашнюю нечисть, чтобы далеко от своих не уходить. Проказничают понемногу, а кто и помногу, ждут Кощея. 

– Я же говорил! – взвизгнул Ишута, выплевывая лыко, вырванное из веревки. – Ты во всем виноват! Враг рода человеческого.

– Когда ты успокоишься уже, – устало сказала Маша.

– Отпусти, успокоюсь.

– Ага. Отпущу – сбежишь, замерзнешь. Доедем до Новеграда – ступай на все четыре стороны. А тронешь Костика – тебе несдобровать. Фу, что я несу! «Несдобровать»! Язык ваш сказочный – заразный. Скоро по-русски разучусь разговаривать.

– Обдувалы ерохвостые, – прошипел Ишута. – Злыдни мерзейшие. Сколопендры поперешные.

– Помедленнее, я записываю, – ухмыльнулась Маша.

Костик сунул книгу за пазуху, обошел Таракана и торил тропу. 

– До погоста – полверсты, – сказал он. – Соберем там всех, а потом одним скоком в Новеград.

– Одним скоком не получится, нас трое, – возразила Маша.

– Мои мысли на этот счет ты знаешь, – Костик недобро покосился на Ишуту. – Он с нами не хочет, я с ним тоже не хочу. 

– Ишута нам нужен. Я чую, – сказала Маша. 

– Чует она… 

– Да. И между прочим, если бы не моя чуйка, ты бы книгу не добыл. Кто предложил запугать Додона Марьей Моревной? Кто денег собрал с лопухов, чтобы закупиться реквизитом? Кто придумал выманить у Додона камни? Молчишь, да, Костик? Вот и молчи. Без меня ты бы в цепях висел и просил у крыс водички.

– Так это ты его освободила! – закричал Ишута, пытаясь взглядом повалить Машу с коня. – Зачем?! Он же злодей.

– А я кто, по-твоему?

– Девица.

– Сам ты девица. Мне домой надо. Кто же виноват, что у вас в мире только злодеи что-то могут? Остальные кашу хлебают лаптем, больше ни на что не способны. Будь ты поумней, шел бы с нами добровольно.

– Лучше умру.

– Как хочешь. Я предложила.

У горизонта показалась темная точка – деревенское кладбище. Рядом – вымершая, заброшенная деревня. Костик остановился, втянул носом воздух.

– Плохо, – коротко сказал он.

– Что плохо? – спросила Маша.

– Пока не знаю. Впереди беда.

– Может, не пойдем? 

Костик покачал головой.

– Там мертвые, они ждут.

– Ты что, автобус, чтобы они тебя ждали? Им уже все равно. А мы с Ишутой замерзли и хотим в Новеград.

– За себя говори, девка! – гордо поднял нос Ищута. Нос был красный, из него медленно текло что-то зеленое.

Подойдя к коню, Костик вынул из тюка меч.

– Слезай! – велел он Маше и забрался в седло. – Развяжи этого. Что случится – бегите на юг. Вон туда, откуда дымом тянет. За мной не ходите.

И поскакал к кладбищу. Маша аккуратно распутала веревку, смотала, Ишута потирал запястья и бранился.

– Я за ним, – сказала Маша.

– Ты глухая? Велел же стоять, ждать.

– А ты всегда такой послушный? Сказали стоять, он стоит. Сказали лежать, он лежит. Мнения своего – ноль. 

Костик уже добрался до кладбища, спешился и шел по глубокому снегу с мечом в руках. Стараясь попадать в следы коня, Маша побежала по полю, за ней потянулся сбитый с толку Ишута. Надо бы драпать в деревню, укрыться, найти оружие и уничтожить Кощея, а он… Он, как песик, тащится и скулит.

На Костика кто-то напал. Невидимый враг подкрался со спины, выбил меч и душил молодого Кощея. Кладбищенские деревья стонали, ухали, скрипели и шевелились, как живые. Из могил повставали мертвецы и глазели на схватку. Костик уронил противника в снег и попытался убрать руки с горла. Недоделанные заклинания сыпались искрами. Подоспела Маша. Она подобрала меч и прицеливалась, чтобы ударить невидимого нападавшего. Костик катался по снегу, рычал, Маша тыкнула наугад – не попала. И опять, и опять промазала. А может, и попала, только существо не боялось боли и не желало отпускать добычу. Раненый Костик окрашивал снег в розовый и красный. На его коже разрастались длинные рваные царапины. Маша бросила меч, нащупала лапу невидимки и потащила. Раздался клекот, щелчки, свист.

Ишута, притаившись за могильным камнем, видел, что Костик теряет силы. Вдруг он не бессмертный? Раны у него настоящие. Надо помочь, а потом уже возвращаться к людям. Потому что Ишута – не зло. Внезапно невидимое существо перестало колошматить Костика. Тот хрипло вдохнул воздух и закашлялся.

– Беги! – крикнул он Ишуте. – Беги… дурак.

На Ишуту навалился бык. Или два, три, четыре быка. Непомерная, холодная туша, с тонкими, костлявыми руками, когтистыми, как у кошки. Стало нечем дышать. Перед глазами расцвели звезды.

Маша опять потянулась к мечу, но Костик отшвырнул его ногой.

– Нет, так не выйдет. Надо искать.

– Что искать? – в отчаянии спросила Маша.

– То, что оно не видело.

Костик уперся ногами в снег, из его ладоней вырвался столб огня и опалил небо. Огонь свился в жгут, закрутился, осыпался. Из снега повалил дым, уплотнился, скатался в комки и стал медведем, затем волком, лисой, жар-птицей, русалкой. Ишута дрыгал ногами, как кузнечик. По багровому лицу тек пот.

– Все видел, гад, – бормотал Костик. – Что же, что он не видел никогда?

Маша работала локтями, вытаскивая что-то из одежды. Трещали рвущиеся нитки.

– Хоба-на! – крикнула Маша, растягивая в стороны телесного цвета лифчик. – Как тебе такое, Илон Маск?

Существо чуть разжало руки и открыло глаз. Один, но какой! Он был прекрасен. Цвета морской волны с голубыми точками, опушенный черными ресницами, большой и чистый, даже невинный. Глаз моргнул. Маша, прыгая по сугробам, трясла лифчиком и зверски хохотала. Костик схватил меч и вонзил его в глаз по рукоять. Раздался писк, и на снег упало что-то серое, похожее на паука. Ишута в ужасе отполз и пытался продышаться. 

– Ничего себе! – сказала Маша, подходя к поверженному противнику. – Оно точно сдохло?

– Точно, – устало ответил Костик, вытирая меч о снег. 

– Интересно, что за вид, – Маша осторожно поддела валенком сухую когтистую лапу. – У нас такое не водится.

– Лихо одноглазое, – сказал Костик. – Кладбище забросили, вот оно и свило тут гнездо. Надо поискать, где оно. 

– Зачем?

– Обычно лихо просто так не нападает. Оно что-то защищало. Я должен узнать. Давай разделимся: я налево, ты направо. Увидишь необычное – зови.

– А Ишута?

– Пусть отдыхает. Авось сбежит, пока мы бродим.

Маша взглянула на Ишуту, все еще державшегося за горло, пожала плечами и пошла вытаптывать тропинку между могил. Сзади раздался шорох. Ишута догнал Машу и сопел у нее за спиной.

– Поблагодарить хочешь? – спросила Маша.

– За что?

– Я тебе жизнь спасла.

– Ну, благодарствую.

– Лучше б молчал. Иди, мы тебя отпускаем. С нами опасно. 

– А как же твоя чуйка?

Маша развернулась к Ишуте и посмотрела на него, прищурив глаза.

– И на старуху бывает проруха, ясно? Дуй до мамки!

– Не пойду.

– Что так?

– Некуда мне идти. Додон прогнал. В деревне не ждет никто. Чужие не примут, своих не имею.

– Это не повод к нам лепиться, – Маша смахнула с надгробного камня шапку снега. – Вот ведь люди! Ни фотки, ни имени, ни дат. Кто лежит, зачем лежит – не понятно.

– Что такое «фотка»?

– Ой, да отстань! Картинка. В нашем мире такие картинки каждый делает по сто штук на дню. А когда умирает кто-то, ему на могилу прикрепляют. 

– Зачем?

– Понятия не имею. Наверное, чтобы каждый мог познакомиться с покойным. Заочно. 

– Ааааа… так вы не прогоните меня? – спросил Ишута тихо. 

– Подумать надо. Чем ты ценен.

– Грамоте обучен. Счету. 

– Боже, какие необычные знания! 

Ишута надулся.

– Ладно. Я-то давно для себя решила, что ты с нами, а Костик… он немного дикий. Что ты хочешь – Кощей! К тому же в тюрьме сколько сидел.

– Там ему самое место.

– Вот ты скажи мне, – Маша уперла руки в боки. – Почему? Он кого-то из твоих родных убил? Что он тебе лично сделал плохого?

Возмущенно застрекотала, слетая с дерева, сорока. Упал ком снега. 

– Кощея надо убить, – прошептал Ишута.

– Это я уже поняла. Есть такое слово «надо». Некогда размышлять – мочим Кощея и дело с концом.

– Он крадет царских детей.

– Хорошо. Кого конкретно украл наш Костян? Тебя? Так ты вроде сын коровы, или я что-то путаю?

– Василису Премудрую, – неуверенно произнес Ишута.

– А у меня другая информация. Костик приехал к ней свататься, а она его заманила, заковала в цепи и бросила в подвал. Ни за что. Без суда и следствия.

– Из-за Кощея неурожай, голод.

– Может, вместо того, чтобы свои проблемы на Кощея валить, сельским хозяйством начать по-умному заниматься, а? Удобрять землю, внедрить систему орошения, завязать с подсечно-огневым земледелием? Палку-копалку сменить на нормальный плуг?

Маша осеклась, увидев, что Ишута таращится на нее, открыв рот.

– Погорячилась, – сказала Маша. – Забудь. 

– Получается, что Кощей ни при чем? – неуверенно протянул Ишута.

– Сам решай. Мне как-то пофиг на ваш мир. Можете продолжать жить, как дураки набитые, ваше право. Костик – нормальный чел, с ним весело. И он вернет меня домой.

Раздался свист.

– Костик зовет, – сказала Маша. – Наверное, нашел.

Они принялись пробираться в другую сторону и вскоре нашли Костика, который, задрав голову, рассматривал березу.

– Вот оно! – Костик показал пальцем на большущее осиное гнездо. – Дайте палку какую-нибудь.

С палками было туго. Они все остались под снегом. Ишута подобрал небольшой сучок и хотел бросить, но Костик аккуратно забрал себе и стал выращивать. Получился крепкий прут длиной в пять локтей. Костик подковырял гнездо, оно полетело вниз и расшелушилось. Внутри лежали яйца – как птичьи, только серые, с пульсирующими зародышами внутри.

– Гадость какая! – брезгливо отдернулась Маша. – Выбрось.

– Как бы не так! – сказал Костик, и с неожиданным умилением поднял находку. – Не думал, что найду. Повезло.

– Да уж, везение. Из таких даже яичницу не сделаешь.

– Не сделаешь, не дам. Лихо гнездо свое охраняло, самки у них, когда яйца высиживают, бешеные. Жаль, погубили. Лихо само по себе тоже ценное, если далеко от людей живет. 

– Да-да, – сказал Ишута. – Оно людьми питается!

– Раз в год, – Костик обмотал яйца платком и сунул в тулуп. – По-твоему, слишком часто?

Ишута проворчал что-то про злыдня, людоеда, душегубца проклятого.

– Ты что, с собой эту фигню понесешь? – удивилась Маша. – Сам высидишь?

