Сказка 

(0+) 

Часть первая 

Глава 1. Переезд 

Переезд – дело ужасно волнительное. Трудное и долгое. Особенно если ты червяк. Сегодня утром родители нашли наконец для всех нас подходящее яблоко. И, хотя было оно маленькое, зелёное и кислое, счастью мамы и папы не было предела. Ещё бы: «бездомные яблочные червяки, да ещё и с двумя детьми – это невиданно и не слыхано». Так папа сказал. 

В общем, обнаружив что-то похожее на дом, родители обнялись, вздохнули и выдали мне мой барабан. А сами поспешили за всеми нашими диванами и комодами, банками и сковородками, салфетками и полотенцами, в общем, необходимым для жизни хламом. 

– Стой тут, никуда не уползай, – сказали они мне хором и умчались. Ника, как рюкзак, болталась на маминой спине. 

Ника – моя младшая сестра. Она совсем ещё мелкая. На её теле пока нет ни одного кольца. А на моём уже целых шесть. Поэтому я уже много всего умею. Играть на барабане и на гитаре, на трубе и на пианино, а ещё свистеть на все лады и извлекать из своего рта самые немыслимые звуки. Сторожить яблоки я тоже, конечно, умею. Что тут сложного? 

– Смотри, никого не впускай, Вяк. Это наш дом, – крикнул папа мне строго. Он бы обязательно погрозил кулаком, чтоб подкрепить свои слова. Но кулаков у червяков не водится. Поэтому как есть. Крикнул и уполз. 

И я остался. Стал смотреть по сторонам, привыкать к месту, где мы теперь будем жить. Ветка была высокая. Живописная. Если отползти от яблока совсем чуть-чуть, видно сероватое небо. До ствола далеко, это и хорошо, очень уж там много народу, кого там только нет. Не яблоневый ствол, а настоящий проспект в каком-то большом городе. Все куда-то спешат, ползут и бегут, кто к небу, кто к земле, толкаются, суетятся. 

У нас на ветке были тишина и покой. Яблоки висели через равные промежутки, листочки на ветру шелестели. А ещё в одном месте, недалеко от нашего дома, ветка изгибалась вверх и вниз. И я решил, что мы с Никой сможем здесь устроить горку. Сделаем кору скользкой и станем съезжать с вершины с ветерком. Ух! Я прополз всю ветку туда и обратно, но яблоко из виду не выпускал, мне же его было положено сторожить. Я всегда ответственно относился к поручениям, которые мне родители давали. Но ещё больше я переживал не за яблоко, а за свой барабан. Маленький и звонкий. Совсем новый. Никогда не знаешь, какому предприимчивому муравью придёт в голову забрать твой любимый музыкальный инструмент, приняв его за бревно или за пенёк. Муравьи всё считают строительным материалом! Такой народ! 

1

Я поскорей вернулся к яблоку. Вокруг было тихо. Недавно прошёл дождь, капли виднелись тут и там, листья блестели. В них отражалось солнце. И воздух был свежий и фруктовый. Легко дышалось. Я обожал тишину. Потому что в ней всегда рождалась самая лучшая музыка. Я подполз к барабану, закрыл глаза и стал сочинять. И сразу наигрывать кончиком хвоста. «Бум. Бум. Бум-бум-бум». «Кап», – дождевая капля упала с ближайшего листочка, и у нас уже был маленький оркестр: у меня и у этого листочка. 

«Бум-бум-бум. Кап. Бум-бум-бум. Кап. Бум! Бум! Кап! Кап!» 

Не знаю, как вы, а я всегда умел найти себе музыкального товарища. Даже если он не живой. А всего лишь мокрый лист, скрипучая ветка или, например, шелестящий ветер. Мы играли, и всё вокруг наполнилось прекрасной музыкой. Барабанно-капельной. Я представлял себя на сцене, в окружении тысяч червяков. Как они слушают, раскрыв рты от восхищения, а я играю. Я и покрытый дождевой водой яблоневый лист. «Бум-бум! Кап! Бум-бум-бум-бум! Кап!» Но вся слава и почёт, конечно, достанутся одному мне! Червяку-виртуозу. Так говорят про самых талантливых музыкантов. 

