Часть первая

Глава первая. Господин Карильон возвращается домой

Господин Карильон проснулся, умылся, поднялся на Колокольную башню.
Сыграл веселую мелодию:
«Семь утра, семь, семь – встать пора всем-всем»!
А потом пошел на кухню готовить себе и Ребушиске завтрак.
Ребушиска вилась вьюном у самых его ног, и он боялся отдавить ей лапку.
– Сядь за стол, Ребушиска! Не мешай!
– А что ты делаешь?
– Овсянку.
– А мне?
– И тебе.
– А я овсянку не ем! – радостно объявила Ребушиска. – Я ем сосновые шишки и мед. А еще бабочек. И они у меня в животе летают. Слышишь – крылышками шуршат?
– Шишек нет. Бабочек тоже нет. Есть овсянка и какао.
– А можно овсянку – с сахаром?
– Ладно. Две чайные ложки.
– С верхом или без верха?
– С верхом. Не привередничай. И не клади локти на стол.
Ребушиска подняла обе передние лапы.
– У меня не локти, а лапти.
Какао Ребушиска стала пить через соломинку, булькая и пуская пузыри.
– Не балуйся, Ребушиска.
– А когда вырасту, можно будет баловаться?
– Взрослые не балуются.
– А когда тогда баловаться?
Господин Карильон задумался.
Взял и себе соломинку и кружку какао и принялся пускать пузыри.

Пожалуй, для начала следует объяснить, кто такой господин Карильон.
И кто такая Ребушиска.
И почему они живут вдвоем в маленьком домике у подножия Колокольной башни, в Загорном городе.

Итак, начнем по порядку…

Жил-был звонарь.
Каждое утро он поднимался с кровати, выпивал кружку крепкого черного чая с куском черничного пирога и шел учиться звонарскому делу.
На острове Звень в огромной Школокольнице с утра и до позднего вечера не смолкали колокольчики и колокола.
Над соленым-зеленым морем плыли самые разные звоны:
громкие
и едва слышные,
торжественные
и смешливые, будто бегущие вприпрыжку,
нежные, серебристые,
и боевитые, похожие на марши,
а еще отрадные, как добрый и ласковый смех самого лучшего друга.
С утра до вечера по башне-Школокольнице сновали звонарищи, звонарушки, звонарятки и совсем крошечные звонарчата и звонарчонки.
Наш звонарь учился звонарскому делу самый последний месяц самого последнего школьного года, и у него уже почти лучше всех получались малиновые звоны. Но про себя он думал: «А я все-таки больше черничные люблю».
Однажды он получил письмо издалека.

Уважаемый господин Карильон!
(Так звали звонаря).
Сердечно просим вас занять место звонаря в Загорном Городе. Все необходимое у нас уже имеется: и башня, и колокол. Не хватает только вас.
Остаюсь с совершеннейшим почтением
мэр Загорного Города.

Господин Карильон задумался.
Он родился в Загорном Городе и прожил в нем десять лет. Но ровно столько же лет он провел на острове Звень. Ему казалось, что, когда он закончит учение, то останется на острове и будет учить маленьких звонарчат всему, что узнал сам.
Но он вспомнил доброго мэра Загорного Города, который когда-то приютил его у себя, а потом поверил в него и отправил его учиться. Самой большой мечтой мэра была настоящая башня с колоколом, и чтобы в него звонил настоящий звонарь.
Сто лет назад в Загорном Городе все это было, и со всей округи люди приезжали послушать загорские звоны. Но потом и звонарь куда-то запропал, и колокол спустили с башни и поставили во дворе, да и башня начала со временем ветшать.
Нынешний мэр очень надеялся на господина Карильона. Как только появится настоящий звонарь, наверняка дело пойдет на лад! И старый бронзовый колокол запоет, и башня, может быть, каким-то чудом перестанет разрушаться…
Господин Карильон сел и написал ответ:

Дорогой господин мэр! Я сдам последние экзамены и сразу же приеду работать. Ждите меня через две недели. Искренне ваш, Карильон.

Отправил письмо и сел готовиться к экзаменам.
А через две недели, уже с аттестатом в кармане, переправился на материк.
Достиг Вышекрышных гор, миновал перевал и добрался до Загорного Города.

Глава вторая. Радушный прием

Встретили нового звонаря у самых ворот Загорного Города.
Загорцы радостно махали и звонили в белые фарфоровые колокольчики, думая сделать ему приятное.
Сам мэр с помощником ждали господина Карильона в коляске.
Их щегольский экипаж домчал всех троих до Колокольной Башни.
– Вот и приехали. Милый наш господин Карильон, при вас эта башня заиграет новыми красками и, так сказать, звуками. Живите. Творите. Мы заранее вами гордимся…
Господин Карильон остолбенел.
Башня как была полуразрушенной со времен его детства, так и осталась. Разве что обветшала еще сильнее. Нижние три яруса башни были каменные, а самый верхний – деревянный, и от него осталось только четыре трухлявых балки. Каменные стены еще кое-как боролись с ветрами и дождями, но штукатурка с них облупилась, и ни в одном окне не было стекол. Крыша полукруглой пристройки, где много лет назад жил прежний звонарь, зияла огромной дырой. Деревянная ограда обвалилась и скрылась под зеленым ковром вьюнка. Двор и огород заросли сорными травами. А большой бронзовый колокол так и стоял во дворе, потускневший, немой, в белых пятнах птичьего помета.
– Столько лет мы мечтали, господин Карильон, что на Колокольной Башне зазвучит, наконец, колокол! Ратуша – разум нашего города, Праздничная Площадь – его сердце, а Колокольная Башня – его душа. Город не может жить с такой растрепанной душой, господин Карильон. Мы надеемся, так сказать, на ваш талант.
Мэр улыбнулся добродушно, а его помощник – выжидательно.
– Мой талант – в чем? – спросил господин Карильон. – Здесь нужен реставратор. И хорошо, если не археолог… А где я жить буду?
Но голубые глаза кругленького мэра оставались такими же ясными и безмятежными.
– Мы в вас верим, господин Карильон. Талантливый человек, так сказать, талантлив во всем.

Глава третья. Друзья старые, друзья новые

Так и получилось, что господин Карильон, вместо того, чтобы отдохнуть с дороги, должен был вернуться в город и там искать плотника, а заодно и стекольщика.
У него у самого денег не было, и он заявил, что все расходы оплатит мэр.
– Как же… – отвечали плотник и стекольщик. – Дождешься от него…
Мэр Загорного Города был вовсе не плохой и даже не особенно жадный. Просто разные дела, трудные или неприятные, он сваливал на подчиненных, говоря: «Вы и сами справитесь, вы же взрослые люди. Я в вас верю». А подчиненных мэр специально выбирал тихих, послушных, очень старательных, поэтому они каждый раз каким-то чудом справлялись сами, почти не спали по ночам и не отваживались попросить прибавку к жалованью.
Мэр считал себя милым человеком, да, в общем, и был милым человеком, если от него не ждали слишком многого. Когда-то ему понравился маленький Карильон, и мэр приютил его у себя, окружил заботой и отправил учиться любимому делу. Больше всего на свете мэр любил мечтать, что однажды в Загорном Городе снова зазвучит колокольный звон. Но хорошо бы это получилось как-то само собой, без труда, без затрат… Если ему будут совать под нос проекты и сметы, у него заболит голова.
«Карильон справится», подумал мэр. «Я столько для него сделал… Надеюсь, он снимет хоть эту заботу с моих плеч!»
Звонарь подумал и решил поговорить с владельцем городского банка. Не может быть, чтобы в банке не оказалось денег. Однако банкир уехал по делам – он всегда уезжал по делам, когда у него хотели что-нибудь попросить.
Карильон оббивал порог за порогом, стучал то в одну дверь, то в другую. То были очень красивые двери, с узорчатыми коваными навесами от дождя, с изящными медными ручками в виде львов или ангелов, с молоточками, блестящими от сотен прикосновений.
И за всеми этими дверьми Карильона ожидало одно:
отказ…
отказ…
отказ…
День был замечательный – первый день лета, и липы бросали на мостовую ажурные тени, и маленькие фонтаны манили окунуть в них руку, и кафе под навесами будто приглашали: «Добро пожаловать!» – но господин Карильон брел по городу усталый и печальный.
Как же быть?
Отправляясь в Загорный Город, он рассчитывал зарабатывать своим трудом, но без Колокольной Башни и колокола звонарь трудиться не мог.
Наконец, он зашел в одно кафе. Господин Карильон с утра ничего не ел. Но денег у него едва хватило на чашку кофе и пшеничный рогалик.
У молодого официанта, своего ровесника, он спросил, не возьмут ли его в кафе мыть посуду или полы.
Оказалось, что и судомойка, и полотер у них уже есть.
«Если так и дальше пойдет», размышлял Карильон, «придется продать золотую медаль»…
За соседним столиком читал газету сухонький старичок с густыми седыми усами и в очках. Казалось, его лицо все состояло из морщин, усов и умных голубых глаз.
Старичок поднял взгляд от газеты и тоже всмотрелся в господина Карильона.
– Карильон?
– Господин Бамбус?
И точно, это был прежний школьный учитель Карильона, господин Бамбус. Он преподавал музыку и дирижировал детским хором. Именно он первым заметил, что у Карильона хороший музыкальный слух и что он очень любит колокольчики и колокола.
– Ну, подсаживайтесь ко мне, милости прошу! Давненько я вас не видел! Прошел слух, что вы приезжаете, но я не верил, что вы решитесь на эту авантюру.
– Я не ждал подвоха… Мэр написал мне, попросил занять должность звонаря, я и приехал.
– Наивный ребенок!
– А башня… Вы видели башню?
– Ну, разумеется. Мэр палец о палец не ударит, чтобы вам помочь.
– Боюсь, что так. – Карильон выдавил улыбку. – Давайте не будем о грустном. А как ваш хор?
– Прекрасно. Только это совсем другой хор. В школе я больше не работаю, зато собрал любительский хор из тех, кому за пятьдесят. Для меня они – молодые люди, по возрасту я им в отцы гожусь… Репетируем каждый день, получается неплохо.
– Рад за вас! – искренне ответил господин Карильон.
Бамбус глядел в свою чашку чая и постукивал узловатым пальцем по столешнице, явно о чем-то размышляя. Наконец он сказал:
– Вот что я думаю, Карильон. На первый взгляд, вы попали в безвыходное положение. Но выход, конечно, есть, и мы его найдем. Для начала отобедайте со мной – я угощаю, и не спорьте – а потом пойдем на репетицию хора и посоветуемся с моими друзьями. У меня в хоре четырнадцать человек, и если две головы лучше одной, то четырнадцать голов, конечно, в семь раз лучше двух.
Именно так они и поступили.
После сытного обеда Карильон приободрился, и безвыходное положение уже не казалось ему совсем безвыходным. Он был готов хоть сейчас поработать пилой и рубанком, при том, что пилить и строгать было пока нечего. Бамбус повел его в помещение, где занимался хор. До занятий оставалось десять минут, и другой ансамбль, танцевальный, еще выкидывал последние коленца под музыку волынки и губной гармошки.
Когда танцоры ушли, явился первый хорист, и Бамбус поприветствовал его:
– Здравствуйте, коллега!
Господин Карильон вздрогнул.
Бывший коллега Бамбуса, учитель Абзатц, тоже отошел от дел, но каждый раз, встречая какого-нибудь сорванца, хватал его за ухо и спрашивал хотя бы одно правило правописания. Господин Карильон до сих пор его боялся.
Абзатц сразу узнал бывшего ученика.
– А, Карильон…
Господин Карильон с трудом подавил желание спрятаться под стол.
– Вам теперь платят за то, что вы балуетесь с колоколами? Какие несерьезные вещи в наше время считаются работой! А не забыли, как пишется слово «мановение»?
От сурового допроса Карильона спасли остальные хористы, пришедшие точно в срок.
– Господа! – сказал им Бамбус. – Пройдемся вначале по распевкам.
Хористы послушно пропели раз двадцать «Мы перебегали берега, перебегали берега», а потом исполнили «Ландыш майский». Аккомпаниаторша госпожа Драцена сражалась со старым облезлым фортепьяно, яростно выбивала из него каждую ноту, и казалось, что она вот-вот исклюет партитуру своим орлиным носом. Наверное, ей хотелось играть бурные, драматические пьесы, а не какой-то там чахлый «Ландыш».
– Сопрано, вас не слышу! Где басы? Почему басы запаздывают?
«Ландыш» увядал на глазах. Бамбус кинулся его спасать, и с четвертого раза он все-таки расцвел.
– На концерте он у вас должен от зубов отскакивать, – заметил Бамбус, промокая платком пот со лба.
– На каком концерте? – спросила госпожа Драцена.
– По случаю открытия Колокольной Башни.
– Какого открытия?
– Почему мы ничего не знали?
– Что, мэр выделил деньги?
– Господа! – Бамбус похлопал в ладоши, прося тишины.
Он представил друзьям Карильона и вкратце изложил суть дела.
– Либо мы сообща придумаем, как восстановить башню, – закончил он, – либо господин Карильон завтра же утром уедет обратно на остров Звень, а город останется, как был, без своей главной достопримечательности. Что мы решим?
– А почему это мы должны решать? – спросил господин Флажолет. – Нам больше всех надо?
– А кому это еще надо? – вдруг пробасил дедушка Рейсмус. – Сами подумайте. Наши дети каждый день работают, внуки – учатся. Времени нет ни у кого – только у нас. Или, может, у вас были планы поинтереснее?
Хористы умолкли, призадумались.
Особенно интересных планов ни у кого не было.
Дядюшка Верже писал мемуары о своей бурной юности в жарких странах. Господин Флажолет держал крошечную лавочку и продавал старые книги, музыкальные инструменты и вообще разные вещи «с историей». Истории господин Флажолет сочинял сам. Туристы иногда что-нибудь у него покупали, но сезон пока не начался, и к господину Флажолету заходили только друзья – посплетничать. Бабушка Элодея возилась с внуком и еще воспитывала кошку. Госпожа Драцена давала уроки музыки – учила дошкольников играть на фортепьяно, а в остальное время не знала, куда себя деть. Она купила красивого зеленого попугая, чтобы с ним разговаривать, а он вдруг сам собой выучился говорить: «Драцена – дура». И от этого было ей дома по вечерам совершенно невесело.
– Вот, помню, я построил отличный дом с крышей из пальмовых листьев, – мечтательно проговорил дядюшка Верже. – И без единого гвоздя.
– Рановато нас всех списывать со счетов, – сказал дедушка Рейсмус.
– Мы еще ого-го, – поддакнул господин Флажолет. – Мы еще поскрипим!
– Вы-то поскрипите, а краску где брать? – осадила их госпожа Драцена. – Доски брать откуда? Лишних денег ни у кого из нас не водится.
– Не знаю, как насчет досок, но краски у каждого в доме наберется хоть по полбанки, – рассудительно заметил учитель Бамбус. – Я недавно дверь красил…
В толпе раздались голоса:
– Мы с дочкой красили пол!
– У меня племянник лаками и красками торгует, уж чем-нибудь да поделится – ради доброго дела!
– Но если брать каждой краски понемногу, то башня будет вся разноцветная!
– И пускай – разноцветная! – обрадовался господин Карильон.
– Ах! Я тоже люблю все разноцветное! – радостно воскликнул женский голос.
Все изумленно уставились на говорившую. Никто не заметил, как она вошла.
Дама, годами немолодая, была совершенно очаровательна – казалось, явился тот самый «ландыш майский», о котором хористы недавно пели. Гостья, маленького роста, белокурая, с веселыми простодушными глазами, с младенческими ямочками на пухлых щечках, в кружевных митенках и с белым кружевным зонтиком в руках, доверчиво улыбалась хористам, и Бамбусу, и Карильону, и госпоже Драцене, и портрету великого композитора на стене.
Учитель Бамбус галантно поцеловал ее маленькую ручку, и сразу за ним к ее руке склонился и господин Карильон. Оба, однако, чувствовали себя смущенными. Дело в том, что очаровательная дама – госпожа Кантилена – была никто иная, как мамочка мэра.
– Прошу прощения, дорогие мои, прибежала, как говорится, к шапочному разбору, просила же я Бу-бу: подбрось меня, что тебе стоит, или одолжи экипаж, но Бу-бу ни в какую…
Мамочка до сих пор называла сына домашним прозвищем «Бу-бу». Хористы едва сдерживали смех: один прикрыл лицо партитурой, на другого вдруг напал кашель…
– Но жаловаться, право, грешно, милые люди мне попадались, проводили до самых ваших дверей, и вот она я, пришла записываться в хор, или пробоваться, или прослушиваться, как это правильно называется, господин Бамбус?
Мужчины быстро переглянулись. Взять или отказать? Что можно ей говорить, а что – нет? А вдруг за рюшами и кружавчиками скрывается тайный ЗАСЛАНЕЦ? То, что мэру вообще-то незачем засылать своего человека в их кружок, никому в голову не пришло.
Госпожа Драцена оказалась умнее.
– Спойте-ка нам что-нибудь.
Госпожа Кантилена исполнила романс «Жду тебя я при луне».
– Довольно чистенькое лирическое сопрано, – похвалил Бамбус. – Будем работать.
Карильон сразу понял, что госпожа Кантилена в юные годы училась музыке и пению, да и всю дальнейшую жизнь была не чужда искусству, правда, занималась не каждый день.
– Так я принята? Спасибо, спасибо, дорогой господин Бамбус! А то Бу-бу в меня не верил, но что он смыслит в музыке, бедняжка? Совсем потерял слух на своей ужасной работе: бумаги, бумаги, сплошные бумаги. Взять хоть Колокольную Башню – он же так и не понял, с какой стороны к ней подступиться! Я ему третий день над ухом жужжу: тут нужна женская рука. А он отмахивается! Уймись, говорит, мама. Что ты, говорит, понимаешь в серьезных делах… А что тут понимать? Башню надо отстраивать. А строителей непременно кормить куриным супом! Откуда же у них возьмутся силы без хорошего, наваристого супа?
Хористы были ошеломлены. И снова первой пришла в себя госпожа Драцена.
– Вот что, душенька, раз уж вы сами об этом заговорили…
И она вкратце рассказала, как хористы решили отстроить Башню своими силами.
– Насчет супа вы, конечно, правы, – закончила она. – Но, кроме супа, на строительстве нужны доски, гвозди, кирпичи и – я сама не помню, что еще.
– Так давайте составим список! – оживилась мамочка мэра.
И хористы, под ее руководством, принялись составлять список всего необходимого, от мастерков до тачек. Когда они закончили, а точнее, выдохлись, госпожа Кантилена взяла список и положила в свой ридикюль:
– Завтра к полудню все будет – а наш милый господин Карильон пока переночует у нас! Он ведь старый друг нашего дома, у меня до сих пор где-то хранится его деревянная лошадка, – добавила мамочка мэра таким тоном, будто готова сегодня же вернуть лошадку владельцу.
Карильон смутился и отклонил ее приглашение.
Заночевал он у господина Бамбуса на диване; перед сном учитель и ученик обсуждали завтрашние работы. Бамбус решил не полагаться на обещания госпожи Кантилены, поскольку, по его выражению, «она чересчур похожа на добрую фею, а феи в наше время остались только в сказках». Карильон же, напротив, верил ей. Засыпая, он слушал тиканье ходиков. Неужели все это происходит с ним на самом деле? Выпускные экзамены, золотая медаль, письмо от мэра, полуразрушенная башня, старые друзья, новые друзья… Как быстро теперь меняется жизнь!