– Из этих яиц может вылупиться, что пожелаешь, – ответил Костик. – Не только Лихо, но и гуси-лебеди, например. Мой дед из такого яйца вырастил себе утку, в которой иглу держал. Ты ведь, кажется, домой собиралась? На гусе улетишь.

Маша фыркнула.

– Гусь надорвется. Лучше павлинов разведи. От них хотя бы красота.

Все двинулись на выход. Привязанный к кладбищенской ограде конь Таракан разрыл копытами снег и спокойно щипал мерзлую траву.

– Делаем так, – предложил Костик. – Таракан вывезет только двоих. Сначала я перекину в Новеград Машу, потом вернусь за тобой, Ишута. Что скажешь?

– Бросить меня решил, – догадался Ишута.

– Тебе придется поверить мне на слово.

– Слову Кощея веры нет!

– Ну, тогда стой тут и не верь. Только далеко не уходи.

Костик прыжком взлетел в седло и подал руку Маше.

– Мне сзади или спереди? – спросила она.

– Спереди везут невесту, сзади друга.

Лицо Маши покрылось пятнами, она сдвинула шапку на брови.

– Сзади сяду.

Конь Таракан встряхнулся, обмахнул бока хвостом, прыгнул и исчез. Ишута остался один-одинешенек на мрачном кладбище. Труп Лиха понемногу заметало снегом. Кощей не вернется. Ишута ему в тягость. Маша – род людской предала. Из какого-такого другого мира она явилась? И почему у нее такая теплая улыбка? Лучше бы она была страшная, противная, рябая, косая! Вот бы было здорово: злые уродливы, добрые прекрасны. Сразу ясно, кто где, с кем дружить, а с кем воевать. Перемешался мир, сдвинулся. Все в нем не на месте. Кощей убивает Лихо, чтобы спасти человека. Что дальше? Человек и Кощей побратаются? Такому не бывать.

Ишута присел на корточки и попавшимся под руку сучком написал на снегу: Кощей. Перечеркнул написанное. Был Кощей – и вот его не стало. Уничтожен, убит. Вместо него Костик. А вот, кстати, и он. Конь Таракан выдыхал пар, раздувая бархатные ноздри. Каждый волос длинной челки побелел от инея.

– Залезай, чего сидишь, – буркнул Костик. – И Кощей пишется через О, деревенщина ты неграмотная. Проверочное слово «Костик». 

Конь Таракан прыгнул под облака. Ишута вцепился в Костика мертвой хваткой, до боли в костяшках пальцев. Хорошо, что бешеная скачка была короткой. Конь встал, как вкопанный, Костик слез, Ишута свалился. Они оказались на заснеженной скале, с которой был виден, как на ладони, Новеград – торговый, вольный город, порт семи морей. Деревянный кремль ощерился против чужаков острыми кольями. Ворота охранялись. Если и можно пробраться, то только ужиком.

– Где, говоришь, сказительница твоя живет? – спросил Костик Ишуту. Изо рта выплеснулся змеиный язык.

– Ты что, один к ней собрался? – Маша покосилась на Костика. – С твоим талантом к переговорам ты старушку доведешь, она забудет, который год и свое имя.

– Стража нас не пустит, – пожал плечами Костик. – Это вам не лопухи с Колывани. Скоком тоже не получится – видишь, воздух трясется. Над городом сеть волшебная натянута. Охраняется он. Я подойду поближе, обернусь змеей и в щелку пролезу. А вы ждите тут.

– Гляньте, ворота открываются! – сказал Ишута.

Из города выехали дровни, груженые бочками, по виду пустыми. Бочки были обмотаны бечевой, чтобы не раскатились. 

– Когда поедет обратно, влезем в бочки, – предложил Ишута.

– А дружинники не проверят, – усмехнулся Костик. – Они все слепые.

– Предлагаю представиться послами от царя Додона, – сказала Маша. – Пришли просить помощи в борьбе с Марьей Моревной. 

Ишута покачал головой.

– Нас проводят в терем к боярам, и тем же ходом обратно. Кто даст послам по улицам разгуливать? Мало ли, вдруг чего, мордобой. Обида царю. Смертельная.

– Этот ваш Додон на все обижается, как маленький, – заметила Маша. – Слушайте, по виду Новеград – город как город. Значит, в него можно войти. Раз он торгует, значит, сделаем вид, что пришли с товаром.

– Зимой торговли нет, – возразил Ишута.

– А мы, типа, заранее пришли. Осмотреться, связи наладить. Привезли… скажем, бересту. Для тетрадок. Готовы продавать себе в убыток, ради рекламы и маркетинга.

– Чего? – удивился Ишута. Каждый раз, когда Маша говорила мудреные слова, у него в голове трещало.

Костик задумчиво смотрел на Новеград, как полководец перед боем.

– Вот что. Я слышал, под городом есть ходы. Древние. Мы по ним пройдем.

– Сдурел?! – вскрикнул Ишута. – Ты-то бессмертный, а нас погубить хочешь?

– Что значит «нас»? Ты собирался уходить. Вот, пожалуйста, хороший шанс. Второй уже по счету.

– Разболтает! – сказала Маша.

– Я? Разболтаю? Нелюди вы, и больше никто.

– А что не так с ходами? – Маша примирительно положила руку Ишуте на плечо, но он ее скинул. И покраснел.

– Нельзя туда. Живыми из них не возвращаются.

– Поэтому я пойду один, – сказал Костик. – В крайнем случае, садитесь на Таракана и езжайте к Кудыкиной горе. Я туда вернусь, если не найду вас здесь.

– Я не суеверная, – сказала Маша. – И одного тебя не пущу. Люди пуганые, байки друг другу травят, чтобы поджилки тряслись. Меня знакомый диггер водил по канализации. Вот это ужас. И воняло так, что джинсы три раза стирать пришлось. Ваши норки под Новеградом – плюнуть и растереть. 

– Ну плюнь. Ну разотри, – хмуро откликнулся Костик. – Ты думаешь, я от всего тебя защитить могу? Даже у Кощея нет власти над древними.

Ишута поежился.

– Не надо вам туда.

– Ой, как заботливо! – усмехнулась Маша. – Ты же хотел, чтобы Кощей сгинул. Чем тебе не вариант?

– Я хотел сразиться, – ответил Ишута. – Сам. Своими руками забороть. 

– На кошках сначала потренируйся.

Пока Ишута пытался понять, при чем тут кошки, Костик засвистел по-соловьиному, заухал филином, затрещал коростелем. Со всех сторон к нему пестрыми стаями слетелись птицы. Приковылял пожилой глухарь, за ним – штук двадцать голубей.

– Где живет старая сказительница? – спросил Костик.

Глухарь озадаченно заморгал, голуби сгрудились и принялись совещаться. Один из них подошел к Костику и принялся ворковать.

– Ясно, в крохотной избушке, – сказал Костик. – Она еще жива? Это хорошо. Теперь скажите мне, где входы в подземную часть города. 

Птицы наперебой закричали, Костик заткнул уши руками, потом показал на маленького, взъерошенного воробья.

– Ты говори.

Воробей чирикал, чирикал, охрип. Костик достал из кармана горстку зерен и положил перед ним. 

– Вот тебе за труды, – сказал Костик. – Значит, у южных ворот, где ручей. Ночью сделаем подкоп – вход завалило снегом. Это нам на руку. Не будет видно, что мы туда влезли, а следы я замету ветром. Маша, ты со мной?

Маша кивнула.

– А ты? – Костик посмотрел на Ишуту.

– Тоже, – буркнул тот. – Только чур тебя убью я. До тех пор – живи.

Выдвинулись на рассвете. Таракана пришлось отпустить, Костик долго гладил его по шее и что-то шептал, спрашивал.

– Да, – ответил ему Таракан.

– Он что, говорящий? – спросил Машу Ишута.

– Ага. Сама в шоке. Он редко говорит, примерно раз в месяц. Не оратор, короче.

Ишута достал кусок бересты и что-то записал. С тех пор, как Маша рассказала ему про другой мир, он вел словарь. В глубине души он подозревал, что если произнести новые слова нараспев, случится чудо. Прокатится с грохотом небесная колесница, запряженная крылатыми лошадьми, или дождь из лягушек начнется. Каждое слово дрожало от переполнявшего его волшебства.

Костик начитал на узелки заклятье, и откуда ни возьмись на Новеград наполз густой туман – хоть ложкой ешь. А снизу текла бесконечная поземка, заметавшая следы. Надев лыжи, Костик, Ишута и Маша подошли к южным воротам и стали искать вход в подземную часть. Это оказалось сложнее, чем они думали. Под снеговым покровом было не разглядеть осыпавшейся кладки. Ишута рыл-рыл-рыл, выбился из сил, лег.

– Не спи, замерзнешь, – сказала Маша, поднимая его на ноги.

Костик свивал из тумана сеть, глаза его были полностью черные, страшные.

– Уйдем, пока не поздно, – предложил Ишута Маше.

– Я не отступлю. Мне надо домой. А он…

– Помню. Знаешь, говорят, алатырь – отец всех камней. Вдруг он поможет тебе? И не надо с Кощеем якшаться. 

– Разберемся, – уклончиво ответила Маша. Ресницы и брови у нее были белые, а щеки румяные. 

Вдруг снег задрожал, растрескался, пошел проплешинами. Костик приподнял пласт снега.

– Ищите, держу, – прохрипел он.

Ишута и Маша на карачках ощупывали взгорок, отбрасывали камни, рвали слежавшуюся осоку, крапиву.

– Есть! – сказала Маша. – Быстро сюда.

Под корягой и прошлогодним жестким репейником обнаружилась впадина. В глубине можно было разглядеть каменную кладку. 

– Лезем? – спросила Маша у Костика, который осторожно опустил снег на землю и пошатывался от усталости. Вид у него был хуже не куда, самый настоящий кощейский. Под глазами синяки, скулы заострились, шапка слетела, волосы – сплошной липкий колтун.

Костик без лишних слов полез в подземелье. Туман понемногу рассеивался. Сейчас или никогда! Ишута скользнул следом, потом Маша. В фильмах про прогулки по подвалам подвалы – как пустые дворцы, потолки высокие, стены каменные, пол надежный. Тут же оказалось иное. Они ползли по темному земляному проходу, отплевываясь и закрыв глаза, пока не выпали в более просторное помещение. Встать в полный рост не удалось, только на четвереньки. Каменный потолок давил всей тушей, снизу торчали острые желтые зубья. Костик зажег светоч на ладони – лучше бы не делал этого. Если Костика держали в каменном мешке, то это помещение на мешок не тянуло – разве что на кошелек для нелюбимой мелочи. Воздуха не хватало. От страха кружилась голова и наливались свинцом ноги.

– Вернемся! – предложил Ишута. – Обманем стражу. Или попросим сказительницу к нам вывести на разговор. Сторгуемся.

Устало вздохнув, Костик сжал светоч в ладони.

– Это будет план Б. А пока предлагаю двигаться.

– И путь помечать, – добавила Маша. 

Она достала мешочек с клюквой и размазала ягодный сок по стене. 

Поползли. Стены то сужались, то расширялись, иногда приходилось пробираться вперед по-пластунски, тоннель разветвлялся, выбирать путь приходилось наугад. В тоннелях было теплее, чем снаружи, но воздух вдыхался тяжело, словно его перемешали с чем-то вязким. Наконец, удалось найти более-менее просторный зал и отдышаться.

– Что это? – Маша показала на рисунки, украшавшие бурые стены. 

– Копоть, – предположил Ишута. – Жгли чего-то, начиркали.