– Вяк! Вяк! – ворвался в мои фантазии совершенно немузыкальный голос папы. Я открыл глаза. Он уже стоял возле меня, красный и потный от усталости, на спине его громоздился наш диван. Следом ползла мама, она волокла сумку, набитую посудой. 

– Запомни, сын, если ты проворонишь, и наше яблоко займут, жить мы будем на улице, – папа кивнул на мой барабан, – играть ты тогда тоже будешь на улице. 

Я вздохнул. Не то, чтобы меня огорчала мысль о том, что я буду уличным музыкантом, но порой очень хотелось спрятаться где-то ото всех. И не слушать крики тех, кто ничего не понимает в музыке: «Что за шум!» «А нельзя ли потише?» «Ни минуты покоя с этим сорванцом!» Да-да, всё это я регулярно слышу. Потому что многие окружающие ничего в музыке не смыслят. 

Вскоре родители уползли за новой партией вещей и унесли с собой весёлую сестру, напевающую на маминой спине: «Ля-ля-ля». Наверное, Ника пошла в меня, одарённый ребёнок. Её мелодия всегда с ней. Я остался охранять яблоко, мечтая, что там, внутри, найдётся место для моей собственной музыкальной студии. Мне папа её давно обещал. Я расставлю и разложу там все мои инструменты, даже тарелки и губную гармошку, и смогу быстро переходить с одного на другой во время игры. «Тыц-тыц-ля-ля-ля-бам-бам-тыр-пыр-би-би-би-бум!» 

– Вяк, – на этот раз из мыслей меня выдернул мамин уставший голос, – милый, ну не спи! Ты же тут важным делом занимаешься. Точнее должен заниматься. Ты не забыл? 

Я открыл глаза и вздохнул. Подумал, что мою музыку почему-то никто никогда не считает важным делом. А между тем, она – самое важное и прекрасное на свете! 

– Ника побудет с тобой, – добавила мама и сняла рюкзачок с сестрой, – присмотри за ней, пожалуйста. Вяк. А мы с папой по-быстрому всё перенесём. Осталось уже немного. 

2

В это мне верилось с трудом. Я хорошо знал, сколько вещей было у нас четверых. Целая гора! При каждом переезде я недоумевал, как всё это влезет в яблоко. Но побыть с сестрой я был рад, с ней обычно бывало весело. 

– Вя! Вя!– сказала она и принялась ползать вокруг моего барабана. 

– Держи, малышка, – мама отдала Нике её розовую погремушку и быстро отправилась вслед за папой, кончик хвоста которого уже исчез под веткой. 

– Бам-бам! Мьюзик! – сказала сестра и посмотрела на мой барабан, я ей кивнул и стал стучать. Только для того, чтобы её развлечь. А то расплачется ещё без мамы. 

– Бам-бам-бам-бам! 

– Тр– тр– тр – тр! – повторила она за мной на своей погремушке. Похоже, Ника делала большие успехи в музыке. Я ей гордился. 

И я продолжил: 

– Бам! Бам! Бам! 

А она затрещала: 

– Тр! Тр! Тр! 

А потом с ближайшего листа снова закапало: 

– Кап! Кап! 

И сестра засмеялась, она тоже услышала в этом музыку. У нас троих получилось: – Бам-бам! Тр-тр! Кап! Кап! 

И снова: 

– Бам-бам! Тр-тр! Кап! Кап! 

Рядом вздохнул папа, и я открыл глаза. А он скинул со спины кухонный стол и строго посмотрел на Нику: 

– Я думал, хоть ты за Вяком присмотришь. А ты туда же! 