Глава четвертая. Милый кочан капусты

На другой день, наскоро позавтракав, Бамбус и Карильон отправились за город – осматривать Колокольную башню и ждать остальных хористов. Утро, на их счастье, выдалось погожее, хотя вечно зябнущему Карильону и пришлось надеть старую куртку господина Бамбуса.
– Эх, молодежь! – сокрушался хормейстер. – И что с вами такое? Почему вас кровь не греет?
Карильон не знал ответа, поэтому промолчал. Сколько он себя помнил, ему всегда было немного зябко и немного одиноко.
На траве у полуразрушенной башни блестела роса. Карильон обошел башню кругом. Услышал шорох, быстро обернулся и увидел, как в подвальном окошке скрылся какой-то зверек – только хвост мелькнул.
– Господин Бамбус, а здесь водятся…
Карильон осекся. Лисы? Но хвост был вроде бы не рыжий. Зайцы? Хвост был длиннее заячьего. Может, в подвале живет бездомная кошка? А кто ее кормит?
Господин Бамбус подошел к ученику.
– Водятся ли здесь привидения? Ну конечно – призраки старых колоколов! До сих пор ночами можно услышать их тихий перезвон…
Карильон вздохнул. Он уважал учителя, но не разделял его странноватое чувство юмора.
– Надеюсь, ваши старые колокола будут хоть ненадолго умолкать, чтобы я выспался.
Первым из хористов прибыл дядюшка Верже – тот самый, что построил дом в тропиках без единого гвоздя. Осмотрел башню взглядом знатока.
– Фундамент прочный, и это главное. Умели наши предки строить!
Колокольной Башне на самом-то деле пятьсот с лишним лет. За эти годы много раз ее разрушали землетрясения, оползни и лавины наносили ей урон… Давно уже и Загорный Город отполз от нее подальше, на более безопасное место, а башня так и стоит, заносимая снегом зимой, а летом увитая ползучими сорняками.
Постепенно прибывали и другие хористы. Тем временем и солнце пригрело, господин Карильон снял куртку. Засучил рукава рубашки и воинственно поглядел на башню – он был готов всю ее отремонтировать за один день своими тощими руками.
– Ой, вы чуть не начали без меня… А я все-таки успела!
Можно подумать, успела госпожа Кантилена на веселый пикник, а не на стройку.
Приехала она не в экипаже, а на подводе, запряженной громадным вороным тяжеловозом (вид и у коня, и у возчика был какой-то одурелый, наверное, госпожа Кантилена всю дорогу не замолкала). Возчик помог ей спуститься на землю, и кружевные оборки на ее подоле тут же намокли от росы.
– Вот тут у меня все-все, по списку, – госпожа Кантилена подала список госпоже Драцене и махнула пухленькой ручкой в сторону подводы. – Сейчас приедут специальные люди, с ними дело пойдет быстрее.
– Какие еще специальные люди? – не понял господин Бамбус.
– Они вам понравятся, – безмятежно ответила госпожа Кантилена. – У Яна младшая сестра играет на гитаре, у Хайнца кошка умеет петь, а Томас – просто хороший человек…
– Я так понимаю, госпожа Кантилена наняла бригаду строителей, – перевела госпожа Драцена. – И правильно сделала. Все-таки нашим старичкам одним здесь не управиться.
– Да, да, именно так! – обрадовалась госпожа Кантилена. – Вы меня сразу поняли! Не то что Бу-бу. Я ему объясняю, объясняю, а он выпучивает глаза и машет на меня руками вот так…
– А что вы ему объясняли?
– Все! От начала до конца и снова сначала! Он дал денег из своего кармана, только велел, чтоб я его не мучила ни хором ландышей, ни кошками с гитарами. Бу-бу милый мальчик, но ужасно невнимательно слушает. Вот когда ему было пять лет…
И завертелась мельница. Причем это можно было сказать не только о болтовне госпожи Кантилены, но и обо всем строительстве. Быстро приехали строители, дядюшка Верже все им объяснил, а госпожа Кантилена приветствовала их, точно старых друзей. В своем пышном бело-зеленом платье кругленькая мамочка мэра напоминала милый и деятельный кочан капусты.
– …стены покрасить в мятный и салатовый, и вовсе это не уныло, я сама летом ношу салатовый, потому что мне к лицу салатовый, а будь я брюнеткой, как вы, госпожа Драцена, я бы выбрала кремовое платье…
Просто удивительно, подумал господин Карильон, как же госпожа Кантилена держит в голове столько чепухи, но притом соображает быстрее всех?
Как бы то ни было, при участии госпожи Кантилены работа спорилась.
Выщербленные стены скрывались под новой кирпичной кладкой.
Хайнц месил бетон. Карильон тоже попробовал, но оказалось, для этого нужна большая сила. Хайнц отодвинул юношу в сторону и принялся быстро размешивать серую жижу, пока та не застыла. Немного пристыженный, Карильон стал просеивать песок для раствора.
– Ваша кошка и вправду умеет петь? – спросил он строителя.
– Про чижика, – хрипло пробасил Хайнц. – И про этого… который… жаворонок звонкий. Ага.
– Любит птиц?
– Уважает.
Карильон представил себе, как именно кошка Хайнца уважает птиц, и решил не развивать тему.
– По-моему, в подвале башни живет кошка, – сказал он. – Шмыгнула при мне в окошко у самой земли.
– Да ей тут кормиться нечем.
Карильон закончил просеивать песок (в песке нашлась маленькая ракушка с обломанным краем, а больше ничего интересного не попалось). Оглянувшись вокруг и убедившись, что он никому так уж срочно не нужен, Карильон стал искать вход в подвал. Ему хотелось убедиться, что там и вправду живет кошка. А если она голодная – накормить.
Заржавленную дверь подвала заклинило намертво. Карильон бился-бился, но открыть ее не сумел и позвал на помощь рослого, плечистого Томаса – тот только вставил ломик в дверную щель, только нажал посильней, как створка лязгнула и нехотя поползла в сторону.
– Фонарь возьми, парень, – посоветовал Томас.
Фонаря не нашлось – только у запасливого господина Лидертафеля в сумке завалялся свечной огарок. Карильон зажег свечу и стал осторожно спускаться. Пройдя больше половины лестницы, звонарь поскользнулся на щербатых ступеньках, упал.
Свечка погасла.
Но Карильон успел увидеть: впереди мелькнуло что-то белое.
–Кс-кс-кс! – позвал Карильон. – Не бойся!
Нет ответа. Карильон ощупал руки-ноги – вроде не сломаны – поднялся, держась за стенку, и окликнул Томаса:
– Том, она здесь!
В ту минуту снаружи над подвальным окошком склонились дедушка Рейсмус и учитель Абзатц. Вернее, учитель присел на корточки и заглядывал в самое окно, а дедушка Рейсмус стоял рядом и спрашивал: «Что там?» – из-за больной спины ему было нельзя наклоняться.
Грязно-белый шар с хвостом врезался как раз в учителя. Тот едва успел схватить животное.
Это была не кошка. У кошек обычно четыре лапы, а не шесть. А еще кошки не разговаривают.
– Пустите меня! – пропищала зверушка. – Это не я!
– Что – не ты? – удивился дедушка Рейсмус.
– Все – не я!
В это время наружу выбрались Томас и Карильон.
– Заберите у меня это невозможное животное, – сказал учитель Абзатц.
Зверушка отчаянно брыкалась всеми шестью лапами. Сама она была пушистая, а лапы – тоненькие, с длинными пальчиками и острыми коготками.
– Это что за явление природы? – спросил дедушка Рейсмус.
– Обычная мусорная шуша, – ответила госпожа Драцена. – И где, интересно, ее родители?
– Какие грязные лапы! – возмутился учитель Абзатц. – Всю куртку мне запачкала.
– Есть хочешь? – спросил господин Карильон.
Зверушка перестала брыкаться и глянула на господина Карильона ясными карими глазами.
– Хочу…