– Нет, – Костик привстал. – Это на древнем языке, я его не знаю. Видел у деда в книгах. Нехороший знак.

– Почему? – спросила Маша, решившая, что надо добавить к черным рисункам красной клюквы.

– Книги были про дурное.

– А что дурнее Кощея? – ввернул свои пять копеек Ишута. – Ты ведь смерть сама. И мертвецы тебе служат.

– Ты думаешь, нет ничего хуже смерти? – Костик поднял бровь. – Мало видел, значит. 

– Достаточно! – насупился Ишута. 

Раздался скрежет – гадкий, как скрип гвоздя по стеклу. С потолка стала капать жидкость, сияющая, мутная, густая. Ишута поймал каплю в ладонь, но Костик ударил по руке снизу.

– Не смей. Это мертвая вода. Вперед, хватит сидеть.

Они спешно протиснулись в узкий коридор и поползли, зажатые между каменных стен. Все уже и уже, не мешок, а чулок, тощая колготина. Каменная темнота давит сверху, снизу, с боков. Кажется, что и внутри тела теперь камень, пророс в кишки. Маша вскрикнула. Забился, как попавший в силки заяц, Ишута. Наползла чернота, залилась в рот. Застряли! Похоронены заживо. Это конец, конец!

Костик открыл глаза и увидел… ничего. Руки его были вздернуты над головой. Мышцы давно онемели, суставы вывернулись и мучительно ныли, если он дергался. В цепях. Он в цепях, и никто не придет. Дед в Духоборье. Оттуда не возвращаются. Во всем ошибся. А она была такая красивая, Василиса Премудрая. Мечта. Пара минут счастья – и вечная пытка потом. Какой сон ему приснился! Что пришла девушка из другого мира, спасла, вывела на свет. Как ее звали? Имя такое простое, обычное. Хочется пить, язык не ворочается, высох и прилип к нёбу. Горло раздирают крючья. И не умереть. Он бессмертный, на свою беду. Тьма, тьма, кругом тьма, отчаянье вперемежку с горечью, разорванная лоскутная память, гнилой ком волшебства под ребрами и крыса внизу, гадина. Чего-то ждет. 

И вдруг он вспомнил: «Маша!» Это имя вспыхнуло перед глазами, как взорвавшаяся звезда. Прянул прочь первозданный морок. Костик привстал, стукнулся о низкий потолок, зажег светоч. Ишута и Маша лежали на полу, как поломанные игрушки, стонали. Им тоже снился кошмар, как и ему. Попробовал растолкать – не вышло. Можно оставить их здесь, а самому выбраться в город, найти алатырь и вернуться. Сколько они продержатся, пока кошмар не сожрет их изнутри? Пару часов, сутки? Он не был уверен. Все же смертные хуже сопротивляются первозданным чарам. Дед говорил, мир был создан в отчаяньи и мгле, и если копнуть землю, то она солона от слез и крови древних. 

– Просыпайся! – Костик потряс Машу. – Что тебе снится? Ты, считай, и не жила!

Она вернулась домой. На продавленном диване храпел отец, накрывшись старой курткой. Мать стояла у плиты, что-то жарила. На сковородке неаппетитно шипел жир, а плохо почищенная картошка раскатилась повсюду.

– Сколько можно, мам? – спросила Маша. – Ты опять работу бросила? Я заходила в магаз. Сказали – рассчиталась. 

– Плохо мне, – ответила мать. – Ты не понимаешь. Колени болят, ну, и вообще здоровье, то-се. Кружится и вот тут – тянет. Устала.

– Тебе тридцать пять!

Нарубленная кое-как картошка упала в сковороду. Мать принялась искать лопатку. Нашла вилку, принялась скрести. Щедро посолила. Вынула столетнюю лаврушку, кинула сверху.

– Мам, – сказала Маша. – Я в интернат уйду. Не могу с вами.

– Глупости! – отрезала мать. – Ты что, сирота? Слава богу, отец-мать есть. Не позорь нас.

– А вы себя когда кончите позорить? – взорвалась Маша. – Сегодня опять придут – эти? Да?

Мать начертила вилкой в воздухе непонятный зигзаг.

– У нас праздник.

– Какой? День бомжа?

Шлеп!

Что ж, это было заслужено. Надо держать себя в руках. 

– Никуда не пойдешь! В комнате уберись, – процедила мать. – Мы с отцом знаем, что делаем. Не хочешь с нами – к тетке поезжай. Будешь у нее коров доить, навоз выгребать, с утра до ночи. Живешь на всем готовом, ни спасибо, ни помощи, только продукты из холодильника таскаешь! Не дочь ты мне. Лучше бы я родителей послушала тогда… Выучилась бы, работу нормальную нашла. 

Маша стиснула зубы. Неужели когда-то она любила эту женщину? Неужели эта женщина когда-то любила ее? Куда все делось? Почему так? Ведь они ходили в парк, с желтым шариком на нитке, отец кормил лебедей булкой и одуванчиками, и на коленях у клоуна сидела обезьянка на цепи. Сползали белые чулки, приходилось подтягивать. А когда крапал дождь, мама открывала зонт. Снизу он походил на оранжевое от счастья солнце. Родители и Маша прижимались к шелушащемуся стволу сосны и смотрели, как в лужах кипит небо.

– Маша, – сказал чей-то голос. – Маша, очнись!

Она отмахнулась. Вечно спать не дают. Приходят, гремят бутылками, в кухне дым-вонь – хоть топор вешай. И смех – не смех, а гогот, хрюканье, визг. Черти в аду и то менее шумные. Грязные следы в коридоре, оборванная петля куртки, в карманах ничего нельзя оставлять, даже карамельку или семечки. Коврик на пороге – филиал помойки, вечно на нем что-то растерто, размазано и гниет. На потолке сиротливая лампочка, в нее бьется моль.

– Маша. Скрипкина.

– Я не Скрипкина.

– А кто же?

– Кузнецова.

– Кто тогда Скрипкина?

– Не знаю. Фамилия классная. В книге была. Я, когда паспорт получила, стала Скрипкина. Отец и мать подписали. Не в себе были, конечно, пьяные. Орали потом. Хотели в суд. Угрожали. Хотя им пофиг было, лишь бы найти повод сорваться.

– Вставай, Маша. 

– Незачем.

– Ради меня.

– А ты кто?

– Костик.

– Встану, если поцелуешь.

Что-то прохладное, твердое коснулось ее губ. Маша открыла глаза и увидела Костика.

– Кто же так целуется? – спросила она. – Улыбнись хоть.

Он улыбнулся – тревожно, но искренне.

– Ох, черт с тобой! Где Ишута?

Ишуту прихватило пуще всех. Он, стоя на четвереньках, мычал и бодал стену. 

– Коровий сын, – сказал Костик глухо, но решительно. – Подойди ко мне!

Ишута попятился, издал короткое «му» и набычился. Маше стало смешно и жутко. Костик медленно, осторожно приблизился к Ишуте, схватил его за подбородок и вздернул ему голову.

– Ты человек. Слышишь? Человек. Вспомни.

Раздался рев. Ишута пытался лягнуть Костика и поддеть его несуществующими рогами. Светоч погас, но зажегся вновь. Костик прижимал Ишуту к стене, не давал вырваться, и повторял: «Ты человек, человек!» Тот отчаянно мычал, вращал безумными глазами.

– Маша, помоги!

– Как?

– Не знаю. Он не хочет возвращаться.

– Постой.

Маша вытащила из тулупа Ишуты несколько берестяных грамот. 

– Оратор. Фотка. Фляга свистит… ничего себе, и это записал?

– Читай, – велел Костик.

– Холодос. Труханы. Портал. Культовый. Негатив. Норм. Нежданчик.

Ишута замер и в немом изумлении смотрел на Машу.

– Волшебство, – сказал он наконец.

– Не волшебство, а сленг, – смутилась Маша. – Плохому я тебя, похоже, учу. Ты как, пришел в себя?

– Вроде, – Костик отпустил Ишуту, тот сполз на пол и обнял торчащий из пола сталагмит. – Что случилось?

– Думаю, мы попали в зыбь-трясину, – задумчиво сказал Костик. – Это что-то вроде ловушки. Сам я такие делать не научился, но видел, как дед их плетет. Хорошо, что нас трое. Одному не выбраться из такой. Вечный кошмар.

Медленно, спотыкаясь, они двинулись дальше по бесконечной кишке узкого коридора. Ходы перемежались залами с грудами камней, рисунки углем тоже встречались, но Костик предпочитал их не подсвечивать и не читать. Наконец открылся просторный грот, похожий на храм. Потолок подпирали ветхие резные колонны, виднелись остатки фресок, разбитые чаши, горшки.

– Не нравится мне тут, – сказал Костик и выпалил вверх несколько огненных шаров.

Возле стен стояли каменные саркофаги, надписи на них стерлись. Гуляло эхо, делая каждый шаг звучным и значимым. 

– Тупик? – спросила Маша, обведя взглядом стены.

– Должен быть ход наружу. Колодец или лестница, – предположил Костик.

– Вижу! – Ишута указал на нишу в стене. – Ступени. 

И рванул, но Костик схватил его за шиворот и скомандовал:

– Назад!

– Чего лапаешь! Я лестницу нашел!

Костик зажал ему рот рукой и стал пятиться. В нише кто-то был. Маленький, не больше годовалого ребенка, с белыми, как пух одуванчика волосами. Раздался смешок. Жуткий, сворачивающий внутренности в узел, тошнотворный.

– Бежим! – крикнул Костик.

И они вывалились из храма. Маша споткнулась о сталактит, Ишута ее подхватил, но сам больно ударился плечом об острый выступ. Рукав тулупа разорвался, шапка слетела. Костик метал за плечо комья тумана, но то, что они нашли в храме, нагоняло их. Оно опутало ноги невидимыми нитями и тянуло, тянуло назад. Маша и Костик вынули ножи и смахнули часть нитей. Ишута подобрал булыжник и кинул наугад. Что-то пульсировало в голове – грязное, жирное, багровое. Оно все ближе. «Посмотри на меня!»

– Не огладываться, – скомандовал Костик. – Маша, пора!

– Нет! Не сейчас. У нас только одна.

– Самое время.

Маша на бегу вытащила продолговатую замотку и сунул в руки Костику, тот поджег и кинул за спину.

– Ложись!

Раздался треск, грохот, полетели камни, пыль. Когда все улеглось, путь назад был завален. Костик впервые за долгое время улыбнулся во весь свой кощейский рот.

– Кто за нами гнался? – спросил Ишута. – Кикимора?

– Хуже. 

– Что хуже кикиморы?

– То, у чего нет имени. Кто ее встретил, живыми не возвращались.

– А как ты понял, что она опасна?

– Чуйка, – пожал плечами Костик. – А еще… она мое имя знала.

– Кощей? – спросил Ишута. – Так его каждый знает.

– Не это. Имя моей смерти. Как будто насквозь видела.

– А зачем смерти имя? – поинтересовалась Маша, выковыривая из волос каменную крошку.

– Чтобы знать ее. Чтобы с ней говорить. 

– В город мы не попадем, – грустно сказал Ишута. – Отрезало.

– Погоди сдаваться, – Костик огляделся, закрыл глаза и вздрогнул. Невидимые, но ощутимые от него кругами расходились волны.

– Туда, – сказал Костик, показывая на узкий коридор, в который едва можно было просочиться.

– Что ж ты раньше так не сделал? – посетовал Ишута.

– Потому и не сделал, чтобы не разбудить – это. 

– Оно одно? – осторожно спросила Маша.

– Да. Стаями не живут. Зло одиноко, – и вздохнул. Маша покачала головой, а Ишута поморщился с видом «так тебе и надо».

Им пришлось пересечь несколько затопленных залов. В одном вода была по щиколотку, в другом по пояс, в третьем – по горло. Костик придерживал Ишуту, самого низкого по росту, так, чтоб тот мог дышать. Под ногами наметились то ли порожки, то ли ступеньки, скользкие и горбатые. Зал окончился глухой стеной, но сверху была продолговатая щель. Сначала подсадили Машу, потом стал карабкаться Ишута, дрыгая заледенелыми ногами. Последним влез Костик. Камера, где они оказались, была дном забитого колодца. Высоко над ними виднелся люк и ржавое ведро на крюке. 

– Растопыримся и наверх! – предложил Ишута и показал, как надо растопыриваться. Он уперся ногами и руками в стены колодца, но надолго его не хватило – соскользнул.

– Сначала посушимся, – сказал Костик. – Снимайте сырое.

Парни разделись до белья, переглянулись. Маша нехотя скинула вещи в общую кучу, оставшись в рубашке и нижних портах. Костик, как мог, колдовством просушил вещи, но пока он возился, они все успели закоченеть и клацали зубами. 

– Чем скорее выберемся, тем быстрее найдем избу, где обогреться, – Костик пустил светоч виться вдоль стен колодца, достал из-за пазухи веревку и наколдовал лестницу. Лестница, как змея, поползла вверх, цепляясь за неровную кладку и привязалась к крюку, на котором висело ведро.

Подземелье вымотало их, руки не слушались, недосушенные тулупы задеревенели и отнимали последнее тепло. Костик попробовал выбить крышку колодца – та не поддалась. 

– Не Гвидон ты, – пробурчал Ишута снизу. – Тот бочке одним ударом дно вышибает.

– Очень вовремя, – огрызнулся Костик. Держась одной рукой, он превращал ведро в гвоздодер. Поддел крышку, та скрипнула. Теперь туман, да погуще. А то местные увидят, что из колодца повалили черти, забьют и отчества не спросят.

Они вылезли наружу и не могли надышаться. Кощеев туман мягкой варежкой окутывал сонный двор. Ленивое зимнее солнце пряталось за облаками. 

– Куда пойдем? – спросил Костик Ишуту.

– Почем мне знать? Я не местный!

– Возьмем языка! – предложила Маша.

– Сначала ты возьмешь языка, а потом тебя возьмет дружина, – не согласился Костик. – Корчму надо искать. Или бабу какую одинокую, которой надо сено перетаскать или корову срочно подоить. 

На слове «корова» Ишута нехорошо прищурился. Видно, мысленно проклинал Костика за намек и неуважение.

Выйдя из двора, они увидели бабушку, тащившую волоком мешок.

– Ой ты гой еси, пожилая женщина, – приветливо сказала Маша. – Помочь вам с мешком или сами справитесь?

– Батюшки, дух занялся… фух… а помогите, помогите, милки! Вона сколько привезли мне репы. Всю зиму сытая буду.

Репы оказалось пять мешков и три коробки. Их сбросили с подводы и уехали, но старушка не унывала и намеревалась сама потихоньку переправить репу в погреб. Костик поставил коробки друг на друга, крякнул, поднял, понес.

– Тощий маленький Кощей тащит ящик овощей, – шепнула на ухо Ишуте Маша. Они вдвоем взяли по мешку. Ишута смеялся так, что у него лопнула веревка, поддерживавшая портки. Портки свалились. Теперь ржали уже все, а Ишута покрылся малиновыми пятнами. 

Старушка угостила помощников вареной репой и кислым козьим молоком. Больше у нее ничего не нашлось. Разрешила остаться на ночь, спать на полу. Сама забралась на печь, как только стемнело, и принялась храпеть на все лады. На полу было тепло, пыльно, бегали мышки. 

– Как хоть зовут сказительницу? – спросил Костик Ишуту.

– Сказительница.

– Что, прямо так?

– Ну да. Зачем ей имя? Имя царю нужно, царевичу. А сказителей и так все в гости ждут. Хлебом угощают, с собой полную котомку сухарей.

Костик хмыкнул.

– Надо было в сказители идти.

– Еще не поздно! – сказала Маша. – Я много приколов знаю. Будешь первый в истории Кощей-стендапер.

– Тихо ты! – цыкнул Ишута. – Старушка глухая, но вдруг чего? Ее потом из города попрут, если узнают, что она Ко… Костика приютила.

– Давайте спать. Завтра суеты много будет, – Костик вытянулся и неожиданно обхватил Машу руками.

– Ты чего? – растерялась она.

– Так теплее.

– Печь же.

– Под утро остынет, будет сквозняк. Спи, Маша.

Ишуте стало нехорошо – будто слизняка съел. Мягкого, тухлого, но еще живого. И он в животе швыряется. Опять же, где сказительницу искать. Станут спрашивать – ясно, чужаки, откуда взялись, чего надо. Своих в городе никого. Ишута долго лежал в темноте, ухом на валенке, и уже почти задремал, как вдруг услышал глухие рыдания и всхлипы. Решив утром разобраться, он нырнул в сны. И увидел себя на черном коне, с мечом в руках. Одного против целого войска. Алые и золотые знамена противника полоскались на ветру. Блестели новенькие кольчуги, рыли копытами землю богатырские кони. Почему он не с ними? Конь под ним храпит, гарцует, из пасти его валит густая пена. В бой!

– Бой-бой… – сказала Маша. – Это мальчик по-английски. Что ты мальчик, ежу понятно. Вставай, поможем старушке избу подмести.

Ишута разлепил глаза и увидел, что Костик сидит на лавке и чинит ухват, Маша веником гоняет пыль, а старушка месит тесто.

– Пирожки румяные, – бормотала старушка. За ночь ее лицо опухло, еще больше состарилось и покраснело. – С репой!

– Постойте, как с репой? – Маша опустила веник. – А с мясом где? Или хотя бы с яблоками?

– Где ж я тебе мясо найду, внученька! – запричитала старушка и пустила слезу. – Я уж не помню, какое оно на вкус, мясо-то. Сладкое или соленое. Вот, только репа. 

– Надо как-то помочь, – шепнул Ишута.

– Ты что, волонтер, блин? – разозлилась Маша. – Мы по делу тут, а не со спасательной миссией. Всех старушек не накормишь.

– Одну можно.

– Вот и корми, если такой добренький. Не нравится она мне.

– Почему?

– Глаза хитрые. Рыскают.

Костик приладил к ухвату новый крепкий черенок и остался доволен своей работой. Одежда просушилась за ночь вся, вместо потерянной в подземельях шапки Ишута повязал платок.

– Разбойник на минималках, – одобрила Маша.

– Иди ты, – буркнул Ишута, на самом деле польщенный. Разбойники – хоть и злыдни, а ребята крепкие, бесстрашные, бравые. 

Пошли бродить по городу. В Новеграде избы были выше, чем в Колывани – в два-три этажа, с горницами, резными наличниками, под новым лемехом. По какой дороге ни пойди, все выведут к площади, а на ней – огромный вечевой колокол, зеленый от старости. По сторонам шла бойкая торговля. Предлагали соболей, лук, сено, стрелы. Маша с восторгом приценивалась, пока Костик ее не одернул.

– Примелькаешься.

Добрели до сколоченного из досок щита. К нему гвоздями были пришпилены куски бересты.

«Леплю колобков. Недорого. Подворье Никитина, спросить Дусю».

«Продам сороцыцу. Поцти новую. Надел только на свадьбу. Елисей».

«Кобыла. Матерая. Нужна. Две гривны, больше нету. Боярин Федул».

«Кто с нами в плаванье? Набираем дружину хоробрую. Сотко».

«Свяжу носки из вашей шерсти. Бабка Сколопендра. Стуцать три раза».

Костик еле оторвал Машу от чтения объявлений. Одно, про колобка, она даже попыталась сорвать и оставить себе. Пришлось драться.

– Цо вы тут делаете? Цего вам надо? Цужие! – подскочил к ним мальчонка.

– Уйти, пацан! – сказала Маша, упираясь ладонью в щеку Костика, который ее спеленал. – Подобру-поздорову.

– Цужие! – настаивал мальчик. – Тятька! Эй, тятька! Тут вона цего!

– Замолкни, – Ишута зажал ему рот и оттащил к закрытому сараю. – С чего ты взял, что мы чужие?

– Не по-нашему вороцаете, – шмыгнул носом мальчик. 

– Так мы гости заморские. Нас Сотко привез.

– Сотко мой тятька. И никого он не привез! Море замерзло, ходить неможно. 

– А мы с Колывани, с обозом, – сказал Ишута. – Что к вам, колыванские, из Тридевятого, не ездят никогда?

Мальчик отрицательно помотал головой.

– Ладно, ты нас раскусил, – сказала Маша, садясь на корточки. – Мы волшебники. Ищем таких же, чтобы собрать отряд.

– Зацем вам? – удивился мальчик. – На Кощея пойдете?

– Верно! – тихо и торжественно сказала Маша. – И будь ты побольше, пошел бы с нами. Ты тоже волшебник. Но пока – извини. Без тебя придется туго, но мы попробуем. Мы этого Кощея в котлету.

Она ударила по снежку, и от с хрустом развалился. Костик закатил глаза.

– Хоцу с вами! – потребовал мальчик. – Мне весной вот.

И растопырил пятерню.

– Возраст, конечно, солидный, – сказала Маша. – Уболтал, черт языкастый. Берем. Весной возвращаемся за тобой и сразу в логово Кощея. Пока тренируйся. Из соломы чучело сделай и бей со всей дури.

– Цуцело, – мальчик загнул палец, чтобы хорошенько все запомнить. – Бить. Цем?

– Цем… тьфу! Чем хочешь. Разрешаю ногами. Так, а пока что скажи мне, где у вас тут сказители живут. Нам посоветоваться надо, как лучше Кощея укокошить.

– Ну… так… Бабка Блоха на торговой стороне бает. И еще Первуня. Больше врет. А у нас соседка, тетка Дурында… это… колдуница! От нее тесто опадает. И опарыши.

Ишута тщательно законспектировал имена. Мальчика отпустили, пошли проверять. К вечеру, устав до судорог, решили вернуться к старушке, отогреться и на следующий день продолжить поиски. Костик постоянно поглядывал вверх.

– Что там? – спросил Ишута.

– Сеть, – Костик задумчиво почесал подбородок. – Накинута мастерски, плели долго. Только вот зачем? Не мог искусник работать впустую.

– Город богатый, – пожал плечами Ишута. – Печенеги, может, налетают.

– Тут зимой снег по шею, а летом болота по макушку. Другое что-то, – возразил Костик.

Окна старушкиной избенки были темны. Спать, видно, легла. Будить ее не хотелось, но еще меньше хотелось провести ночь на студеной улице Новеграда, где спасенья не было от сырых ветров. На цыпочках вошли. На столе догорала лучина. Ишута полез в печь поискать, не осталось ли какой еды, и к своему удивлению вытащил сияющий даже в темноте золотистый полумесяц.

– Нет, – сказал Костик странным тоном и попятился.

Ишута торопливо сунул находку назад.

– Я думал, пирожок.

– Давай укусим, вдруг съедобное, – предложила Маша. – У меня желудок слипся. 

– Ничего тут не трогайте, – приказал Костик. – На выход!

– Узнаааааал, – сказал кто-то приторным голосом. – А меня – нет.

Вспыхнул светоч на ладони Костика. Теперь было видно, что он побелел и неотрывно смотрит на старушку, которая, свесив с печи тонкие ножки в носках, улыбается во весь щербатый рот.