Глава пятая. Ребушиска

За городом, на противоположном берегу реки, у кромки леса, много лет назад зачем-то вырыли котлован, да так и оставили. У края котлована стоит заброшенный дровяной склад. Котлован жители города превратили в мусорную свалку.
А на складе живут мусорные шуши.
Откуда они взялись – они и сами не знают. Летописей шуши не ведут, им некогда. А если бы вели, то волей-неволей привирали бы. Каждая шуша приписала бы себе длинную-предлинную родословную и целую кучу подвигов.
А на самом деле до сих пор ни одна шуша не попала в учебники истории, не основала большой город, не написала роман, не сотворила лучшую в мире микстуру от кашля.
Времени у них на это нет.
Шуши живут долго, иные и до ста лет, но времени им не хватает ни на что.
Они шныряют, шмыгают, пыхтят, спешат, суетятся, и кончики их розовых носов дрожат, принюхиваясь, а быстрые глазки так и мечутся туда-сюда. Где разбросан хлам, там появляются и шуши. Запихивают хлам в сумку и – поминай, как звали.
Мечта каждой шуши – отыскать среди мусора Настоящее Сокровище. Говорят, одна шуша нашла в мусорной куче старинную брошку с рубином. Шуши сходились на том, что рубин был огромный – во-о-о-от такой. И чем чаще рассказывали эту историю, тем больше становилась брошка – прямо-таки с тележное колесо.
Шуши подбирают ненужные вещи и что-нибудь из них мастерят. А потом продают. Как-то шуши собрали музыкальный автомат из шарманки и половины велосипеда. Садишься в седло, крутишь педали, и музыка играет. Шуши продали музыкальный автомат одному туристу, но, когда он перевез покупку через океан и поставил у себя дома, она вдруг начала барахлить, скрипеть, фальшивить, а потом и вовсе развалилась на части.
Шуши кропают свои поделки, что называется, на скорую лапу.
Лап у них шесть. Четырьмя лапами шуши твердо стоят на земле, а две передние лапы используют, как руки. Но когда они куда-нибудь очень сильно торопятся, то становятся на все шесть лап и бегут во весь дух.
У шуш полно детей. Взрослые шуши так заняты, что часто путают, где чужие дети, где свои. И это, пожалуй, неплохо – если ты шушонок и ты потерялся, можешь увязаться за любой вереницей шушат, и, может быть, за компанию тебя тоже покормят.
Но Ребушиска потерялась так давно, что уже и сама не помнила, где ее родители и какие они. Иногда ее кормили за чужим столом, чем придется. А чаще хозяйки захлопывали дверь перед ее курносым носишкой: «Пошла, пошла! У нас тут своих дюжина, куда нам тринадцатую? И примета плохая…».
Одна горластая толстая шуша объявила себя ее теткой, схватила Ребушиску за хвост и утащила в свое жилище, собранное из фанерных ящиков и куска парусины. Она заперла маленькую шушу в доме и держала впроголодь. Заставляла целыми днями мыть и чистить старые молочные бутылки, чтобы они не пахли кислым молоком и их можно было продать. Ребушискины детские лапки пролезали в горлышки бутылок, точно пушистые ершики, и мыли, и терли, и скребли. Подушечки на лапах были вечно сморщенные от воды. Когда Ребушиска засыпала, ей снились грязные молочные бутылки.
Ребушиска стала играть, будто бутылка – это подзорная труба. Лево руля! Право руля! Полный вперед! Она высунулась в окно, глядя в донышко бутылки, и увидела вдали Колокольную Башню. Прямо по курсу – маяк! Ой! Полундра! Терпим крушение! Тетка втащила малышку в дом за хвост, выхватила у нее бутылку и так стукнула по голове, что у Ребушиски в глазах потемнело.
Ночью Ребушиска сбежала.
Она добралась до Колокольной Башни и там поселилась.
Несколько раз бегала в ближайшую деревню просить какой-нибудь поденной работы, за еду. Шуши маленькие, но очень сильные, как муравьи. Ребушиска могла бы, например, ходить за водой, таская на спине бурдюк больше себя самой. Но никто не доверил ей бурдюк – еще стащит. Люди не особенно верят мусорным шушам. Ребушиска ходила от дома к дому, а люди закрывали перед нею двери. Точно так же, как и шуши. Только одна хозяйка поручила ей вырвать сорняки. Маленькая Ребушиска нечаянно оборвала весь нивяник – полезное целебное растение. Хозяйка все равно дала ей хлеба – «уж больно тоща, неровен час, ветром унесет». Ребушиска так и вгрызлась в этот хлеб. Слопала весь мякиш, а потом не спеша доела корочку и слизала крошки с подушечек лап.
Господин Карильон ничего этого не знал.
Ребушиска не очень-то умела связно рассказывать – только урывками. Начнет про одно, перескочит на другое. Но Карильон понял главное: у Ребушиски никогда не было настоящего дома.
– Теперь твой дом будет тут, – сказал господин Карильон.
Он думал, что малышка обрадуется, но она сразу сказала:
– Не хочу.
– А почему не хочешь?
Ребушиска подумала и ответила:
– Не знаю.
Что за странный ребенок!
Впрочем, ей все равно больше некуда было идти.
Карильон первым делом раздобыл для нее старое ватное одеяло, чтобы маленькая шуша не спала на голой земле.
Ребушиска молчала. Не благодарила. Потом быстро протянула лапку, дотронулась до одеяла и снова лапку отдернула. И вдруг сказала:
– Я умею пол подметать, воду носить. Из колодца. Только бутылки чистить не буду.
Господин Карильон не понял, причем тут бутылки.
– Для начала, Ребушиска, ты будешь мыться.
– Зачем?
– Как – зачем? Надо мыться, Ребушиска. Все хорошие дети моются.
– А я не хочу.
– А мыло так чудесно пахнет! Земляничное… Будешь пахнуть земляникой, и люди кругом будут спрашивать: кто это такой душистый, такой пушистый?
Приговаривая так, господин Карильон нагрел воду, приготовил мыло, таз, полотенце. Труднее всего было посадить Ребушиску в таз. Казалось, будто лап у нее не шесть, а сто шесть, и все цепляются за край таза.
Господин Карильон, не переставая, говорил ей что-то ласковое, пока поливал ее водой.
Мокрая шерсть плотно облепила Ребушиску, и стало видно, какая она тощая – все ребра можно пересчитать. Между ушами у нее был шрам величиной с мелкую монетку – там не росла шерсть.
– Давай мазью помажем.
– Не надо, это ничего. Это – давно. Уже не болит.
Господин Карильон намылил Ребушиску, и она стала похожа на пенного снеговика. И тут же расчихалась. Карильон смыл пену, стараясь не налить Ребушиске воды в уши. Потом завернул шушу в махровое полотенце и хорошенько вытер. А потом вычесал частым гребнем ее густую шерсть и срезал, где нужно, колтуны.
Отмытая добела, Ребушиска и впрямь оказалась белоснежной. Только уши – рыжие. Надо лбом торчал клок шерсти – челка, похожая на знак вопроса. Челка была легкая, как пух одуванчика, и трепетала от любого движения Ребушиски. А глаза у маленькой шуши были темно-карие, с золотистыми искорками.
Если бы господин Карильон был девочкой, он бы, наверное, не выдержал и поцеловал бы ее в нос. А так он только откашлялся и сказал:
– Хорошо быть чистой?
– Угу.
– И запах приятный.
– Угу.
– Теперь будешь умываться каждый день.
– Не хочу, – сразу откликнулась Ребушиска.

Как только починили крышу домика звонаря у подножия Колокольной башни, Карильон и Ребушиска начали обживать дом. Карильону так не терпелось поселиться там, что он махнул рукой на все неудобства: на сквозняки, на голые комнаты без мебели, на запах краски, на слой газет на полу. Главное – это был его дом.
Первое время они с Ребушиской ютились на раскладной кровати, но госпожа Кантилена распорядилась как можно скорее привезти настоящую, деревянную, совсем новую – она даже хранила вкусный запах древесины. Ночи стояли теплые, но Карильон все равно укрывался пледом – от комаров.
А маленькая Ребушиска полюбила спать на его подушке.
Но во сне растягивалась так, что голова самого Карильона на этой подушке уже не помещалась.
– Так дело не пойдет, – решил звонарь.
У господина Карильона осталось от строительства несколько фанерных ящиков, в которых привозили всякую всячину. Из такого ящика он сделал Ребушиске кровать: выпилил одну стенку, выкрасил ящик белой краской, а внутрь постелил вчетверо сложенное ватное одеяло.
– Смотри, как уютно, Ребушиска.
Шуша кивнула.
– А можно, я цветочки нарисую?
– Рисуй.
Ребушиска нарисовала на стенке ящика цветы – голубой, желтой и зеленой краской.
– Молодец, Ребушиска. Теперь это – твоя кровать. Будешь спать не на моей подушке, а здесь.
Ребушиска тут же отвернулась от изрисованной цветами кроватки:
– Не хочу.
Ну что с такой будешь делать?
А что с ней делать – конечно же, оладьями кормить!
Ребушиска тоже помогала печь оладьи: немножко помесила тесто и смазала сковородку маслом. Пока Ребушиска месила тесто, она снова испачкалась, и господину Карильону пришлось вытирать ей нос и лапы мокрым полотенцем. Оладьи получились немножко кривобокие, зато вкусные. Друзья уплетали кривобокие оладьи с пылу с жару и запивали чаем с молоком. Потом мыли посуду – господин Карильон мыл, Ребушиска вытирала насухо.
А потом Ребушиска почему-то притихла. Господин Карильон понял: она задумалась о чем-то, и с расспросами не лез. Вдруг она сама спросила:
– Почему тебя зовут Карильон?
– Это старинное колокольное имя.
– А как тебя дома зовут?
– Дома… У меня раньше не было дома, Ребушиска.
– И папы, и мамы не было?
– Не было.
Ребушиска снова помолчала. Потом спросила:
– Можно тебя звать Кари?
– Ну хорошо, пусть будет Кари. А что значит твое имя, Ребушиска?
– Не знаю.
Господин Карильон задумался:
– Это имя тебе подходит… Оно пушистое, как ты. А еще похоже на ребус.
– Что такое ребус?
– Игра в слова.
– Игра в слова? – Ребушиска почесала лапой в ухе. – Будто мы – слова? Ты каким словом хочешь быть?
– Ты не поняла, Ребушиска. Ребус – это когда ты загадываешь какое-нибудь слово, например, «шоколад», а я отгадываю его по частям.
Ребушиска задумалась. Шоколад по частям…
– Ты сначала отгадаешь половину шоколадки, потом еще половинку половинки… А мне что-нибудь оставишь?
Господин Карильон улыбнулся.
– Оставлю, малыш.
А потом они сидели на ступеньках крыльца, смотрели на горы в вечерней дымке и ели чернослив. Не придуманный. Настоящий.

Глава шестая. Заколдованная принцесса

Все знакомые удивлялись, зачем господин Карильон завел мусорную шушу.
– Может, лучше кошечку? – осторожно спросила бабушка Элодея. У ее кошки скоро должны были родиться котята.
– Спасибо вам, бабушка Элодея. Ребушиска пока не обжилась. Когда-нибудь, наверное, заведет котенка, или попугайчика, или рыбку. Но не сейчас.
Друзья господина Карильона пили чай у него на кухне. Ребушиска где-то пряталась.
– А почему вы ее так странно назвали? – полюбопытствовал господин Лидертафель. – Какая-то Требушица…
– Ребушиска. Это не я ее назвал. Он сама себя так называет. Это ее имя.
– Все-таки она – животное или дитя? – спросила госпожа Драцена. – Если она, по-вашему, девочка, ей следует носить платьице и учить азбуку. А если она – домашний питомец…
– Ребушиска – это Ребушиска, – ответил господин Карильон.
– Я, конечно, ничего против шуш не имею, – сказал учитель Абзатц, – но пусть они будут на своем месте, а люди – на своем. Шуши – это прежде всего беспорядок. Потому они и живут на свалке за чертой города, а не бегают по улицам. Когда шуша превратит ваше жилище в мусорную свалку, не говорите, что я вас не предупреждал.
– Господин Абзатц, Ребушиска – опрятный ребенок. А все свои вещи она хранит в картонной коробке. Я туда не заглядываю. Понимаете, шушам непременно нужно что-нибудь собирать. Для нас это – хлам, а для них – коллекция. Мы с Ребушиской договорились, что свою коллекцию она будет всегда класть на место, а не разбрасывать по дому.
– Ох, Карильон, – вздохнула госпожа Драцена. – Вы скоро сами начнете рассуждать, как мусорная шуша!
Господин Карильон весело рассмеялся.
– Думаете, это заразно? Кто знает, вдруг у меня вырастут шесть лап и хвост! А что, из меня бы вышла неплохая шуша!
Тут дядюшка Верже спросил у Карильона что-то про колокола, и беседа потекла по другому руслу.
Когда гости, наконец, наговорились и разошлись, уже и Карильону пора было подниматься на башню, его ждали колокола.
Дон… Дон… Дон…
Он вызванивал вечернюю мелодию, и блестящие, точно скаковые лошади, колокола быстро несли угасающий день к закату. Дон-дили-дон-дон, дон-дили-дон…
Господин Карильон по наитию добавил в вечерний звон один куплет старинной песенки: «Помни о тех, кто сегодня не ужинал, помни о тех, кто остался без крова»… Когда Карильон был совсем маленьким, он думал, будто эта песня – про него. Теперь он вырос и больше не хотел, чтобы его жалели. Почему же в нем снова отзывались эти полузабытые слова? Как долго Ребушиска жила дикая, голодная, никому не нужная? Сколько разных живых созданий сегодня вечером бредут, куда глаза глядят, без еды и пристанища?
Господин Карильон спустился с башни. Ребушиска почему-то не выбежала ему навстречу.
– Ребушиска, где ты? Пора чай пить…
– Я не Ребушиска, – вдруг донеслось из-под кровати.
– Вот тебе раз! Как же вас тогда зовут, незнакомая шуша?
– Я не шуша.
– А кто ты?
Из-под кровати послышалось сопение и тяжелый вздох.
– Я принцесса. Заколдованная.
Ребушиска вылезла из-под кровати, держа в лапе лист бумаги.
– Меня заколдовал злой волшебник. А раньше я была вот такая.
Ребушиска с мрачным видом протянула Карильону рисунок.
На нем красовалась не шуша, а вполне человеческая принцесса с огромными глазами, крошечным ротиком, пышными кудрями до пят и короной на голове. И венец, и платье, и волосы принцессы были сделаны из чайной фольги, приклеенной к рисунку. Принцесса напоминала золотую муху или стрекозу.
– Вот, смотри, какая я была красивая. И туфли золотые, и корона, и мантия, и вся одежда из золота, и волосы из золота, и глаза… И у меня была целая куча подданных, и они все меня любили…
– За что? За то, что ты таскала на себе столько килограммов золота?
– Нет, не за это! А просто… За то, что я… За то, что… Что я не шуша и нигде не мусорю!
И вдруг малышка порвала рисунок, скомкала его и швырнула на пол.
– Ребушиска…
Господин Карильон подхватил ее на руки.
Она тут же пробкой вылетела из рук и шлепнулась на пол, на все шесть лап.
Тогда господин Карильон сам присел на пол рядом с ней.
И так они вместе сидели и молчали.
А потом стемнело. Они попили чаю, убрали со стола. А рисунок так и лежал на полу.
Ребушиска подошла, подняла его, разгладила.
– Бедная принцесса. Давай ее склеим, Кари? Она же не виновата…
– Ну, давай склеим. Или заново нарисуем. Так это не ты, Ребушиска?
– Конечно, нет. Я все выдумала. Никакая я не заколдованная принцесса.
Звонарь еще раз посмотрел на нарисованное личико: глазки выпучены, губки бантиком.
– А может, – сказал господин Карильон, – эта принцесса с мозгами из золота просто мечтает быть заколдованной Ребушиской?