– Василиса, – прошептал Костик, и лицо его исказилось от боли.

– Обниматься не будешь? Зря. Я бы тебя обняла – до хруста. 

Костик повесил голову и стоял, как воду опущенный. Светоч упал у него с руки и волчком покатился по полу. Василиса соскользнула с печи и танцующими движениями подошла к нему. 

– Здравствуй, здравствуй, Кощеюшка, ненаглядный друг! Сколько лет, сколько зим.

– Что ты здесь делаешь? – глухо спросил Костик.

– Живу, – просто сказал старушка. – А что мне, помирать? Я еще молодая. Может, жениха жду. Тебя.

И закашлялась.

– Бежим, – предложил Ишута Маше. – Пусть нелюди сами разбираются.

– Погоди. Начнется замес – ты в дверь, я в окно. Берем по дрыну с забора и назад. 

– Идем, голубь мой, садись за стол, – Василиса повела Костика в центр избы, усадила, положила на колени рушник. – Вечерять будем. Каша из репы, пирожки из репы. Подостыли уже, но я их маслом смазала. Румяные, мягкие, чисто пух.

Василиса расстелила на столе драную, грязную скатерть, на которой, как грибы, стали расти малосъедобные яства. Каша в плошке казалась цементом, пирожки напоминали кирпичи – не настоящие, а декоративные, из папье-маше. Ишута приник к порогу на низком старте, Маша пятилась к окну, затянутому бычьим пузырем.

– Что не ешь? Не по нраву моя пища? А когда-то ел, за ушами трещало.

– Хватит, – попросил Костик. – Ты не скоморох, да и я не в настроении.

– А своим друзьям что ты наплел, сказочник? Знают они про меня?

– Знают.

– Врешь, – Василиса ударила черпаком по столу. – Расскажи им, как свататься пришел, как по саду меня водил, золотые горы обещал. А я, дура, уши развесила. Невеста самого Кощея, фу-ты, ну-ты, другим царевнам на зависть! Тоже буду бессмертная. 

Костик долго и молча смотрел на бывшую невесту. В избе стало тихо-тихо, только сопел испуганный Ишута.

– Почему предала? – спросил наконец Костик. – Что я сделал не так?

Василиса усмехнулась.

– Вы двое, – сказала она Ишуте и Маше. – Чего дрожите? Старухи испугались? Ничего я вам не сделаю, садитесь за стол. Говорить будем. Вспоминать будем. Знала я, что явится Кощей рано или поздно – мне отвечать.

– Идите сюда, – велел Костик. – Битвы не будет.

Ишута и Маша притиснулись к нему с боков двумя воробьями. Василиса села напротив.

– Рассказать вам сказочку? У меня их много. Про говорящих волков, козленочка, жар-птицу. Про любовь – это больше для девочек. А для мальчиков – про сечи с неприятелем. 

– Сказительница! – догадался Ишута.

– Она самая. Только я каждому свою сказку слагаю. По сердцу, по судьбе. А вам расскажу о Василисе Премудрой и Кощее Бессмертном.

Сказка о Василисе Премудрой и Кощее Бессмертном

Жил-был царь Додон, и была у него дочь Василиса Премудрая, красы неописуемой. Что таращитесь? Да, я не промах была, носила платья из тканей заморских, за собой следила. Выковали мне месяц под косу, самоцветами украсили, а еще батюшка купил звезду на лоб, она на таких ленточках держалась. Все послы дивились красоте, премудрости и послушанию царской дочери, сватались к ней богатыри, витязи, королевичи. Никого не хотела видеть своим женихом гордая дева, а хотела править Тридевятым Царством и заниматься государственными делами. Муж в этом только помеха. Будет лезть, советы давать, намекать, что волос долог, да ум короток. Вы что, мужиков не знаете? Хотела Василиса девой остаться, изучала науку войны, и как крепости строить и оборонять, сколько хлеба надо сеять и какой оброк крестьян не отяготит. А еще выучила три языка, чтобы с послами без толмачей разговаривать, занималась спортом, ездила на лошади, стреляла из лука и могла ударом сабли на скаку срезать волос с головы чернавки. Что значит «жестоко»? Я чернавку в живых оставляла, а волос заново отрастет. 

Додон и слышать не хотел о том, чтобы Василиса после его смерти правила в одиночку. Ведь кругом враги-предатели, бояре воду мутят, купцы нехорошо шушукаются. Подозрителен был царь Додон, мнил – везде заговоры, смута. Чуть зазеваешься – полыхнет. А Василиса другое знала – что пока царство богатеет, можно стравливать между собой бояр и купцов, чтобы не нашлось среди них вожака. Как писал один заморский мудрец, разделяй и властвуй. Додон же предпочитал казнить заговорщиков на площади. Конечно, народ роптал, но царя побаивался. Мало ли, какой указ выдумает!

И вот однажды царь Додон объявил, что отдаст свою дочь Василису в жены тому, кто привезет с собой чудо чудное или диво дивное. Василиса ругалась с отцом, просила отменить конкурс – вдруг его удачливый урод выиграет. Приедет, привезет с собой стоголового ежа, а как жить-то с ним потом? С женихом и его ежом. Если и выбирать царя-консорта, то хотя бы умного. Тогда нужен конкурс на знание политики соседних государств и какие-нибудь задачи на смекалку. Что такое «задачи со звездочкой»? А, ну да, как раз они.

Василиса решила взять дело в свои руки. В деревне Нижние Пупки, по слухам, жил вполне подходящий Иван-дурак. Родня его гнобила, изводила, пыталась продать в рабство – никто не купил. А еще он каркал. Не в смысле, как ворона, а предсказывал дурное. Посмотрит весной на облака и скажет – неурожай. Так и случится. Посмотрит на то, как в битве войска сходятся и скажет – наши проиграют. И проигрывают! Василиса сразу же смекнула, что Иван не зловещий колдун, а просто умеет оценивать ситуацию. Отличное качество для спутника царицы!

Оседлала Василиса верного своего Бурушку, оделась чернавкой и поскакала к Ивану-дураку. Ночью, чтобы Додон не догадался. Иван как раз на стоге сена дрых без задних ног. Залезла Василиса к нему на стог, растолкала. Давай, говорит, ты на мне женишься, я тебя буду уважать. Любить не обещаю, мне вообще эта тема не близка. Зато жить будешь, как сыр в масле, и всем своим дядькам-теткам нос утрешь. Иван быстро прикинул хвост к носу и согласился. Посетовал только, что успел влюбиться в соседскую девчонку. Придется пожертвовать чувствами ради престола. Обменялись они кольцами, которые Василиса привезла, и договорились пожениться через неделю.

Вернулась Василиса домой довольная, спать повалилась. А утром ее подняли чернавки, одели по последней моде и в светлицу потащили. Там царь Додон, батюшка, сидит, руки потирает. Ну, говорит, дочь, нашел я тебе жениха – закачаешься. И красавец, и воин, и колдун – все при нем. Ты не кочевряжься и губы не дуй, а готовься к свадьбе. И точка. Тут двери в светлицу отворились и вошел… Да, ты, Кощей. Я чуть под лавку не утекла. Не соврал отец – всем хорош был жених, даже слишком. Поняла я, что не властвовать мне над царством, а буду я при царе пустым местом, украшением. Но сердце девичье не камень, влюбилась сразу и по уши. Думаю, гори они синим пламенем. Пусть будет так.

Помнишь, Кощей, как мы по саду гуляли? Как ты за руку меня держал? Как ели мы пирог, который я испекла? Ничего не забыл? Вот и я помню. Счастливая была, голову совсем потеряла. Еще бы! Не кто-нибудь, а сам Кощей. Детей хотела тебе нарожать много. Вот до чего довел!

Фух, сбилась. Погодите, воды глотну, в горле пересохло. Очень любопытно стало Василисе, чем Кощей Додону голову вскружил, стала просить показать чудо чудное, и Кощей достал книгу. Открыл. А в ней – горы гремят, моря плещутся, дуб от ветра стонет, кот Баюн лапкой морду моет. Ты, говорит Кощей, невеста моя любезная, книгу листай, как хочешь, только последнюю страницу не открывай, ничего там не смотри. Зачем ты это сказал, а? Специально? Василиса улучила минутку и взглянула туда. А там…

Там было будущее. Будущее Кощеевой жены. Не жизнь не смерть. 

Но не это испугало Василису Премудрую. Увидела она, как разверзаются облака на Кощеевым царством, пышет огнем высокая башня. Выходит из нее разлучница, берет Кощея за руки и уводит туда, куда Василисе не добраться. И так защемило ей сердце, что она захлопнула книгу и отшвырнула. Нет, не позволит она себя обдурить, не бывать этому!

И тогда решила Василиса, что не будет Кощей никому принадлежать – только ей одной. Заманила его в подвал, усыпила сладкой песней, которых знала множество, а потом заковала в цепи и приказала подвесить под потолком. Из подвала-то никуда Кощей не денется. И никому не достанется. Послала Василиса войско верное, чтобы разорили царство Кощеево, выжгли все, до последней былинки, а башню, как колос, перерубили надвое. Некому явиться за Кощеем, некому спасти из подвала. Сначала Василиса ходила в подвал каждый день, смотрела на бывшего жениха, потом дела семейные захлестнули, реже стала наведываться, а потом сын родился, Додон Второй, няньки-пеленки, послы из Шамахани, посевы, озимые, короче, не до Кощея стало. Вспоминала Василиса о нем, когда кошмары видела. В них разрывал цепи Кощей и приходил, чтобы ее убить. 

Шли годы, почил в бозе старый царь Додон, но подрастал новый, наследник, сын Василисы и Ивана-дурака. Захотел Додон-младший править. Любила Василиса сына горячо, и хотя не хотелось ей отдавать трон, согласилась она уступить царство. Иван-дурак помер от весенней лихорадки. Удалилась Василиса во вдовий терем, а потом пустила слух, что померла от тоски по мужу. Сама надела холопью одежду и пошла по деревням и весям, сказки рассказывать, с народом беседовать. То там поживет, то здесь пригреется. А осела в Новеграде, у тетки по матери. 

Зачем жила, сама не знала. Ждала чего-то. Тебя, Кощей, ждала. Что явишься, что спросишь. А мне и сказать тебе нечего. Разбил ты мне сердце, отравил. Лучше бы к другой посватался.

Тут и сказочке конец, а кто слушал… тому пирожок. Ешьте давайте! Их вон сколько.

Гости Василисы замерли за столом тремя статуями. 

– Ничего не понимаю, – сказал Костик. – Какая разлучница? Я тебя любил. 

– У Кощея нет сердца, – ответила Василиса, серьезно и грустно. – А у смертных есть. Не знаешь ты ни любви, ни жалости. Страх тебе неведом, значит, и потерять никого не боишься.

– Вообще-то все не так! – сказал Костик. – Ты за меня что-то там решила, обиделась на то, чего еще не случилось. Меня в цепи, царство мое – под нож. Скажи, куда вы дели алатырь?

– А больше ничего не хочешь? Не знаю я, где алатырь.

– Ты понятия не имеешь, какую беду сотворила, – сказал Костик мрачно. – Алатырь запечатывал царство Кощеево, чтобы мертвым ходу назад не было, чтобы не тревожили живых и могли уйти в Духоборье, на покой. Твои воины разорили мой город, мертвые разбежались по земле. Русалками реки кишат, лешие даже в садах теперь водятся. Кому хорошо от этого стало? Нужно закрыть дорогу. Тогда мир в равновесие придет. Или тебе все равно?

– Тошно слушать, – сказала Василиса. – Я победила тебя, Кощей! Не богатырь какой-нибудь, не царевич, а я! Что мне до твоего царства?

– А до своего тебе дело есть?! – вскипел Костик. – Хочешь, чтобы мертвые живым проходу не давали? 

– Подумаешь! – дернула плечом Василиса. – Мелочи жизни.

– Я думал, ты хоть правитель хороший, – сказал Костик. – А смотрю – и тут не задалось. 

Василиса побагровела.

– Не смей меня оскорблять! Ты враг человеческий, черный колдун.

– Пусть я враг и колдун. И еще что-то там. Меня по-разному называли. Только без меня порядок не навести. Где алатырь? 

– Не скажу! Вот хоть пытай меня – не скажу.

Костик покачал головой.

– Хорошо. Не говори. Я буду искать его, пока не найду. Но вот что… – Костик помедлил, решая, говорить или нет то, что пришло ему на ум. – На последней странице книги было не будущее.

– А что же?

– Испытание. И ты его не прошла.

– Да как ты смеешь, дрянь такая?! – Василиса бодро, не по-старушачьи, вскочила на ноги. – Это я испытывала женихов, а не они меня.

– Мы все друг друга испытываем, – философски сказала Костик. – В том числе и в плане терпения. Мое почти лопнуло. Бывай, Василиса. Никакая ты не Премудрая. 

Он вышел из-за стола и нахлобучил шапку. Василиса жевала губы и о чем-то сосредоточенно размышляла.

– Хорошо, скажу, где алатырь. А что мне за это?

– У меня ничего нет, – сказал Костик.

– Игла есть! Ты ее не успел спрятать. Дай!

Костик прикоснулся к груди, и оттуда, как луч прожектора, вырвался столб света. В нем кружилась маленькая, темная игла.

– Нет! – крикнула Маша. – Костик, стой!

Василиса с жадностью смотрела на иглу.

– Молодая стану, красивая опять, править буду, жить буду.

– Не будешь, – сказал Костик. – Ты ни дня на свете не жила, только существовала. Не получишь ты моей иглы.

Свет погас. В избе стало разом темно и холодно. Ишуту трясло, Маша едва держалась на ногах. Василиса и Костик стояли друг напротив друга, как воины, готовые к схватке.

– Слушай, Василиса, – сказал Костик. – Я сражаюсь с живыми. А ты живая только снаружи, внутри чернота и гниль. Пока я висел в цепях, хотел тебя разорвать на мелкие части. А пришел и вижу – нет, зачем? Оставайся здесь, среди чужих, и помни, что Кощей оказался тем, кем не смогла стать Василиса Премудрая. А как помрешь, к вратам моим не подходи – они все равно не удержат теперь мертвецов. Пойдем отсюда, ребята, на свежий воздух!

– Я его Горынычу скормила, – тихо сказала Василиса. – В мясо тухлое сунула – и ему в логово. Сожрал.

Костик кивнул и вышел вон. За ним избу покинули Ишута и Маша. Скрипнула, закрываясь, дверь. В переулке, куда они свернули, гуляла метель. Костик встал у забора, уперся в него рукой и тяжело дышал, свесив голову.

– Опять насмарку, – сказала Маша. – Надо было устроить там-тара-рам. Чтобы знали, как Кощей наказывает врагов. Костик, репутация годами создается, а ты ее сейчас в унитаз спустил!

– Не нужна мне репутация, – ответил он. – И вы не нужны. Ступайте на все четыре стороны. Слышали, у Кощея нет сердца.

– И совести нет, – сказала Маша. – Бросить хочешь, да?

– Может, пойдем? – предложил Ишута. – Пусть дальше сам. А когда укрепится, я его одолею в честном бою. За все хорошее.

– Дело говорит коровий сын, – подтвердил Костик. – Тебе бы, Маша, его послушать.

– Заколебал!

Маша схватила Костика за воротник, развернула к себе.

– Знаешь, почему ты постоянно проигрываешь? Потому что себя жалеешь. Ах, меня предали, ах, невеста-злодейка. Тут все злее, чем ты! Один Кощей у нас в розовую крапинку, ромашки на лугу нюхает. Тебя цепи ничему не научили? Как ты мертвыми править будешь, если с собой не справляешься?

Костик выпрямился, как от пощечины.

– Ты мне надоела, – сказал он металлическим голосом. – Иди прочь, смертная. 

– И пойду! – ответила Маша, но глаза у нее шевелились от слез. – До свидания!

Схватив Ишуту за рукав, она побежала по улице. В домах горел свет, над трубами клубился дым. Получилось глупо. Они одни в городе, без крова на ночь, без колдовской помощи.

– Гляди, коровник, – сказал Ишута. От серой постройки тянуло свежим навозом. Когда Ишута открыл дверь, повалил теплый пар. Четыре буренки спокойно жевали сено, лежа на соломенной подстилке. Ишута и Маша забрались под бок к старой, криворогой корове, привалились к ее материнскому боку и замерли. Точнее, Ишута замер, а Маша всхлипывала тоненько, пока не устала. Ищута подумал о том, что все началось в коровнике и там же закончится – по крайней мере, для него. Единственное родное место на земле. А больше и пойти-то некуда.

Утром они встали, вытряхнули солому отовсюду, куда она забилась, и выбрались на мороз. Над Новеградом всходило холодное зимнее солнце, снег скрипел под валенками, печной дым тянулся вверх, как кошачий хвост. Ишута и Маша дошли до торговой площади, где уже оживленно сновали лоточники. В кузне слышался перестук, обсуждал новости досужий люд.

– Давай наймемся к кому-то, – предложил Ишута. – Дотянем до лета, а там видно будет.

– Что будет видно? – буркнула Маша. – Домой я, похоже, не попаду. 

– Тебе туда очень надо?

Маша стянула с левой руки варежку и показала Ишуте бугорок, где раньше был мизинец.

– Костик сказал, я буду понемногу исчезать, – ответила Маша. – Он мне оберег дал, чтобы это медленнее происходило, чтобы время выгадать, пока он путь ко мне домой ищет. А сейчас я думаю – зачем мне домой? Меня там никто не ждет. От родителей я сама ушла, в школе постоянно проблемы. Хотела поступать, учиться. Ерунда это все. Поживу тут, пока не исчезну. 

– Я найду, как тебя вернуть, – пообещал Ишута. – А пока давай вместе держаться. Накопим денег, построим избу. 

– Ты еще скажи: поженимся.

Ишута покраснел.

– Если захочешь, а нет, так будем по-братски жить. Я буду тебя защищать. Ты не смотри, что я меньше ростом, у меня все впереди.

– Это точно, – кисло улыбнулась Маша. – Договорились! К кому пойдем в работники?

Обойдя торговище, они так и не нашли того, к кому можно притулиться. У купцов уже были помощники, а те, что победней, не могли ничего предложить, кроме скудной еды. Чужой выговор отпугивал осторожных купцов: доверить дела пришлым помощникам, которые в любой момент сделают ноги, было боязно. Устав от пустой беготни, Ишута и Маша присели на богатое крыльцо, расчищенное от снега, чтобы придумать новый план. 

– Интересно, как там Костик, – сказала вдруг Маша. – Куда пошел, что делает?

– А чего интересного? – взвился Ишута. – Балабол он. И предатель. Пусть катится к себе в дыру. Слышишь, не смей грустить! Он того не стоит. Мы и без него справимся.

Тут открылась дверь, и на крыльцо выпал человек – щуплый, с козлиной бородкой. Высунулась рука и кинула ему драный тулуп.

– Цтоб вас блохи загрызли, – бормотал человек, натягивая тулуп. – Цтоб вам пусто было. Вы еще попомните Тришку! Ишь, цего захотели! Да где вы найдете такое! Пропади вы пропадом, церти!

– За что вас так, в три шеи? – поинтересовалась Маша.

– Не в три шеи, а сам ушел! – сказал, оглядываясь, козлобородый Тришка. – Им подавай толмаца, и писца, и на дуде игреца, и все за три гроша в седмицу. Рыбу я, видите ли, не так посцитал. А сами ее сцитайте тогда, раз умные! Тьфу!

И Тишка пошел прочь.

– Кажется, тут открылась вакансия, – задумчиво сказала Маша. – Пойдем, попробуем. Вдруг наймут.

Они поднялись по ступеням и заглянули внутрь. У стены сидел, вытянувшись, служака с копьем в руках.

– Что у вас тут? – спросила Маша.

– Посольский приказ, – ответил тот. – А вам цево, голытьба? Мы по средам не подаем.

– Нам подачки не нужны, – сказала Маша. – Мы тут услышали, вы писца уволили. А мы с братом невероятно грамотные. И дешево берем. Может, испытаете нас?

– Эй, Лютобор! – крикнул служака. – Тут щеглы пришли, говорят, уцёные оцень. Посмотришь?

– Веди!

Служака отвел Ишуту и Машу в просторное помещение, где над кусками бересты корпели одетые в серые рубахи писцы. Лютобор оказался приветливым дедулей с пышной, торчащей вперед кудрявой бородой.

– Садитесь, – велел он. – Проверим, цто умеете. Ну-ка, такая вот история. Было у купца восемь боцек селедки, три он продал. Сколько осталось?

– А посложнее задач нет? – спросила Маша. – Мы на алгебре уже до формул преобразования тригонометрических выражений дошли. И у меня все получалось. Арккосинус, арксинус, все дела.

Лютобор с досадой крякнул.

– Не знаешь, стало быть. 

– Да пять, пять! – отмахнулась Маша. – Дед, это несерьезно. 

– Ладно, – Лютобор собрал бороду в кулак и зачем-то дернул. – Пишите. От Кирея к Ростиле. Купи тушу конскую, половину хотя бы.

– Зачем такое писать? – спросила Маша, пододвигая к себе кусок бересты. Ишута пнул ее валенком и прошептал «пиши».

– Вот, пожалуйста, – Маша отдала Лютобору написанное, тот подслеповато прищурился и забормотал:

– Поцерк зело корявый.

– Но-но! – обиделась Маша. – Да, не каллиграфический. Но разборчиво же! До вас вообще никто не жаловался, кроме училки начальных классов, а она долбанутая была на всю голову. 

С горем пополам Лютобор согласился взять двух новых писцов, поставил их на питание и разрешил ночевать в амбаре при посольстве. Работы было немного, Маша с Ишутой делали ее быстро, отнимали у других, чтобы не зеленеть с тоски, и вскоре остались единственными писцами приказа. Остальных Лютобор рассчитал и выдворил. Ишуту он полюбил, как родного, Машу терпел и постоянно выговаривал ей за склочный характер и длинный язык, который доведет до могилы. 

Настал февраль, отгремела и сгорела Масленица. Жизнь наладилась, насколько могла.

Часть 4. Кощей

По Новеграду ходили слухи. Настолько упорно, что казалось у слухов есть руки, голова, тело и они живут собственной жизнью, отдельно от тех, кто их разносит. Еще до того, как затрещал лед на реке Почайне, купцы получили весточку от царя Салтана, что к нему наведывался Кощей. Налетел, нашумел, никого, правда, не убил, но ужасно напугал царя, так что тот залез за трон и оттуда раздавал приказы. В основном связанные с усилением обороны царя. Столица погрузилась в непроглядный мрак, приходилось жечь костры, чтобы жители перемещались, не натыкаясь друг на друга. Вызвалось несколько силачей, желавших переломать Кощею руки-ноги, вооружились до зубов и стали рыскать по улицам. Кощей оказался хитрым и силачам не попался. Наверное, тоже испугался, как царь, и насылал тьму из особенно глубокой дыры, дрожа от страха и нелюбви к людям. Придворный звездочет был единственным, кто сомневался в теории, что мрак наслал Кощей. Он говорил что-то о затмении светила, параде планет, Марсе в Козероге. Короче, бредил, как всегда. Наконец мрак рассеялся, жители вылезли из укрытий, дружина, бряцая оружием, добровольно прошла по столице, ища злодея. Подлый трус то ли успел смыться, то ли залег на дно.