Глава седьмая. Не золотая, а живая

– У меня жуткая тетка, – говорила Ребушиска. – Я от нее сбежала. Она меня оставляла без обеда по десять раз на дню, а когда злилась, то и по двадцать…
Господин Карильон решил, что малышка опять привирает, поэтому никакой тетки не испугался.
– Она как сорока – у нее везде тайники, а в них разные вещи… Ложки, сережки… Она все мечтает найти на свалке золото.
– Золото? На свалке?
– Ага…
Господин Карильон только потрепал Ребушиску по мягкой шерстке.
Однако же тетка Банакса была настоящая. Зубы у нее торчали вразнобой, а на передних лапах она носила митенки из полосатых детских носков. На одном ухе чудом держались погнутые зеленые очки – с одним стеклом и одной дужкой. А на лапы и хвост тетка нанизывала дешевые кольца с поддельными каменьями, а то и вовсе с пустыми оправами. Тетка Банакса обожала все блестящее. Шуша она была огромная, точно раскормленная нутрия, но любила порой сделать губы сердечком и ввернуть сладенькое словечко.

На третий день жизни у Карильона Ребушиска взялась подмести во дворе. По правде говоря, она больше поднимала пыль и разгоняла туда-сюда оставшиеся от строительства опилки. Но это потому, что метла на длинной ручке была в три раза больше самой Ребушиски.
– Дай помогу, – предложил господин Карильон.
– Я сама! – заупрямилась Ребушиска.
– Тогда хоть возьми инструмент поменьше… – Карильон дал ей старую малярную кисть со сломанной ручкой.
Малярной кистью было куда проще подметать – и куда веселее поднимать пыль!
Ребушиска так увлеклась, что смела все опилки и стружки в большую желтую горку и даже не заметила, как начало клониться к закату солнце.
Вдруг она услышала совсем близко громкое пыхтение и звяк-перезвяк латунных колец и браслетов.
Ребушиска испуганно обернулась.
Тетка Банакса уже без спросу входила в калитку.
Ребушиска хотела кинуться в дом или позвать Карильона, но почему-то застыла, язык к гортани прилип.
А тетка все ближе, ближе…
– Вот ты где! Моя ж ты хорошая! Моя ж ты толстунечка! Отъелась на даровых харчах! Ну, дай обниму!
Ребушиска не желала обниматься, пятилась от тетки, и шерсть у нее на загривке топорщилась.
Тетка Банакса растрепала Ребушиске челку и больно щелкнула малышку по носу. Ребушиска отпрыгнула, как ужаленная. Нос у шуш – самое чувствительное место.
– Ишь, какая! – Тетка чихнула. – Родню не признает! Чем это ты пахнешь? Мылом, что ли?
– Земляничным.
– Ага-а. А то я думаю: откуда вонизма? Тьфу ты, глупая… Шуток не понимаешь. Ты ж моя самая любименькая шушенция! Ну, давай, показывай дом. Великоват он для тебя одной. Ничего, разберемся…
Тут как раз вышел из дома господин Карильон и встал, будто не нарочно, как раз перед входной дверью.
– В доме ремонт, уважаемая. Пыль, грязь. Сожалею, но придется нам поговорить на пороге.
Тетка прянула влево, вправо, но господин Карильон был тверд, как скала.
Не сумев просочиться в дом, тетка Банакса заговорила очень быстро и очень льстиво, мол, такой приличный господин, такой образованный – а сама зыркала туда-сюда, нет ли во дворе чего полезного, что плохо лежит.
– Только где ж это видано, – вдруг ввернула тетка, – чтобы шуша при хозяине жила, будто собака или кошка?
– Я Ребушиске не хозяин. Она свободна.
– А прок-то вам какой от нее? Бутылками вы не торгуете. В колесе она у вас бегает, что ли, чтоб лампочки в доме светили?
Карильон не удержался и как рассмеется!
Его смех оскорбил тетку Банаксу. Она прижала уши, взгляд поверх нелепых очков стал цепким, колючим.
– Вы, ученый господин, имеете ли соображение, кто мне будет молочные бутылки чистить?
– Кто угодно, уважаемая, только не Ребушиска. Да, Ребушиска?
Малышка молча кивнула. Она прижалась пушистым боком к ноге господина Карильона, и звонарь почувствовал, как она дрожит.
Тетка намекнула, мол, господину Карильону следует ей выплатить убытки. Тот ей в ответ: вам бы самой следовало платить Ребушиске за труд, так что не будем уточнять, кто кому должен.
Это был тяжелый взрослый разговор.
Ребушиска понимала одно: тетка из вредности готова утащить племянницу с собой, только чтоб этот, двуногий, остался с носом.
– Ой, да перед кем я распинаюсь, люди добрые! – вдруг заголосила тетка, хотя людей, кроме Карильона, кругом не было, ни добрых, ни злых. – Вы посмотрите на него! Свалился на наши головы неизвестно откуда! То ему башню, то ему колокол, то чужого ребенка ему подавай! А еще неизвестно, кто он такой из себя есть, вправду ли Карильон или проходимец – документы подделал и весь город за нос водит!
– Нет, уважаемая, я не проходимец. В городе многие меня знают. Да и документы у меня в полном порядке.
И господин Карильон показал тетке Банаксе аттестат, который ему выдали в Школокольнице на острове Звень, и золотую медаль за отличную учебу.
Тетка попробовала медаль на зуб, еще раз попробовала и сказала:
– Надо проверить. Кислотой.
Схватила медаль в зубы и вдруг рванула с места, только ее и видели. Вот она пронеслась по мосту, как полоумный черный таракан, и, не сбавляя скорости, миновала поселение шуш, ни с кем не попрощавшись и не заглянув в свой нищий домишко.
– Хорошо бежит, – сказал господин Карильон.
Ребушиска вся дрожала, шерсть на ней стояла дыбом, и от этого она стала похожа на рыбу-ежа.
Во дворе еще лежала целая куча изломанных трухлявых досок. Господин Карильон сказал:
– Давай разведем костер во дворе, сожжем все трухлявые доски и испечем в золе картошку.
Они стали ломать доски и складывать костер. Вокруг скомканной газеты выстроили шалаш из щепок. Карильон пытался поджечь газету, а шутник-ветер задувал спичку за спичкой. С пятого раза газета все-таки загорелась.
Ребушиска, обнимая большую охапку щепок, вдруг заплакала.
– Что ты, Ребушисонька? – испугался Карильон.
– Ты медаль отдал.
– Фух-х, я думал, плохое что-то случилось…
– Тетка тебя обманула, – всхлипывала Ребушиска. – Не вернется она. Никогда. И медаль не вернет.
– Я так и понял. Чтобы нам с тобой больше не видеть эту особу, никакой медали не жалко.
– Медаль же золотая… – Ребушиска утерла глаза хвостом. – А я – простая…
– Но ведь это хорошо, Ребушиска, – ответил господин Карильон. – Хорошо, что ты не золотая, а живая.

Глава восьмая. Нота «ю»

В магазинчике господина Флажолета, среди антикварных вещиц, старинных картин и музыкальных инструментов, трое хористов и Карильон обсуждали последние городские новости. А Ребушиска рассматривала все кругом.
– Это кто такой страшный? – Ребушиска указала на обложку потрепанного журнала.
– Это пещерный человек. Он жил очень давно.
– Когда выходил этот журнал?
– Немножко пораньше, – усмехнулся господин Флажолет. – Почитай статью в журнале.
– А я еще не умею читать…
– Ну, порассматривай картинки. Видишь, какие быки? Это наши предки рисовали на стенах пещер. Сколько живет человечество, столько живет и искусство!
Дедушка Рейсмус рассказал о том, как его племяннику дали премию. Он три года работал на производстве зонтов и придумал зонтик особой конструкции, у которого спицы не выворачиваются и не ломаются.
– Эх-хэ-хэ, – сказал дедушка Лидертафель. – Я тоже в юности мечтал что-нибудь изобрести. Да так и не изобрел. Но, по-моему, не стоит об этом жалеть. Все самое важное в жизни изобретено сотни и тысячи лет назад… Дом. Горячий хлеб. Любовь.
– А мне до сих пор еще не поздно изобрести вещь, которая в корне перевернет нашу картину мира, – сказал господин Флажолет.
– И что ты для этого делаешь? – усмехнулся дедушка Рейсмус.
– Ну, я об этом задумываюсь. У меня все еще впереди.
– А зачем переворачивать нашу картину мира? – спросил Карильон.
– О, любую картину мира надо время от времени встряхивать, точно калейдоскоп, – воодушевился господин Флажолет. – Осторожнее, Ребушиска, в той рамке нет стекла.
– Что это за дядька? – спросила Ребушиска, разглядывая портрет усатого и бородатого господина в пенсне.
– Это врач и благодетель человечества, – сказал господин Флажолет. – Он открыл вакцину от разных смертельных болезней.
– Я тоже стану благодетелем человечества, – серьезно сказала Ребушиска. –И шушества. Пока не знаю, как. Но я придумаю.
– Хочешь конфету, Ребушиска? – спросил господин Флажолет.
– Хочу, – сказала Ребушиска. Всем великим мыслителям надо подпитывать мозг шоколадом. Время от времени.
По дороге домой и Ребушиска, и Карильон молчали почти все время. Но не потому, что поссорились. Они оба думали о разных изобретениях.
«Вот я, например, пишу музыку», думал Карильон. «Тоже в своем роде изобретение. Ведь такой музыки раньше не было, и за меня ее никто не напишет. Не надо откладывать это дело на потом, как господин Флажолет. Приду домой и сразу же допишу ту самую трудную пьесу, которую уже месяц не могу закончить! А если не смогу ее дописать, то выброшу в мусорное ведро. Все лучше, чем без конца надеяться, что завтра, может быть, придет вдохновение и все получится само собой!»
Решено – сделано.
Господин Карильон не отдыхал, не пил чай, а сразу кинулся записывать то, что пришло ему на ум по дороге.
Ребушиска крутилась рядом.
– А почему у тебя вся бумага в линеечку?
– Это нотный стан. Не мешай.
Ребушиска походила-походила вокруг него кругами. Но Карильон ее не видел и не слышал. Ерошил свои и без того растрепанные волосы и шептал: «Нет, не то, неправильно… Стоп, а если вот так?»
– Есть кто дома? – шутливо спросила Ребушиска.
– Дверь, – ответил Карильон.
– Что – дверь?
– Дома.
Маленькой шуше стало понятно, что с Кари, когда он в таком состоянии, разговаривать невозможно.
Ребушиска ушла в гостиную, залезла за спинку дивана и стала играть в пещерного человека. Только она думала, что он называется «кущерный человек». Сначала просто лазала за диван и обратно, потом притащила туда фонарик и стала рисовать карандашами на стене пещеры, то есть на обоях. Когда-нибудь на ее рисунки наткнутся археологи. Ну, или Карильон. Если будет переставлять мебель.
– Ребушиска, я закончил! Слышишь? У меня получилось! Иди сюда!
Карильон показал ей исписанный нотами лист.
– Ну, как тебе?
– Красиво, – вежливо сказала Ребушиска. – Только вот эти букашки с хвостами, а вон те без хвостов. Надо, чтоб у всех были хвосты!
Карильон усадил шушу к себе на колени и стал объяснять ей нотную грамоту. Помог нарисовать скрипичный ключ.
– Скрипичный, потому что скрипит?
– Нет, от слова «скрипка».
– А нотов сколько?
– Семь. Только не нотов, а нот.
– А на пианино?
– Тоже семь.
– А почему кнопок тогда так много?
– Не кнопок, а клавиш. Там те же семь нот. Только слева они совсем взрослые и басят: бу, бу… А справа маленькие, и голосочки у них тоненькие: пи-пи-пи… А посередине они средние. Но везде одни и те же до, ре, ми, фа, соль, ля, си.
Ребушиска крепко задумалась.
– А если я открою другие ноты, мне премию дадут?
– Не знаю. Никогда не слышал, чтобы давали премию за новые ноты.
– Эх-хэ-хэ… – вздохнула Ребушиска, совсем как господин Лидертафель. – Ну ладно. Я их бесплатно открою.
И полезла в свой уголок за бумагой и цветными карандашами. Вид у нее был серьезный. Даже суровый. Как у будущего благодетеля человечества. Пора брать дело в свои лапы. А то за столько миллиардов триллиардов лет эти взрослые додумались только до семи нот…
Ребушиска притихла. Рисовала нотный стан и семь нот снова, и снова, и снова… Где же разместить восьмую ноту?
И вдруг ее осенило.
– Я придумала! Придумала!
Ребушиска вышла на середину комнаты и объявила:
– Нота ю. Автор – Ребушиска. Вот.
Карильон посмотрел на рисунок с нотным станом.
– А где твоя нота?
– Переверни лист.
На обратной стороне листа стояла маленькая розовая точка.
– Все линейки заняты. Новую ноту можно запихнуть только с другой стороны! Я сама до этого додумалась!
Ребушиска тоненько запищала:
– Юуууууууууууууууууууууууу…
А потом спросила:
– Тебе нравится?
Карильон улыбнулся и почесал Ребушиску за ухом.
– Очень нравится. Такой звонкий голосок… Точно у флейты-пикколо.
– Я не пикало… – обиделась Ребушиска. – Это мыши – пикалы, а шуши – не пикалы… У тебя дома живет изобретатель, а ты не понимаешь!
Впрочем, долго дуться она не умела.
– А можно, ты сегодня вечером, когда звонить будешь, сыграешь мою ноту «ю»?