Кстати, о дне. Салтан неоднократно подавал заявку новеградским ловцам нежити, чтобы те приехали и спасли остров от фараонок. Эти хищные твари с чешуйчатыми хвостами и акульей пастью обладали довольно внушительным бюстом, который не завешивали водорослями, чем смущали экипажи кораблей. Фараонки лишали рыбаков добычи, сманивали мужчин в бездну, проедали дыры в днищах судов, насылали на побережье медуз, короче, пакостили и резвились, и сладу с ними не было. Пробовали копьями их колоть – уворачивались. В сети не попадались, вместо это совали туда обломки со дна моря, морскую капусту и китовый помет. А когда рыбаки садились на берегу распутывать сети, ругаясь на чем свет стоит, богомерзкие фараонки собирались на мелководье кучами, высовывали длинные красные языки и говорили «бебебе». Новеградские ловцы нечисти знали о фараонках и не спешили на помощь Салтану. У них самих дел было выше крыши – то домовые поднимут бунт, то лешие заставят собирателей наесться дряни и выть волками, то еще какой пердимонокль приключится. 

После налета Кощея ни одной фараонки в Море-Окияне не осталось. Сгинули. Рыбаки сначала решили, что был замор и фараонки не сегодня-завтра всплывут кверху брюхом. Прошло три дня – не всплыли. Увел их с собой Кощей, возглавил косяк. Салтан очень надеялся, что злыдень не одолжил фараонок, а забрал насовсем. Не было даже икры, которую фараонки нагло метали на пристань, где она тухла и прилипала к обуви. Столица очистилась от нежити сама собой. Получается, что Кощея следовало не ругать, а благодарить, но царь Салтан решил воздержаться от комментариев и поспешных выводов. Вдруг отсутствие нежити как-то скажется на столице не лучшим образом. Пошатнется природный баланс. Баланс не шатался, поэтому Салтан мало-помалу успокоился и принялся вновь бодаться с князем Гвидоном, который совсем совесть потерял и неудержимо хвастался женой-лебедью. Салтан кричал, что раньше лебедей ели, а теперь на них женятся, что так неможно, а сам решил потихоньку провести опрос среди боярских дочерей на тему того, что бы они сделали в качестве царицы.

Потом стали говорить о зверском нападении Змея Горыныча на деревеньку Ежи в двух днях езды от Кудыкиной горы. Змея не было видно несколько десятилетий, то ли спал, то ли вообще издох от старости. Поговаривали, что его убила сама Василиса Премудрая, скормив чудищу отраву, от которой тот потерял способность летать, дышать и шевелиться. А тут – нате! Откуда ни возьмись явился, на скалу сел, стал кряхтеть и головами дергать. Вырвало Змея Горыныча из трех голов так, что затопило поля, луга и перелески. Деревню Ежи смыло с лица земли, жители едва успели спастись, похватав вещи и детишек. На место происшествия тут же прибыл неугомонный Кощей, а может, он потому и прибыл так быстро, что сам пробудил Горыныча. Рыскал-рыскал, перепачкался, перемазался. Сел на Горыныча, чрезвычайно довольный, и улетел отмываться. Из чего жители Ежей сделали вывод, что Кощей – парень не брезгливый, а у Змея Горыныча слабый желудок. Наелся гад морской капусты, вот и забурлило у него нутро. 

С востока, из Шамахани в Новеград поступили еще более чудные новости. Туда Кощей приехал лично, на боевом верблюде, со свитой из мертвецов. Шамаханская царица не побоялась принять его у себя в покоях, правда, попросила, чтобы мертвецы и верблюд остались снаружи. О чем с ней шептался Кощей, доподлинно неизвестно, а только после этого Шамаханская царица приказала ткачихам собраться и сесть за работу. Бедняги не ели, не пили, почти ослепли, но соткали ковер-самолет, за который Кощей, по слухам, отвесил царице сорок бочек жемчуга. Стало быть, выпотрошил-таки фараонок – те большие любительницы перламутра. Кроме прочего, Кощей избавил Шамахань от банды джиннов, которые промышляли тем, что воровали лампы и оставляли без света бедуинов. Поговаривали также, что Кощей целовался с Шамаханской царицей и у них шуры-муры, но такое говорили про каждого царя и короля, которого заносило в Шамахань. Царица сама распускала слухи о своей любвеобильности, а также рассылала портреты в полный рост и организовывала битвы в свою честь с максимально кровавым исходом. Каждый царь по-своему резвится, такова уж их природа.

С царем Берендеем вообще скандал приключился. Кощей нашел у него тайный питомник соловьев-разбойников. Оказывается, Берендей пытался вывести породу, послушную человеку и максимально опасную для врагов – такую, чтобы незаметно подлетала к окну врага и поражала его направленной звуковой волной. В том числе во время беспробудного сна, который мгновенно делала пробудным. Дело продвигалось медленно, потому что соловьи ежегодно улетали на юг, и никакая сила их не способна была удержать в Берендеевом царстве. И размножались птички неохотно, без энтузиазма, по одному яйцу на семью. Кощей свернул программу селекции, разорил кладки, угнал молодняк, а от клеток, где содержались соловьи, оставил дымящиеся руины. Царь Берендей рыдал в голос, пока не получил депеши от соседей, в которых было тщательно выцарапано, что если он еще раз попытается заняться разведением чудовищ, против него попрут войска со всех возможных сторон. Берендей побурчал-побурчал и переключился на проект гигантской репы, тем более что в полях стало поспокойнее. Исчезли полуденницы и другие огородные вредители, даже зайцы реже прибегали, чтобы обдирать кору с плодовых деревьев. Вернулся, стало быть, санитар леса – серый волк.

Ишута и Маша жадно ловили любые новости о Костике. Похоже, жизнь у него наладилась. Или не жизнь, а что там… смерть? Царей он прижал к ногтю или договорился, нежить уволок себе. О бывших друзьях и не вспоминал. Ишута иногда ночью слышал, как Маша плачет. Но приходило утро, она вставала бодрая, веселая и шла на работу. 

Вскрылась река Почайна, купцы активно готовились к плаванью, перетряхивали склады. Собралось очередное вече по поводу того, как торговать в ближайший сезон. Туда позвали и посольский приказ – для солидности и количества. Лютобор ворчал, что их все равно ни о чем не спросят, а штаны протирать и слушать пустые речи неохота. Но пошел, Ишуту с Машей тоже захватил. Купцы очень волновались по поводу Кощея. Он везде побывал, даже вроде как в Колывани, но это неточно, а Новеград обошел стороной. Задумал что-то, ирод поганый. Хочет на город напасть, когда купцы разъедутся. Стало быть, надо на оборону скинуться, а денег пока нет, не наторговали. Зимние запасы проедены, штаны на пузе не держатся, в мошне ветер свищет.

– Колдуна надо, – сказал Сотко, важно почесывая рыжие кудри. 

– Помер колдун, – ответил купец с длинной бородой, заткнутой для удобства за пояс. – Мы ж его в яму… после того, как он сеть над городом от летучих врагов наколдовать не смог.

Ишута хотел было сказать, что колдун вообще-то справился с задачей, но Маша дернула его за рукав. Начнут спрашивать, откуда сведения, а это совершенно незачем. 

Купцы решили достать из ямы колдуна, если от того хоть что-то еще осталось. Привели. Колдун в яме нисколько не похудел, наоборот, отъелся и выглядел вполне жизнерадостно. В руке он держал жареную куриную ногу, от которой не спеша откусывал.

– Колдун Жабоед, – сказал длиннобородый купец. – Мы, новеградские купцы в составе тридцати человек, приказываем тебе… цто мы ему приказываем?

– Убить Кощея!

– Нет, сделать ветра попутными.

– Войско вооружить! Или ров вырыть побольше, чтобы Кощей утонул.

– Заткнитесь вы все! У меня моль муку ест. Слышь, колдун, наколдуй против моли мелок или какую другую отраву.

– А я жениться хочу! Жабоед, удали мне прыщи с рожи!

– Рты позакрывали! – велел длиннобородый купец. – Ишь, налетели! На всех колдовства не хватит. Короче, Жабоед, ситуация такая. Надо, цтобы пока мы в разъездах, Кощей сюда не сунулся.

– Так ыть, – Жабоед почесал спину, – кто ж его знает. 

– А ты наколдуй – стенку там, или болото ядовитое, или войско могуцее. Тебе видней, цто луцце. 

Жабоед выбросил обглоданную кость и погрузился в размышления. Купцы придумывали планы один страшней другого. Каждый убивал Кощея словами с особой жестокостью. Самые молодые предлагали отпинать врага ногами по почкам. На что пожилые отвечали, что сначала надо поймать, а потом только пинать, в обратном порядке не получится. Злодеи в этом смысле очень строгие.

– Могу дверь сделать, – сказал Жабоед. – Прямо к Кощею. Вы его в гнезде прижмете. А раз так, он к нам не сунется.

Купцы загудели. Одно дело обороняться, другое дело напасть. Кощей может неправильно расценить маневр и сильно обидеться. Тогда точно война, без вариантов, а это мешает торговле и развитию межкультурной коммуникации. 

– Я знаю, как одолеть Кощея, – раздался тонкий, вроде даже девичий голос.

Из толпы, толкаясь локтями, вышла Маша.

– Колдуйте дверь. Я пойду и все сделаю.

– Ты? – изумился длиннобородый купец. – В одиночку? Вот Кощей поржет-то.

– Нас двое! – крикнул Ишута. – Мы те самые братья, которые в Колывани под орех разделали Марью Моревну. Вы о нас слышали.

Маша посмотрела на Ишуту и одними губами произнесла «не надо». «Надо» – ответил он ей.

– Вот это уже деловой разговор! – обрадовались купцы. – Жабоед, цего расселся. Дверь давай.

– Цто, прямо так сразу? – заныл Жабоед. – Я еще от ямы не отошел. Мне надо себя в порядок привести, переодеться, выпить кваса. Еще оцень хоцу пряников, с медом.

В спину Жабоеду уткнулось копье.

– Ладно, ладно. Я понял, вы спешите. Несите мне любую дверь, хоть с коровника, только с петлями.

– А вы и в другой мир отправить можете? – спросила Маша Жабоеда, пока купцы разошлись по дворам в поисках подходящей двери.

– Какой такой другой мир? – напрягся Жабоед. – Есть живые, есть мертвые. Вот и все. А дверь – это так, для отвода глаз. Главное у меня уже есть.

Он сунул руку подмышку и выдернул оттуда гриб, похожий на обычную бледную поганку.

– Для себя выращивал, – сказал Жабоед, любовно щекоча пластинки на внутренней стороне шляпки. – Но для дела ницего не жалко. Жрите. 

– Что с нами будет? – спросил Ишута.

– Полусмерть, – ответил Жабоед неохотно. – В ней вы Кощея встретите. А там уж сами решайте, цто делать – убивать его или просто калецить. Может, договоритесь полюбовно. Мое дело послать вас туда.

– Ты уверена, что хочешь? – спросил Ишута Машу.

Она кивнула.

– Я соскучилась.

– Давай пешком дойдем.