Глава девятая. Ребушиска жалеет букву «А»

Карильон и Ребушиска до обеда сходили на рынок, а потом на кухне стали разбирать покупки – что в шкаф положить, а что прямо сейчас приготовить.
– Смотри, – сказала Ребушиска, ткнув лапкой в надпись на банке консервированной фасоли. – Это буква лыбдыбды.
– Это не лыбдыбды, а мягкий знак.
– Почему – мягкий?
Карильон объяснил.
Ребушиска кивнула с умным видом.
– Так он не звучит? И его нельзя петь?
– Нельзя.
– А если я придумаю, чтобы он звучал?
– Ребушисонька, тебе слава изобретателя покоя не дает. Между прочим, все знаменитые изобретатели сначала научились читать, писать и считать, а потом изучили много других наук: историю, географию, ботанику…
– А кто изобрел кущерного человека? – спросила Ребушиска. – Тогда же никаких наук не было.
Карильон почесал в затылке. Некоторые ребушискины вопросы ставили его в тупик.
– Не кущерного, а пещерного. Наверное, пещерный человек сам себя изобрел.
Ребушиска задумчиво подергивала свою вопросительную чёлку.
– А что здесь написано?
– «Фасоль консервированная».
– А слово «фасоль» можно написать двумя нотками?
– Конечно, можно, если хочешь. – Карильон вырвал лист из записной книжки, провел пять линий – нотный стан. Ребушиска нарисовала «фа» и «соль». – Вот умница! Смотри-ка, ты правильно запомнила ноты. Постарайся, и точно станешь изобретателем!
Ребушиска нарисовала еще одну «соль».
– А это соль! Которой мы солим суп!
– Верно… Видишь, ты фасоль посолила.
– Так вкуснее!
Потом Ребушиска достала из шкафа банки с надписями «Сахар», «Перец черный» и «Перец красный». И принялась их рассматривать, пытаясь угадать, где что написано. Когда оказалось, что эти слова нельзя написать нотами, Ребушиска вздохнула.
Маленькая шуша явно намекала Карильону, что хочет научиться читать и писать.
По крайней мере, так считал Карильон.
И взялся за дело.
Карильон решил, что давать такой маленькой шуше перо и чернила пока рано. Пускай пишет цветными карандашами. Она к ним привыкла. Любит ими рисовать – полюбит и писать.
Карильон положил перед нею лист с большой буквой «А».
– Это «А», Ребушиска. Садись и пиши точно такую же.
– А красным карандашом можно? – спросила Ребушиска.
– Можно.
– А зеленым?
– Можно.
– А желтым?
– Тоже можно.
– А желтым будет не видно, – радостно объявила Ребушиска.
– Пиши зеленым.
– Нет, я хочу красным…
Тут Карильон отвлекся – принесли почту.
Карильон не сумел дойти до двери степенно, как положено взрослому – бросился бегом. Неужели наконец-то пришли письма от старых друзей по Школокольнице?
Сперва в глаза ему бросился картонный квадратик с печатными готическими буквами и силуэтами фей – приглашение на ежегодный осенний фестиваль ремесел и искусств. Сверху рукой госпожи Кантилены было приписано: «Дорогой Карильон, непременно приходите!» Кругленькая мамочка мэра, конечно, не могла заменить Карильону маму, но от этой неофициальной приписки звонарю стало теплее на сердце. Часть фестиваля он, скорее всего, пропустит: ему нужно будет звонить в колокола, а потом показывать Колокольную башню туристам. Но на ярмарку после праздника они с Ребушиской непременно успеют.
Тяжелый предмет оказался почтовым каталогом – Карильону предлагали подписаться на разные газеты и журналы.
Карильон раскрыл каталог и прочел: «Гномы – ярче: журнал для любителей раскрашивать садовых гномов! Нераскрашенный гипсовый гном прилагается к каждому номеру». Чего только не придумают. И ведь находятся чудаки, которые выписывают именно такие несуразные журналы!
Нет писем от друзей…
С другой стороны, откуда им знать его адрес?
Карильон и сам узнал свой адрес только позавчера – и очень удивился.
Ему прислали подписной лист «В защиту исчезающих видов всего» на адрес «ул. Колокольная, дом 1». Подпись Карильон поставил, пожалел исчезающие виды всего. Но про себя подумал: никакой Колокольной улицы нет в помине, а есть Колокольная башня, у подножия которой стоит единственный дом, и совсем необязательно его нумеровать.
Карильон недавно сходил на почту, спросить, вдруг ему прислали какую-нибудь весточку до востребования. Весточек не было. А Карильон решил ходить на почту как можно реже: в почтовом отделении работали одни барышни. Ладно бы две-три, а то целых пять. Разговаривать сразу с пятью барышнями Карильон не умел. Ему казалось, будто они все время смотрят на его уши, не то чтобы торчащие, но все-таки немножко оттопыренные. А уши от лукавых и насмешливых взглядов барышень густо малиновеют и становятся еще смешнее.
Вздохнув, Карильон вернулся к Ребушиске.
Та склонилась над листом бумаги, сопела, лапой заслоняла написанное.
– Ну как, получается?
– Получается. – Ребушиска перестала закрывать лист лапой и доверчиво посмотрела на Карильона.
На листе красовалась непонятная крокозямбла. Вроде жука.
– Это что? – спросил Карильон.
– Буква «А».
– А что из нее торчит?
– Лапы.
– Зачем?..
– Как зачем? Вот две лапы, а вот еще две, и еще две. Всего шесть. Как у меня!
Карильон заморгал. Ребушиска зачастила:
– Кари, ну подумай, у бедной буквы «А» всего две лапки! И она на них стоит. Как же она будет обниматься с друзьями, и разворачивать конфеты, и вообще…
– У птиц тоже всего две лапки.
– У них еще крылья. Ой, совсем забыла! – И Ребушиска пририсовала букве «А» крылышки.
– Ладно, Ребушиска. Эту диковинную букву оставь себе, и пусть она у тебя живет в коробке, где все твои рисунки.
– Я ей друзей нарисую!
– Хорошо, нарисуй. Но попозже. А сейчас напиши другую букву «А», без лишних лапок и без крылышек.
– Не могу.
– Почему?
– Мне ее тоже жалко станет.
– Ребушиска, я тебя прошу.
Маленькая шуша тяжело вздохнула, от огорчения совсем легла на стол и, досадливо мотая кончиком хвоста, начала выводить новую букву «А».
– Сядь ровно, Ребушиска.
– У меня вся спина какая-то хлюплая. Может, это болезнь, Кари? Хлюплая спина?
– Хватит симулировать! Ну посмотри, какая буква получилась кривая! – Карильон уже начал терять терпение. – Ты нарочно не слушаешься? Полчаса прошло, а мы до сих пор твердим азы.
– Твердим а-что?
– Азы. Ну, ты же знаешь, начинать с самой первой буквы алфавита – значит начинать с аза…
– Нет, не знаю. Расскажи! – Ребушиска вскочила из-за стола, запрыгала вокруг Карильона, легонько боднула головой его колени. – А много этих азов, много? Ну, самых первых букв алфавита? Больше ста тыщ или меньше?
Карильон покраснел от досады.
– Первая буква всего одна! И мы ее никак не можем выучить! Да перестань же ты скакать, Ребушиска!
– Нет, послушай, Кари, если взять все книжки на свете и посчитать все-все буквы «А», это сколько будет?
– Какая разница!
– Ну, больше, чем звезд на небе, или меньше?
– Ребушиска! Сейчас же! Садись смирно! И пиши нормальную букву «А»! Ты что, на всю жизнь хочешь остаться безграмотной?!
– Не хочу, – пискнула Ребушиска.
Замерла испуганно, закрыла лапами мордочку.
– Ты меня совсем тогда не будешь любить?
Карильон вздохнул. Взял маленькую шушу на руки, погладил, почесал за ухом.
– Конечно, буду. Как же тебя не любить, Ребушиска…
Сел за стол, устроил шушу у себя на коленях.
– Возьми красный карандаш, а я возьму зеленый. Будем соревноваться, у кого больше буковок «А». Ты – красненькую, я – зеленую, ты – красненькую, я – зеленую…
Работа пошла споро, и весь лист заполнился ровными, степенными зелеными «А»-шками и пляшущими красными – толстыми и худыми, маленькими и большими.
– Старайся писать буквы одинаково. Как будто они все – близнецы.
– Так много близнецов? – удивилась Ребушиска.
Когда Карильон поднялся на башню – звонить, она потихоньку пририсовала всем буквам «А» глазки и улыбки.
Вечером Карильон и Ребушиска пили чай – он с лимоном, она с молоком и медом. Карильону пришлось объяснять ей, куда делся мед в чае и почему его не видно. Ребушиска задумалась. Челка, похожая на знак вопроса, торчала над ее мохнатым лбом, словно самый настоящий вопрос.
– А сапожная вакса? Она тоже вся-вся растворится в чае? Или чернота останется?
– Чернота останется. И кружку потом не отмоешь. Будет внутри вся черно-серая, маслянистая, противная.
– Маслянистая? Почему?
– Вакса маслянистая, чтобы сапоги блестели и не промокали. Будет время, объясню тебе азы химии… Не качайся на стуле, Ребушиска, упадешь…
Карильон никогда не оставлял мытье посуды на потом. Сразу после чаепития вымыл кружки, и Ребушиска их вытерла. А когда споласкивала тряпку, вдруг запела на мотив карильоновского звона:
– Азы, азы, бежали три козы… А как дальше, не знаю.
– Азы, азы, глаза у стрекозы, – подхватил Карильон.
Потом Карильон помог Ребушиске аккуратно вырезать картинки из каталога. Маленькая шуша вырезала красивые картинки отовсюду и хранила их в почтовом конверте. Она страшно захотела подписаться на журнал с садовыми гномами.
– Зачем нам гномы, Ребушиска?
– Как – зачем? А раскрашивать?
– Раскрашивай картинки. Садовый гном нужен только тем, у кого сад. А у нас нет даже маленькой клумбы. И в ящике для рассады не растет ничего.
– А давай мы гнома в ящик поставим, землей немножко прикопаем и скажем, будто у нас гном вырос!
На другой день господин Карильон сходил на почту и подписался на журнал с садовыми гномами. Мужественно выдержал насмешливые взгляды почтовых барышень, которые тут же принялись тихонько хихикать – они как раз обсуждали, неужели кто-то в здравом уме подписывается на такие дурацкие журналы.
А потом он сходил на рынок и накупил там самой разной рассады. Пускай у Ребушиски будет своя маленькая клумба возле дома.
«Жаль, что друзья мне так и не написали», подумал Карильон. «Зато с Ребушиской не соскучишься!»

Глава десятая. Ребушиска собирает рецепты

Карильон варил суп, а Ребушиска крутилась рядом, то и дело попадаясь под ноги, и повторяла: «А я тебе помогаю! Правда, я тебе помогаю?»
Карильон добавил в суп томатные консервы и фасоль из банки. Ребушиске ужасно нравилось нанизывать на вилку фасолины и есть по одной. Но шуша не сознавалась, что любит «эту противную фасоль», а почему – сама не знала.
– А из чего суп?
– Из овощей.
– У-у… Почему суп не варят из карамели, ирисок, шоколада и меда? Вот такой суп я бы съела…
– И у тебя зубы от ирисок намертво бы склеились. Ты бы и рот не смогла открыть, и свое имя не смогла бы выговорить. «Ждраште, я – Шебушишка!»…
Ребушиска фыркнула.
– Ну ладно, не надо ирисок. Шоколад, мед и карамелька сверху.

Когда Карильон окончил Школокольницу, вернулся в Загорный город и стал жить самостоятельно, ему пришлось научиться готовить.
Вначале дело у него не заладилось: в яичнице попадалась скорлупа, лапша слипалась в ком, похожий на осьминога, а каша, точно живая, сердито пыхтела и лезла наружу из кастрюли. О том, чтобы приготовить блюдо посложнее, Карильон и не мечтал: незачем портить продукты…
Но что делать?
Нанимать кухарку – дорого.

Ребушиска предложила простой выход: питаться одними шоколадками. Купить сразу двести шоколадок, по сто на брата – и можно ничего не готовить целый месяц.
Карильон вздохнул. Он любил шоколад – а кто не любит? – но еще ни разу в жизни не покупал сразу двести шоколадок.
– Ладно, будет тебе шоколадка. Правда, одна, а не двести. Не унывай, Ребушиска! В Школокольнице меня учили никогда трудностей не бояться.
Шоколадку Ребушиска по-честному разделила с Карильоном напополам, только попросила:
– Можно, я золотинку себе возьму?
– Золотинку? А, фольгу? Забирай.
Ребушиска у всех выпрашивала золотинки: от чая, от шоколада и даже от табака. Складывала их в коробку и время от времени пересчитывала – вернее, перебирала, разглаживала лапками и смотрела, как они блестят. Она еще не знала, зачем ей столько золотинок, но повторяла, как взрослая:
– В хозяйстве пригодятся.

Карильон попросил помощи у друзей и знакомых, и каждый поделился с ним каким-нибудь кулинарным секретом.
Господин Флажолет, владелец антикварной лавки, сказал, что знает самый правильный рецепт сладкой запеканки-клафути с ягодами. Его запеканка, сказал господин Флажолет, получается вкуснее любого торта. Замесив тесто, господин Флажолет унес его в погребец, чтобы настоялось. Карильон заметил, что погребец запирается, и вздохнул с облегчением – ничего с тестом не случится. Ребушиска тоже вздохнула – кто знает, отчего…
Господин Флажолет доверил ей очистить смородину от хвостиков, а там и тесто подошло, и печь основательно прогрелась.
Клафути следует запекать сорок минут. Ребушиска нарезала круги по кухне и спрашивала: «Ну, сорок минут прошло?» Карильон терпеливо отвечал: «Нет, Ребушисонька, прошло три минуты». «А сейчас?» «Пять минут». «А сейчас?» Спустя вечность клафути, наконец, подали на стол. И хозяин, и гости наелись вволю, а остальное господин Флажолет завернул в бумажную салфетку и отдал Ребушиске – «с собой на дорожку».

Дедушка Лидертафель пригласил Карильона заходить в любое время, можно и с утра. Его семья вставала рано, а раньше всех – Лина, юная барышня двух с половиной лет. Выпрыгивала из кроватки в шесть утра и сразу начинала скрестись в дверь папы-маминой спальни. Набегалась во сне, налеталась, нагуляла аппетит. Десять минут седьмого – кошмар-кошмар, Лина уже десять минут голодает, спасите! Бедная мама, зевая, выбиралась из-под одеяла…
С половины седьмого из кухни слышался звяк-бряк, и запахи жареных сосисок и пончиков с вареньем просачивались в спальни и будили тех, кто еще додремывал.
Карильон и Ребушиска пришли в восемь утра, когда Лина давным-давно позавтракала и уже была полна сил. Поэтому, пока взрослые здоровались в прихожей, кругленькая Лина выкатилась из кухни и вместо «здрасьте» цапнула Ребушиску за хвост.
– ИИИИИИИ! – заверещала Ребушиска и рванулась на свободу. Лина шлепнулась на пол. Но хвост не выпустила.
– АААААААААААА! – заорала Лина.
Из них двоих получился бы отличный осел. Осел повышенной громкости.
Карильон высвободил ребушискин хвост из пухлых лининых пальчиков. Мама подхватила дочку на руки. От крика Лина стала малиновая. Карильон пригладил встопорщенную шерсть на макушке Ребушиски. Та фыркнула и зашипела на Лину.
– ААААААААААААААААА!!! – закатывалась Лина. – Кися!!! Дай кисю!!!
Вот глупенькая! Мусорных шуш никогда не видела. И совсем ее не смущает, что лап у Ребушиски шесть. Лине что четыре, что шесть, что восемь лап, лишь бы поймать. И стиснуть. Изо всех сил.
– Зачем тебе киса? Ты ее мучить будешь, – вздохнула мама.
– Нябуду.
– Кисе больно. Нельзя ее дергать за хвост.
– Захвос, – воодушевилась Лина, перестала всхлипывать и уставилась на Ребушиску. Зажать бы кису посильнее, чтоб вырваться не смогла, тогда можно с ней и поиграть…
– Какой выразительный взгляд у вашей дочки, – сказал Карильон.
– Вы бы держали вашу Ребушиску подальше от моей Лины, – сказала мама.
– А разве не вам следовало бы держать вашу Лину подальше от моей Ребушиски?
– Мне что, запереть ребенка? – возмутилась молодая госпожа Лидертафель. – Она же познает мир, ей надо все исследовать, все потрогать…
– …хвост у бедной шуши оторвать… – язвительно вставил Карильон.
– Ну, еще вы подеритесь, – добродушно усмехнулся дедушка Лидертафель.
Его сноха и Карильон, немного пристыженные, отправились за ним на кухню.
Стоило взрослым отвлечься, как Ребушиска подошла к Лине, осторожно обнюхала ее, часто-часто шевеля усами. Лизнула теплую мокрую соленую щеку.
– Не плачь. Когда вырастешь, будет у тебя черепашка. Чтоб ее любить со всей силы. Панцирю-то не больно.
Лина погладила Ребушиску. Уткнулась лицом в ее белый мех.
– А ты не такая уж и вредная, – заметила Ребушиска.
– Ня, – ответила Лина.
– Вредная, вредная, все книжки мне изрисовала, – заложил сестру Линин брат Франк. Он как раз выходил из дома вместе с папой – папа на службу, а Франк в школу. Ему бы, конечно, хотелось получше рассмотреть такое чудо – чистую и белоснежную мусорную шушу, которую пускают в дом и с которой можно играть. Но Ребушиска была девчонка, да еще мелкая. Ну ее. Взрослые люди с малявками не возятся, у взрослых дел по горло – как-никак, второй класс.
Пока дедушка Лидертафель, надев очки с толстыми стеклами, читал утреннюю газету, его сноха, Линина мама, научила Карильона варить кашу и жарить яичницу с сосисками. Такая яичница называется «завтраком лесорубов» – она дает человеку силы на целый день.
И шуше, конечно, тоже.

Господин Бамбус был не бог весть каким кулинаром, но очень хотел помочь. Он пригласил Карильона с Ребушиской в гости и показал Карильону, как надо варить яйца с секундомером. Ребушиска была разочарована, когда поняла, что секундомер варить не будут, и сразу потеряла интерес к кипящей кастрюльке. Мужчины ждали, что секундомер вот-вот просигналит: «дзинь!», но вместо этого услышали из глубины дома знакомый писк: «А-а-а! Это не я! Оно само!». Карильон обвел взглядом кухню и не увидел Ребушиски. Он же учил ее в гостях не шалить, вести себя тихо. Вот она тихо и вышла из кухни, стоило взрослым отвернуться. Тихо-тихо начала исследовать дом, нашла коллекцию музыкальных инструментов господина Бамбуса, совсем тихонечко дунула в большую бамбуковую флейту, а потом засунула туда лапку – хотела пощупать, что там внутри делает «пиу». Лапка застряла. Перепуганная Ребушиска прибежала на кухню, таща флейту за собой и плача навзрыд. Бамбус потянул флейту к себе, а Карильон Ребушиску – к себе. Малышка заверещала: «Ой, не надо! Больно! Лучше я так буду ходить!». Пока двое мужчин спасали маленькую шушу, вода выкипела и скорлупа яиц полопалась. Ребушиску в конце концов освободили. Она раньше не знала, что музыка так сильно захватывает.

Дядюшка Верже, в прошлом бывалый путешественник, рассказал Карильону, как мариновать акулу, как жарить саранчу, как запекать броненосца в его собственном панцире, а еще – «запомните, Карильон, это должен знать каждый!» – почему ни в коем случае нельзя есть печень белого медведя.
Заметив, что у юноши голова пошла кругом, дядюшка Верже смягчился и записал для него простой рецепт: рагу по-флотски.
Вот этот рецепт:
«Рагу по-флотски: готовить из всего, что под рукой.
P.S.: Только не из печени белого медведя».
В доме у дядюшки Верже было полно разноцветных географических карт – оказалось, что Ребушиску не оттащить от них. Она раньше никогда не задумывалась, зачем нужны карты, а тут поняла, что с ними можно играть. Подобрав на полу маленькую щепочку, она повела «корабль» по широкой реке в самом сердце одной тропической страны.
– Смотри в оба, маленький капитан, – усмехнулся дядюшка Верже. – Ниже по течению – пороги. Это такие места, где река перепрыгивает препятствия и рычит, словно неукротимый лев…
На столе дядюшки Верже рядом с его рукописью лежали разноцветные веревочки с узелками.
– Не читай, – сказал дядюшка Верже. – Это личное письмо.
– Какое письмо?
– Узелковое письмо. Некоторые племена не пишут буквы на бумаге, а завязывают узелки на веревочках. Или шнурах.
Как же с них не падают ботинки, подумала Ребушиска, если они посылают друзьям шнурки вместо писем? Наверное, они ждут, пока друзья не пришлют им шнурково-узелковый ответ.
– Кари, Кари, а можно мне писать узелками? Не надо будет отнимать лапки у буквы «А»…
Дядюшка Верже чуть приподнял густые брови. Пришлось Карильону рассказать, как Ребушиска начала учить алфавит и пожалела бедную букву «А», у которой всего две лапки. Дядюшка Верже расхохотался так, что с потолка упало чучело морского ежа.
Если бы Ребушиска не любила Карильона больше всех, она бы осталась жить у дядюшки Верже. Он сказал, что Карильон и Ребушиска могут заходить в любое время. Он пишет толстую книгу о своих путешествиях, но иногда так приятно устроить передышку и почесать за ухом кого-то вроде Ребушиски!

Госпожа Драцена, пианистка, пригласила гостей с некоторой опаской: «Приходите, пообедаем, пока мой попугай спит». В городе поговаривали, что ее попугай страшно ругается, а госпожа Драцена его стыдится. Когда гости пришли, она накрыла клетку шалью, чтобы попугай думал, будто наступила ночь. Кухня госпожи Драцены содержалась в идеальной чистоте, точно операционная. Хозяйка настоятельно посоветовала Карильону питаться картофельными оладьями и морковными котлетами. Без соли и сахара. «Да и вашей малышке надо перейти на здоровую пищу», добавила она. И оладьи, и котлеты надо есть холодными, не разогревая – так полезнее. Драцена их приготовила заранее, чтобы успели остыть. Карильон попробовал котлету, вздохнул, доел угощение и поблагодарил хозяйку. Ребушиска надкусила оладью и тихонько пробормотала: «Жалко, что у меня раньше не было таких оладий»… Госпожа Драцена растрогалась. «Угощайся, милое дитя, возьми добавки!» Ребушиска покачала головой. «Нет, госпожа Драцена, я сейчас не хочу. А вот раньше… Мне было совсем-совсем нечего есть, я и траву жевать пробовала, и кору»… И вдруг из соседней комнаты раздался надтреснутый голос попугая: «Кошмар-р! Кар-р-ртошка! Мор-р-рковь! Др-р-рацена! Кошмар-р!»
После этого визита пианистка еще долго обижалась. Называла Ребушиску «катастрофически невоспитанным ребенком».

От госпожи Драцены Карильон и Ребушиска сразу зашли к ее соседке, бабушке Элодее.
Дом бабушки Элодеи очень понравился Карильону, только совсем не так, как жилище дядюшки Верже, полное диковинок. У бабушки Элодеи дом был, наоборот, самый-пресамый обыкновенный – так и хочется сказать «родной».
В прихожей лежали, конечно, на полу полосатые тряпочные коврики, а на кухне, разумеется, стоял маленький диванчик, прикрытый пестрым лоскутным покрывалом. Ребушиска тут же на него забралась, уселась на вышитую пухлую подушку, подпрыгнула на ней – и только потом опомнилась и спросила: «Ой, извините… Можно?».
– Все можно, – сказала бабушка Элодея, – только не тормоши котят. Дымка сердится.
Дымкой звали бабушкину кошку. Она со своими тремя котятами дремала в корзинке в углу кухни, у окна. Карильон тут же выпалил, что котят принес аист, и бросил на Ребушиску смущенный взгляд – боялся, что малышка начнет задавать вопросы. Бабушка Элодея посмотрела на юношу с легким укором, но ничего не сказала. Ребушиске хотелось получше рассмотреть котят, а может, и пощупать, но Дымка приоткрыла желто-зеленые круглые глаза и глянула на непонятную шестилапую гостью очень недружелюбно. Котята глаз не открывали, даже когда начинали шевелиться и тянулись к маме.
– Ой, – сказала Ребушиска. – А вдруг у них совсем нет глаз?
– Не бойся, Ребушиска. Будут у них глаза. Через неделю – обязательно.
– А глаза им тоже аист принесет?
Бабушка Элодея порылась в кухонном шкафу и нашла омлетницу – маленькую-маленькую сковородку с длинной ручкой.
– Смотрите, Карильон, какая легкая. Когда моя дочка была совсем малышкой, она училась печь блины на этой сковородке. А теперь на ней будет печь блины ваша Ребушиска.
У Ребушиски и брови, и усы затрепетали от волнения.
Бабушка Элодея повязала ей белое кухонное полотенце вместо фартучка и показала, как наводить тесто.
– Блины вкуснее всего с пылу, с жару!
– А пылусжар – он какой? – спросила Ребушиска. – А с чем вкуснее – с пылусжаром или с вареньем?
Ребушиска оказалась очень способным блинопёком. У нее даже первый блин получился не комом, а как надо.
– В гости ходить здорово, – сказала она Карильону. – Особенно рецепты собирать. Только от этих рецептов немножко тесно в животе и хочется спать…
И пока взрослые разговаривали, она свернулась клубочком и так крепко уснула, что Карильону пришлось нести ее домой на руках.