– Не получится, Ишута, – Маша грустно поглядела на юг, туда, где располагалось царство Кощея. – За Кудыкину гору только он сам может провести. Или герой пройдет. А мы с тобой из другой сказки. 

Ишута набычился. Если правильно идти, то непременно дойдешь. Можно хотя бы попытаться, а не глотать не пойми что. Так и копыта отбросить недолго.

Тем временем купцы приволокли дверь. Спешили, боялись, что волшебные братья передумают или заломят цену такую, что пуп надорвется. Пока речь не зашла о деньгах, надо срочно отправлять этих двоих к Кощею. В крайнем случае, можно сказать, что Новеград не при делах, а братья оказались чересчур инициативными.

Дверь установили вертикально, вбив в землю колья. Жабоед обошел ее кругом, тряся жидкими щеками, что-то бубнил, делал пальцами сложные фигуры, местами малоприличные, потом сунул в рот Ишуте и Маше по куску гриба и велел жевать. Гриб был горький, скрипел на зубах – натуральная отрава. Ишута качнулся, зацепился за дверь и упал на нее. Следом Маша. Раздались крики купцов, что-то зашипело, засвистело, затрещало. Как быстро все случилось! Ишута не успел отговорить Машу. А надо, надо было. Ведь хорошо устроились, сытно, и Лютобор – почти отец родной. Живи и радуйся! А Костик – беда.

Когда Ишута открыл глаза, ему показалось, что его завернули в платок, через который видны лишь очертания предметов. Встать удалось с третьей попытки. Рядом барахталась Маша. Проморгавшись, они увидели город. Но не Новеград, с его лемехом и теремами, а каменное поселение с высокой башней в центре.

– Кощеево царство, – сказала Маша со вздохом, значения которого Ишута не понял.

Они медленно пошли по усыпанным мелкой каменной крошкой улицам, придерживая друг друга. Мертвые сидели по домам, на прохожих глазели из окон с немым удивлением. Мертвая жизнь мало чем отличалась от живой: бабы хлопотали по хозяйству, ревели дети, мужики ремонтировали крыши или рубили дрова. Разные звуки были в царстве Кощея, но не было одного – смеха. 

– Вдруг он в отъезде, – сказал Ишута Маше. – Мы приперлись, а его нет дома.

– Подождем, – упрямо сказала та. – Идем сначала к башне, потом… не знаю.

Башня, скорее, выглядела уныло, чем зловеще. Ее окутывала легкая серая дымка, словно внутри что-то коптили или топили по-черному. Маша хотела дернуть дверь, но ее рука словно утонула между досок. Попробовала еще раз – и опять не вышло. Башня не пускала живых, пришедших не через ворота, а нелегальным грибным способом.

– Мы призраки тут, – сказала Маша. – Костик! Выходи! Слышишь?

Дверь сама собой открылась. Черный зев башни готовился заглотить нежданных гостей. Вверх вела крученая лестница, похожая на ту, которая вывела Костика и Машу из подвала с цепями. Подниматься было легко, тело ничего не весило. Но Ишуту парализовал страх. Что-то огромное, как судьба, надвигалась на него и Машу. Неотвратимое. То, что перечеркнет прошлое черным крестом.

Наверху оказалась довольно светлая комната. У стен стояли шкафы с книгами и разбитое мутное зеркало в раме. Костик буднично сидел за столом, в черной рубахе и штанах, как-то совсем по-домашнему. Раскрытая на странице с дубом книга лежала перед ним на столе. Дуб весело махал ветками и сорил желудями, один из которых вылетел со страницы и покатился по полу. Только сейчас Ишута заметил, что на левой руке Костика вместо мизинца – что-то белое, негнущееся, словно известняк.

Костик повернулся к гостям и уставился на Машу таким взглядом, что сердце Ишуты проколола насквозь ядовитая игла. Любит он ее и тосковал. Это понять можно. Но почему Маша?.. Он ведь злодей, хоть и не окончательный. 

– Зачем? Зачем вы это сделали? Не подходите, – глухо сказал Костик, увидев, что Маша сейчас кинется со всех ног. – Если коснетесь меня, умрете по-настоящему.

– Почему? – удивился Ишута. 

– Есть разные способы ко мне попасть, – Костик отвечал Ишуте, а взгляд его по-прежнему был приклеен к Маше. – Этот самый легкий, потому что вы здесь только наполовину, душой. Пока вы ничего не едите, не пьете, не трогаете – безопасно. И смеяться тоже нельзя – на вас тут же нападут, разорвут на клочки. Мои подданные вас не видят, но чувствуют. Они уже собрались внизу. Ждут. 

Ишута выглянул из окна. Башню окружили мертвецы и смотрели на него, задрав головы. С виду люди как люди, но от них веяло могильным холодом, вязкой сыростью, плесенью, болотными гнилушками. Мраком самим. Ишута быстренько отошел от окна на середину комнаты. Маша, как загипнотизированная, застыла в паре шагов от Костика, живым оставалось лишь лицо, с сияющей улыбкой и счастливыми, дрожащими глазами.

– Я искал, – сказал Костик тихо. – Все это время искал, как вернуть тебя домой.

Он поднял руку, из рукава вылетели крохотные белые лебеди, сделали круг и стрелами полетели на страницу книги. Теперь они кружили над дубом.

– Из тех яиц, что мы нашли, вылупились, – пояснил Костик. – Нет, они тебя не унесут туда. Им нет хода за предел. И Горыныч не сможет.

– Алатырь у него был? – спросил Ишута, который чувствовал себя лишним здесь.

Костик кивнул.

– Пришлось рвотное ему дать, со дна морского. Заодно нашлись сапоги-скороходы, которые он сожрал… вместе со скороходом. И алатырь. Я все запечатал. Мир мертвых в порядке. Почти все, кто тогда сбежал, возвратились.

– Я так скучала! – прошептала Маша. – Так скучала!

У Костика напряглись челюсти, он поспешно отвернулся.

– Мне удалось получить хороший ковер-самолет, – сказал он. – Нет, тоже не то. Я обыскал все, что мог. Перерыл древние книги. Я не знаю, как ты сюда попала. И не знаю, как вернуть тебя домой. Оберег не потереряла, действует?

– Да, – сказала Маша и за веревку достала оберег. – Значит, буду жить здесь, с тобой, сколько получится. Год, два, три. И будь что будет.

– Нет, – твердо сказал Костик. – Я так не могу. Ты исчезнешь. Рано или поздно. А я…

– Что? – спросила Маша. – Что?

– Ничего, – Костик упорно старался избегать ее взгляда. – Василиса правду сказала. У меня нет сердца. Нет души. Я не человек.

– У тебя нет смелости, – сказал Ишута, во рту у него клокотал огонь. – Ты трус.

– Я? – горько усмехнулся Костик. – Пожалуй, ты прав, коровий сын. Но в отличие от тебя у меня есть, что ей предложить.

Он положил руку на грудь, и в столбе нестерпимо яркого света блеснула игла. Одновременно с этим вспыхнуло разбитое зеркало – каждый кусок сиял, окаймленный льющимся золотом. Ишута бросил в зеркало осторожный взгляд. Оно отражало Костика и больше никого, как будто комната была пуста.

Что-то щелкнуло в голове Ишуты, и он увидел, как седой старик подводит к зеркалу мальчика с темными волосами, отражения начинают мерцать, наплывают друг на друга. На краткий миг стоящие меняются лицами, мальчик с трудом дышит, как будто на него наваливается огромная скала. А старик с улыбкой говорит: «Теперь ты Кощей, а мне пора на покой». 

По спине Ишуты прокатился ледяной ком – сначала величиной с горошину, а потом все больше и больше, в рост человека, исполинский, смертельно опасный. Правильные решения всегда на ладони, только принять их сложнее, чем вернуть снежок обратно на гору. Жаль, что именно он, Ишута, оказался лишним. Есть Иван-царевич, есть Ванька, его друг и помощник, а Ишута – случайность. Родился по недосмотру. И кому нужен? Есть ли на земле хоть кто-то, кто его вспомнит? Только эти двое, которые зацепились друг за друга глазами. Один хочет отдать другой свою волшебную иглу, а она готова перестать жить, лишь бы остаться с ним. Ничего хорошего не выйдет. Но есть один ход – вбок от этой линии судьбы, в другую судьбу. Переплетены жизни, как корни, и всегда есть выход, только не тот, что тебе понравится.

«Не смотри в зеркало, Ишута! Не смотри, сынок!»

Другого пути нет. Предсказанное сбудется. Он рожден, чтобы одолеть Кощея. Только не в бою, не в поединке. 

Ишута прыгнул, как кошка, дернул Костика за руку и чуть не взвыл от морозно острой боли. Тело, оставшееся далеко, в Новеграде, умирало, оторвавшаяся от него душа пребывала здесь, в царстве мертвых, и что есть сил вцепилась в Кощея. Оба они отразились в зеркале, и с лица Костика словно упала тяжелая костяная маска. Ишута подобрал ее и надел на себя.

– Теперь я Кощей, – сказал он, ощущая, как все его существо наполняет мощь и магия. Над головой тяжело шевелились облака, возле башни стояли верные подданные. Ишута слышал подземный ход змей, и голоса ветров, и крик ястреба, пролетающего над Кощеевым царством. В груди кипела ярость древних, первобытная, страшная сила, способная сдвигать горы, перемешивать моря, умертвлять и оживлять. Так хорошо он себя никогда не чувствовал. Это пьянило.

– Ты что наделал?! – крикнул Костик. – Нет!

Надо действовать быстро, пока в Кощее еще остается хоть немного Ишуты. Сознание уже мутилось, зарастало чернотой, свивалось в тугие кольца. Человек, которым он был, стремительно уменьшался, тонул, исчезал. Ишута напряг грудную клетку, и игла сама послушно легла ему на ладонь. 

Теперь он видел все. И даже то, что скрылось от Костика. Старый Кощей взял его из Машиного мира. Потому и не получалось у Костика ничего – он был чужой для этих мест, а значит, должен вернуться туда, откуда взят. Пришел истинный наследник царства мертвых, чье бессмертие будет крепким, как сам мир. А для этого надо сделать лишь малость.

Игла хрустнула, разломившись пополам. Звук получился противный. С таким лопата перерезает зазевавшуюся земляную жабу. Маша обвила Костика руками, как будто тот мог исчезнуть. Боль жгла ее изнутри, лицо исказилось, но Маша терпела. А где-то далеко новеградские купцы с ужасом смотрели на мертвых «братьев», лежащих ничком у двери. Жабоед взвизгнул, бросился бежать, но его поймали и опять поволокли в яму.

– Вон из моего мира, – бесстрастно сказал Кощей.

В башню ворвалось сизое облако, кишащее молниями. Маша и Костик утонули в нем, полетели вверх тормашками над царствами-государствами, за предел. Кощей с усмешкой смотрел на кульбиты. Эти двое значили для него не больше муравьев. Вот облако лопнуло, людишки упали на пол в каком-то большом помещении, похожем на дворец. Раздался полузнакомый, далекий голос: «Школа!» Кощей моргнул, и видение исчезло. Больше о них никто ничего не услышит. Дело сделано.

Кощей привалился к стене. Ему тоже не уйти в Духоборье. Без иглы туда дороги нет. Да разве это важно? Он бессмертный, отныне и навсегда. Будет крушить врагов, сталкивать царей лбами, похищать девиц, травить посевы. Все это будет, а пока… Кощей коснулся лица, по которому что-то текло. Кровь? Нет, другое. Но тоже горько-соленое. Так по капле из него вытекал человек, коровий сын. Пускай. Это можно. Можно побыть человеком еще чуть-чуть, чтобы потом вечность не быть им.