Глава одиннадцатая. Черничный звон

Двести тридцать девять.
Ровно двести тридцать девять ступенек надо одолеть, пока поднимешься по узкой винтовой лестнице на колокольную башню.
Наверху ждут колокола.
Во-первых, два больших колокола. У них человеческие имена: Марта и Мари.
Во-вторых, пять колоколов поменьше.
А в третьих, четыре десятка разноголосых братцев-колоколов – все они составляют один инструмент. Он-то и называется карильоном, и в его честь господин Карильон получил свое старинное колокольное имя. Голос каждого колокола привязан к своей клавише – чтобы звук не убежал и не потерялся, так думает Ребушиска. А еще есть педали – Ребушиска пока не поняла, для чего они. По клавишам ударяют кулаком, педали нажимают ногами.
Карильон любит свое ремесло.
Если что ему и не нравится, так это подъемы и спуски. Каждое утро и каждый вечер. А днем, когда башню посещают туристы, Карильон должен показывать им свои колокола. Туристы ворчат, что лестница очень длинная. Обмахиваются веерами и газетами. А когда поднимаются наконец наверх, на все голоса принимаются ахать: «Какой вид! Какая красота! Весь город как на ладони! А это наша гостиница – смотри, какая махонькая!»… Карильон терпеливо ждет, пока они налюбуются, наахаются и начнут задавать вопросы о колоколах. «Нет», говорит Карильон, «нельзя бить в колокола. И даже «только попробовать» нельзя. Если хотите послушать, я сыграю вам что-нибудь на карильоне».
Девяносто восемь, девяносто девять… Уф…
Сто…
Ещё сто тридцать девять ступенек впереди.
Столько времени зря пропадает!
Разве нельзя было сделать вместо винтовой лестницы подъёмник? Подумаешь, традиции! Ну и пусть далекие предки Карильона поднимались на башню по винтовой лестнице! Ещё более далёкие предки жили в пещерах, и никаких лестниц у них не было в помине! Зато не было и колоколов…
В конце концов Карильон сочинил «Менуэт Колокольной Башни», похожий на мелодию для музыкальной шкатулки. Плим, пара-пара-плим, пара-пара-плим, пам-пам-пам… Ребушиска послушала-послушала, чуть склонив голову набок и оттопырив одно рыжее ухо. «Это про то, как ты поднимаешься и считаешь ступеньки?» Карильон рассмеялся. «По-моему, менуэт получился ужасно нудный. Но у меня уже сил нет держать это в себе!» Ребушиска задумалась. «А где я? Ты добавь, будто рядом я прыгаю! Со ступеньки на ступеньку!»
Чтобы не так сильно страдать от скуки во время подъемов и спусков, Карильон решил нарисовать на кирпичной стене разные картинки. Рассматривать их по пути туда и обратно. Картинок пока было совсем немного, но Ребушиска помогала ему изо всех сил. На уровне карильоновских глаз были рисунки самого звонаря, а на уровне карильоновских коленок – ребушискины.
Наверху летали изящные феи, а внизу среди ромашек, огромных, как подсолнухи, радостно улыбались крошечный тигр и розовая кривобокая белка.
– Какая необычная белочка, – сказал Карильон.
– Это не белочка… Это рысь. – Ребушиска почесала нос. – Ну, мама леопарда.
Карильон надел специальную шляпу из газеты, чтобы краска не закапала волосы, и подсадил Ребушиску к себе на плечи.
– Нарисуй солнышко, Ребушиска.
– Улыбчатое?
– Конечно, улыбчатое!
И стену украсило желтое голубоглазое улыбчатое солнце.
Ближе к вечеру, когда Ребушиска мыла в тазу картошку, а Карильон ее чистил, шуша вдруг спросила:
– А самый первый колокол испекли в Загорном городе?
– Не думаю. Город у нас древний, но не настолько. А с чего ты взяла, что колокола пекут?
– Ну, их же готовят в печке. Значит, пекут. Или жарят?
– Нет, Ребушиска, их отливают. Из расплавленной бронзы. Она очень горячая, но всё-таки не жареная.
– А господин Флажолет про тебя говорил: «Жарит во все колокола»…
Господин Флажолет держал антикварный магазинчик и разбирался во всем понемногу. Он знал ответы на разные вопросы, а если не знал, то сам сочинял. Ребушиска ему нравилась – он любил ее, как выдумщик выдумщика.
Поджарили картошку, поужинали, помыли посуду.
– Ну, пойду на башню. Малиновый звон сам себя не прозвонит.
– А почему – малиновый звон? Ты любишь малину?
– Я больше чернику люблю.
Карильон ушел, а Ребушиска тут же подумала: что, если накормить Кари черничным вареньем и колокола тоже намазать черничным вареньем? Будет тогда звон – черничный?
А чего зря гадать?
Надо проверить.
У Ребушиски была красная бумажная сумочка – сама вчера ее вырезала из журнала по пунктирным линиям и склеила клейстером, а вместо ручек шнурок продела. Ребушиска повесила сумочку себе на шею и пошла в город, как большая.
Покупать черничное варенье.
Над ее головой плыл малиновый звон. Справа и слева от дороги зеленела мягкая трава – вот бы по ней попрыгать… Но, говорят, в траве могут водиться змеи.
По дороге маленькую шушу обогнали двое мальчишек. Один катил прутиком колесо, другой вел за руль велосипед.
– Смотри, какая, – сказал тот, что с прутиком, указывая на Ребушиску. – Сумочку несет. Наверное, дрессированная.
– Это шуша, – ответил тот, что с велосипедом.
– Я не дрессированная, – сказала Ребушиска.
– Разговаривает, – ухмыльнулся мальчишка с велосипедом.
– Я не разговариваю, – сказала Ребушиска. – Мне нельзя разговаривать с незнакомыми.
– Садись, подвезем, – предложил мальчишка с велосипедом.
Ребушиска не знала, что ответить, посмотрела на велосипед, на мальчишек – и вдруг пустилась вперед бегом, только хвост мелькнул в облачке пыли.
Шуши бегают очень быстро.
Эту окраину города Ребушиска плохо знала. Но помнила, что среди узких улочек и одноэтажных домов, украшенных затейливыми флюгерами, есть бакалейная лавочка с ярко раскрашенной вывеской.
На вывеске жмурил один глаз бравый моряк в берете, а внутри лавочки вкусно пахло разными приправами. Еще на стены были наклеены красивые картинки – девочки в чепчиках, мальчики в поварских колпаках. Ребушиска хотела бы знать, что написано под картинками, но читать пока не умела.
Когда-то, еще до знакомства с Карильоном, Ребушиска нашла на берегу реки мелкую монетку и украдкой сбегала в город – купить себе чего-нибудь вкусненького. Она бы съела горячий пирожок с картошкой и грибами, но лотошник сказал, что пирожок стоит три монетки. Ребушиска зашла в бакалейную лавочку. Оказалось, ребушискиных денег хватает всего на одну ириску. Голодная Ребушиска купила ириску, запихнула в рот, облизала фантик и побрела к выходу. «Эй, постой!» – окликнула ее хозяйка и дала ей еще горсть ирисок. «Это тебе про запас».
Хозяйку звали Клара Фенхель. Ребушиска считала, что Клара Фенхель «прекрасная, как утро». (Шуша слышала это выражение в одной песне, и оно ей очень нравилось, а вот Кари считал, что оно смешное). У Клары были румяные круглые щеки и густые русые кудри, отливающие золотом на свету, а белая кружевная наколка на голове напоминала корону. Про Клару говорили: «Какая хорошенькая эта госпожа Фенхель!». Ребушиска иногда задумывалась: «Интересно, а я – хорошенькая или нет?». И минут пять старалась ходить по дому плавно, как госпожа Фенхель. А потом ей это надоедало, и она снова принималась носиться, как угорелая.
Бакалейную лавочку Ребушиска нашла без труда.
Клара Фенхель, пока не было покупателей, отошла от прилавка и, стоя возле полок с консервами и крупами, смотрелась в маленькое зеркальце в серебряной оправе и подкрашивала губы. Услышав легкие ребушискины шаги, она обернулась:
– Здравствуй! О, это ты, Ириска?
– Я Ребушиска.
– Ириска-Ребушиска. Что ты хотела, малышка?
Ребушиска чуть не спросила: «А можно, я немножко подкрашусь вашей помадой?» – но прикусила язычок. Взрослых не стоит о таком просить. Все равно откажут.
– А… а что написано на картинке? – выпалила она. И наугад указала лапкой на картинку: две девочки несут корзину с покупками.
– Тут написано: «Без масла и без сала счастья в жизни мало». Это стихи. Еще мой дедушка сочинял.
– Красиво! А тут? Тоже стихи?
– Да, тоже дедушкины… «К баранине подай картошку, да перец, да горчицы ложку». Он был очень талантливый. – Клара Фенхель мягко улыбнулась. – А ты, случайно, не забыла, что тебе надо купить?
– Нет, не забыла, мне надо…
И вдруг Ребушиска поняла: она же забыла деньги! Как она могла быть такой дурочкой? Нацепила себе на шею пустую бумажную сумочку и пошла в магазин без денег!
– Ой, извините, – пискнула Ребушиска. – Можно, я сбегаю домой и вернусь?
И, не дожидаясь ответа, выскочила из лавки.
Только бы успеть – вечер уже, все магазины скоро закроются…
Ребушиска помчалась обратно знакомой дорогой.
И наткнулась на неожиданное препятствие.
Между двумя домами был узкий проход-арка, и в этой арке никак не могли разминуться три барышни с кружевными зонтиками и молодой щеголь с бульдогом.
– Не пойду, – жаловалась подругам самая младшая из барышень. – Он смотрит прямо на меня и рычит…
Она, конечно, имела в виду не щеголя.
– Не бойтесь, прелестное дитя, – говорил молодой человек, придерживая рычащего бульдога за ошейник. – Регул не кусается. Вы можете его погладить. Не хотите? Вы его очень расстроили! Да, Регул? Барышня не разглядела твою красоту. Ну, посмотрите на него! Какой благородный лоб! Настоящий рыцарь: суровый, но нежный в глубине души…
И тут, как на грех, бульдог увидел Ребушиску.
Он рванулся, опрокинул хозяина и полетел на маленькую шушу, как пушечное ядро. Злобное, зубастое пушечное ядро с горящими глазами!
Барышни ахнули, а молодой человек завопил:
– Регул, сидеть, лежать, к ноге!
Ребушиска бросилась бежать.
Ох, как она бежала!
А за ней по пятам несся настоящий рыцарь. Нежный в глубине души.
А за ним по камням мостовой звякал и брякал железной заклепкой длинный поводок.
– Регул! Регул, стой!
Бульдог:
опрокинул лоток торговца сувенирами,
сбил с ног пухлого господина, который бежал трусцой для поддержания здоровья,
сшиб разносчика вечерних газет, и газеты разлетелись по кварталу сами собой,
укусил постового, который пытался его поймать,
напугал лошадь зеленщика (та заржала, прянула с места в карьер, и фургон с зеленью помчался бог весть куда, а следом, ругаясь, побежал зеленщик).
Дворняги, овчарки, пудели и терьеры, едва завидев бульдога, принимались лаять, тявкать и рваться с поводков, и казалось, будто по всему Загорному городу собаки с ума посходили.
Ребушиска по сторонам не оглядывалась, не звала на помощь. Ловила сухим ртом сухой воздух, а крикнуть не могла.
Разноцветные дома и палисадники слились перед глазами в пеструю мешанину.
Она уже не помнила, как очутилась вдруг на высокой липе в городском саду. Густая зеленая крона скрыла ее, нагретая солнцем кора была теплой, как ласковые руки.
Ребушиска любила липы: липовый цвет пахнет сладко-сладко. Наверное, липа – доброе дерево. Спасет маленькую шушу от беды.
Там, внизу, люди наконец поймали бульдога, и растрепанный щеголь в грязном костюме принялся что-то доказывать пострадавшему постовому. Вокруг собралась толпа взрослых. Все спорили и ругались. Ребушиска узнала много цветистых выражений, которые вслух лучше не повторять. Наконец, хозяин бульдога заплатил и за газеты, и за разбитые гипсовые сувениры, и еще за что-то – а потом ушел, волоча на поводке своего «настоящего рыцаря». Впрочем, теперь он называл беднягу Регула иначе. Ребушиска расслышала: «Домой, скотина! Ну и мерзкий у тебя вид! Возьми любой плакат «Внимание, розыск» – увидишь такую же разбойничью рожу! А ну, шевелись, болван!»
Бульдог поник головой и побрел за хозяином. Ребушиске стало жаль его… совсем чуть-чуть.
Взрослые один за другим расходились по домам – рассказать родным, какой переполох в городе случился. Никто не стал искать шушу, за которой гнался бульдог. И Ребушиска решила, что это к лучшему.
Из ресторана «Парадиз» доносился пыльный, сладкий, поскрипывающий голос. «Адельмина, ты повинна – стражду я, не сплю ночей». Пел граммофон.
Ребушиска вспомнила, как недавно мурлыкала эту же песенку, вытирая вымытую Карильоном посуду. Пела, как поняла: «Адельмина, туповина, страх жуя и слюночей!» А Кари, услышав про «туповину», рухнул на стул и уткнулся лбом в столешницу: «Ребушиска, мне нельзя столько смеяться!»
От питьевого фонтана веяло прохладой. Лапы у Ребушиски саднили и горели. Ей хотелось пить. Шуша огляделась кругом и, не увидев никого поблизости, перелезла через низкий бортик, смочила все шесть лап, поймала ртом бегущую струйку, сделала глоток, другой, третий… Сбилась со счёта. Уф! Стряхнула капли воды с усов. И погладила каменного льва, который понарошку охранял фонтан. Лев был чуть меньше кошки, не злой, не страшный, зелёный с одного боку.
Недалеко от «Парадиза» Ребушиска протиснулась под узорчатой кованой оградой и оказалась на незнакомой улице.
Заходящее солнце отражалось в десятках окон, вот оно вспыхнуло ярко-ярко в последний раз и скрылось за далёкой горой.
Ребушиска вспомнила, что Карильон давным-давно закончил звонить и спустился с башни. Интересно, чем он сейчас занимается?
Наверное, уже соскучился без нее.
Сперва поискал ее в доме, а потом вышел во двор и зовет: «Ребушиска, где ты? Ребушиска!» А ответа нет. Вот бы оказаться дома, отозваться: «Я здесь!»…
Надо скорей возвращаться, пусть даже и без варенья.
Ребушиска попробовала вспомнить обратную дорогу. Стала плутать по незнакомым улицам.
В окнах зажигался свет – люди собирались вместе, читали вслух или разгадывали кроссворды, вязали или курили трубки, беседовали с друзьями, играли с детьми. В каждом доме шла своя интересная жизнь. На одном доме был нарисован корабль, на другом – дама с большим старинным кубком в руках. Ребушиска никогда раньше не видела этих домов, иначе бы непременно их запомнила.
На оградах аккуратных садиков сидели аккуратные кошки. Может, они бы и подсказали Ребушиске дорогу, но Ребушиска не понимала по-кошачьи.
Она спросила у прохожего, где колокольная башня, а он ей стал долго и путано объяснять, где находится городская свалка и поселение шуш.
– Мне туда не надо! – возмутилась Ребушиска. – Я же сказала: мне нужна колокольная башня!
– Но разве ты не шуша? – удивился прохожий. – Раз ты мусорная шуша, тебе нужно в поселение мусорных шуш.
И пошел дальше. Ребушиска не сдержалась, пискнула ему вслед:
– А раз вы глупый, вам нужно в поселение для глупых?
– Полегче, полегче, Ребушиска! – послышался рядом знакомый голос. – Нет в мире такого поселения. А то мы все там жили бы, или хоть гостили бы время от времени!
Это был господин Флажолет, хозяин антикварной лавочки.
– Дядюшка Флажолет!
Ребушиска бросилась к нему и крепко-крепко обняла его за ногу. Господин Флажолет почесал ее за ухом.
– Как же Карильон тебя отпустил гулять так поздно?
– Я за черничным вареньем ходила… – смутилась шуша.
– А почему одна?
– Я забыла сказать Кари… Думала, быстро сбегаю и вернусь, пока он звонит. Ой, дядюшка Флажолет, тут такое было!
И она рассказала про бульдога.
– То-то натерпелась ты страху, – посочувствовал господин Флажолет. – Настоящая дева в беде!
Ребушиска приосанилась и распушила челку. Ей понравилось, что ее назвали девой, совсем как взрослую.
– А варенье ты что, по дороге потеряла?
– Нет… Я его так и не купила…
Пришлось рассказать – хоть и стыдно – про то, как ходила в магазин с пустой бумажной сумочкой, без денег.
– Вот что, – сказал господин Флажолет. – Я как раз иду к бабушке Элодее. Я у нее одалживал вафельницу и вот – несу назад, а заодно хочу ей подарить красивый расписной ящик для разных приправ. У меня в магазине завалялся… И вот что я думаю: бабушка Элодея охотно одолжит вам с Карильоном баночку варенья. А потом я покажу тебе дорогу домой. Так что пойдем вместе, Ребушиска. И держи хвост морковкой!
По дороге Ребушиска рассказала господину Флажолету и про Клару Фенхель.
– У нее дедушка был поэт! «Без масла и без сала счастья в жизни мало»! Правда, хорошие стихи?
– Очень хорошие!
– А почему вы смеетесь?
Ребушиска обиделась за Клару и за ее дедушку.
– Ты меня не так поняла, Ребушиска, – улыбнулся Флажолет. – Я не считаю, что стихи плохие. Просто мои знакомые поэты пишут про лилии и звезды, про высь небесную и даль необозримую, про вечность и бесконечность… Но как бы высоко их ни заносило, на хлеб они все-таки рады намазать самое обыкновенное масло!
– Я однажды сочинила стих, – призналась Ребушиска. – Но не такой красивый. «Мне не достать до солнышка, зато оно гладит меня. И когда оно ложится спать, тогда ложусь и я».
– Стихи немножко хромые, – честно сказал Флажолет. – Зато в них – ты, Ребушиска. Вот такая, как ты есть.
– Это потому, что я тоже хромаю, – весело сказала Ребушиска. – Немножко. Лапу ушибла, пока бежала.
Бабушка Элодея с порога обругала господина Флажолета:
– О чем вы думали? Посмотрите, ребенок устал, ногу повредил, ну зачем вы потащили ее в гости? А Карильон знает, где она?
Господин Флажолет объяснил: Ребушиске нужно черничное варенье, а магазины уже закрыты.
– Как вы не понимаете, Флажолет – господин Карильон места себе не находит! Ему важнее живая и здоровая Ребушиска, чем любое варенье, хоть черничное, хоть из розовых лепестков! Черствый человек, я вам даже чай подавать не стану, пока не отведете Ребушиску домой! А потом возвращайтесь. И мы попьем чаю с пирогом.
Ребушиска тоже хотела чаю с пирогом, но бабушка Элодея кипела от негодования, и, конечно, ни за что не оставила бы у себя Ребушиску еще на полчаса. Зато она дала ей с собой кусок пирога, завернутый в бумажную салфетку. И баночку варенья тоже дала. И помазала мазью ушибленную лапку. И выставила ее вместе с Флажолетом за порог.
– Помните, Флажолет – никаких задержек в пути! Никаких любований луной и звездами! Я не буду знать покоя, пока это дитя не окажется под родной крышей!
Первые звезды уже показались на ясном небе и сразу увидели, как идут в сторону колокольной башни господин Флажолет и Ребушиска.
– Смотри, какие чистые звезды!
– Не могу. – Ребушиска на ходу жевала кусок пирога. – Бабушка Элодея запретила.
– Что запретила?
– Любоваться звездами.
– Не надо понимать ее слова буквально.
– А как надо? – удивилась Ребушиска.
– Мы могли бы по пути зайти к одному художнику. И взять его с собой. Ему для вдохновения как раз полезно гулять по вечерам. И зарисовывать все, что он видит. Кроны деревьев, наполненные ветром. Оранжевые огоньки домов на склоне горы. Силуэт репейника на фоне луны. Я не могу допустить, чтобы он сидел дома, Ребушиска, и чтобы его этюдник лежал без дела в такой вечер. Ведь надо зарисовать все-все. Потому что – запомни – это лето никогда не повторится. Ни одно лето никогда не повторится.
– А бабушка Элодея сказала: никаких задержек в пути.
– Вас точно подменили, незнакомый образцовый ребенок. Можно подумать, вы не сбегаете из дому, не ввязываетесь в разные приключения, и у вас под мышкой зажат учебник математики.
– У меня под мышкой зажата баночка варенья, – уточнила Ребушиска. – И я хочу домой.
Запахло летом и свободой. Диких, некошеных трав кругом становилось все больше, а домов по обеим сторонам дороги – все меньше. Впереди высилась колокольная башня.
– Осторожно, – сказала Ребушиска. – Если через дорогу переползет змея – надо стоять тихо. Пусть ползет по своим делам.
– С такой мудрой шушей и змеи не страшны, – ответил Флажолет. Он смотрел то на звезды, то на огоньки предместья, но уж точно не под ноги.
Ребушиска была не совсем уверена, кто из них кого ведет.
Навстречу им шел полицейский с овчаркой. Ребушиска прижала уши, отпрянула: на сегодня с нее довольно собак! Но тут она увидела, что следом за полицейским идет Карильон.
– Кари! Кари, я здесь!
Ребушиска бегом бросилась ему навстречу. А Карильон бегом бросился навстречу ей.
– Ох, Ребушиска, – выдохнул господин Карильон, подхватил малышку на руки и прижал к себе. – Бестолковая ты шуша, где тебя носило, как ты могла убежать без спросу?
– Зато я черничное варенье принесла, – сказала Ребушиска. – Ты меня задушишь…
Карильон поставил маленькую шушу на землю.
– Спасибо, – сказал он Флажолету.
– Не за что, друг. Рад был вас повидать. Но теперь я спешу, не взыщите, меня ждет чай с пирогом.
– Извините за беспокойство, – сказал Карильон полицейскому.
– Да мне-то что, господин Карильон. Сколько служу, еще ни разу никто не искал мусорную шушу!
– А вознаграждение за меня дают? – встряла Ребушиска.
Полицейский прижал ее нос пальцем.
– Эх, шли бы вы домой, господин Карильон. Пока ваша шуша не надумала прикупить еще и ежевичный джем на ночь глядя.
А овчарка не зарычала при виде шуши, не залаяла, не стала ее обнюхивать, просто смотрела на нее смышлеными карими глазами и дружелюбно помахивала хвостом. Должно быть, она понимала, что Ребушиска нашлась и больше ничего делать не надо.
Проводив взглядом полицейского с овчаркой и Флажолета, Карильон присел на корточки, чтобы посмотреть в глаза Ребушиске.
– Где же ты все-таки была?
– За вареньем ходила. А потом гуляла по городу. А потом еще сходила с дядюшкой Флажолетом к бабушке Элодее. А потом – домой.
Ребушиска решила, что про бульдога расскажет завтра. Или послезавтра. Когда Кари успокоится.
– Ребушисонька… Это очень важно. Никогда – слышишь? – никогда не забывай предупреждать, куда идешь. Хорошо?
– Ну… Хорошо. А зачем?
– Потому, что ты еще маленькая.
– Я большая.
– А если бы ты потерялась?
– Это я умею, – сказала Ребушиска. – Когда я была маленькая, я терялась сто раз. Сто мильонов раз. Каждый день терялась и терялась… И ни разу не находилась.
Карильон вздохнул. Почесал шушу между ушами, снял с уха колючее зеленое семечко дикой травы.
– Лучше находиться, чем теряться, правда?
Ребушиска отдала звонарю банку варенья и затрусила следом за ним к дому.
– Да, – сказала она уже в прихожей, вдохнув родной запах дома. – Находиться гораздо лучше.

Глава двенадцатая. Луна и овечки

Утро, день, вечер, ночь, сутки прочь.
Вечерний звон, бом, бом, вечерний звон…
У колоколов есть уши. Колокола ими не слушают. Колокола на них висят и покачиваются.
Ухом называют петлю, на которой подвешен колокол.
Ухо да язык, и ни глаз, ни губ, ни рук, ни ног, только песня.
Впрочем, однажды Карильон держал в руках фарфоровый колокольчик в виде барышни. Круглое личико, и капор на милой головке, и пышное платье – словом, барышня была точь-в-точь как госпожа Кантилена в молодости. И звонила мелким, смешливым перезвонцем – дилилинь-дилилинь!
Слышал Карильон и другие колокола – суровые, грозные.
Баммм, баммм, беда, баммм, баммм, беги…
Это когда в Школокольнице на острове Звень в одном из корпусов случился пожар.

Ночью Карильону приснилось, будто тревожный звон вновь разносится над Школокольницей. Жарко, душно. Дышать нечем.
А он, Карильон, превратился в стул возле кафедры. Прямо на его лице удобно устроился сам директор. И читает лекцию.
– Большая или меньшая масса противовеса влияет на ход языка и темп раскачивания колокола… Карильон, почему вы не записываете? У вас голова не тем занята?
– Кх-кх-х…
Задыхаясь, Карильон рванулся из последних сил – и сбросил директора. Тот оказался вовсе не таким крупным, величественным господином, каким помнился Карильону. И вместо черной академической мантии и шапочки на нем белело что-то меховое.
И вообще, это была Ребушиска.
– Нельзя-так-делать! – выдохнул господин Карильон и чихнул – шерсть в нос набилась.
– Кари…
– Что – Кари? Кто тебе разрешил садиться мне на лицо?
– Я не садилась… Я нечаянно.
На самом деле на лице Карильона Ребушиска не сидела, а свернулась клубочком и уже начала засыпать.
– А если бы я задохнулся?!
– Ты же потом раздохнулся бы обратно, да?
Карильон взял Ребушиску на руки и уложил обратно в ее кровать из фанерного ящика.
– Вот где твое место. Спи.
– А я не спу.
– Не сплю. Посчитай овечек.
– А где они?
– На небе, – зевнул Карильон. – Стадо небесных овечек пасется вокруг Луны.
Ребушиска тут же выскочила из кровати.
– Ты куда, Ребушиска?
– На самый-самый верх. Туда, где колокола висят.
– Зачем?!
– Оттуда овечек лучше видно.
– Ты совсем не хочешь спать, Ребушиска?
– Хочу. Только не могу. Темно…
Карильон снова уложил шушу в ее фанерную кровать. Ласково почесал за бархатным ухом.
– Давай так. Ты полежишь десять минут, а я тебе буду сказку рассказывать. А потом, если захочешь, пойдем овечек смотреть.
– Хорошо.
– Далеко-далеко, за горами, за морями, на острове Звень, стоит огромная Школокольница. Там каждый, у кого музыка в сердце, учится звучать. С утра и до позднего вечера не смолкают над островом Звень колокольчики и колокола. Над соленым-зеленым морем плывут самые разные звоны: громкие и едва слышные, торжественные и смешливые, будто бегущие вприпрыжку…
Ребушиска ровно дышала во сне. Только челка, похожая на знак вопроса, еле заметно колебалась от ее дыхания.
На небе вокруг Луны паслись несчитанные овечки.
А Луна, если прислушаться, тихо-тихо пела, и чистый хрустальный звук наполнял небо над серебристыми травами, над Колокольной Башней, над Загорным Городом, над Ребушиской и Карильоном. Светлых снов… Добрых снов… До завтра!