Сестра захихикала, ещё бы, ей оказывается, доверили смотреть за старшим братом. Папа, конечно, пошутил, но мне всё равно стало обидно. Это она мелкая, и вечно уползает, только хватай за хвост. А я что? Подумаешь, играю на барабане! И пианино. И гитаре. И губной гармошке. Но никому же никаких забот не доставляю. Почти. 

– Дети, ещё одна ходка, и всё, – сказала появившаяся рядом мама, с двумя табуретками на спине, – сторожите яблоко хорошенько. 

– Тр-тр, – ответила сестра на своей погремушке. 

3

– Бам-бам, – ответил на барабане я. 

Мама закатила глаза. А я подумал, что, пожалуй, стану пускать Нику в мою студию. Она будет слушать. Или подпевать. Или станет трещать своей погремушкой. А может, я ей доверю потом тарелки. Или даже губную гармошку. Немножко попозже. Когда у неё на спине появятся хотя бы два кольца. И будем мы с ней называться: дуэт «Яблочкины». Это, кстати, наша фамилия. И мне она нравится. Она нежная и вкусная. В отличие от моего имени. 

Ну, что такое Вяк, сами посудите. Да ещё и Вяк Яблочкин! Кошмар. «Как вам в голову пришло так меня назвать?» – спросил я как-то маму. «Когда ты был младенцем, всё время говорил «Вя», – объяснила она, – было ужасно мило. Так это имя к тебе и привязалось». Меня это злит. Ну что это за причина? А если бы я говорил «Агу», был бы Агуком? Как бы то ни было, а живу я теперь с этим потрясающим именем. Вяк. Спасибо маме и папе. 

И я давно понял, что сестру надо обязательно обучить музыке. Потому что дуэт «Яблочкины» звучит гораздо лучше, чем музыкант Вяк Яблочкин. И мы с Никой продолжили упражняться. 

У нас получалось классно. Впрочем, как и всегда: 

Бам! Тр-тр-тр! 

Бам-бам-бам! Тр! 

Кап! 

Бам! Тр-тр-тр! 

Бам-бам-бам! Тр! 

Кап! Кап! Кап! 

И так снова и снова. Пока я наконец не почувствовал, что надо как-то классно завершать наше музыкальное произведение. Вот только как поставить яркую запоминающуюся точку? Если бы, например, были мои тарелки, но их не было. А точку надо было ставить. Вот прямо сейчас. Сию секунду. Чтоб не испортить нашу музыку. И именно тогда, в этот самый момент, раздалось оглушающее: «Бабах!» 

Это было круто. Идеальное завершение мелодии. Я засмеялся и открыл глаза. Ника подпрыгнула на месте, а папа растянулся возле нас во всю длину своих сорока колец и сказал: 

– Будь проклят тот день, когда ты, Вяк, узнал, что такое музыка. 

Он всегда так говорит, когда носит моё пианино. Я уже привык. Это, конечно, оно грохнулось возле нас с сестрой в самый подходящий момент. Мы хорошо знали, что означает появление пианино. Ведь оно, как самая тяжёлая вещь семьи Яблочкиных, всегда 

4

переносилось самым последним. А значит, можно было начинать обустраиваться на новом месте. Ура! Студия моя, скоро ты у меня будешь! 

Глава 2. Привидение? 

Папа принялся за работу сразу, как только переполз через порог нового дома. Ещё бы, ему предстояло выгрызть нам целую квартиру. Только от него зависело, сколько у нас будет комнат и какого размера кухня. Папа обожал свою работу. То ли потому что любил нас, то ли потому что был не прочь поесть. Конечно, большую часть яблочной мякоти он собирал в кастрюли, чайники и тазы и отдавал маме для приготовления пищи, но что-то всё-таки исчезало внутри его большого живота. 

«Хрум-хрум-хрум», – жевал папа, и в этом мне тоже слышалась мелодия. Я тихонько начал подыгрывать ему на барабане: 

«Бам-бам-бам». И как некоторые червяки не слышат музыки вокруг себя? Я купаюсь в ней утром, днём и вечером. Она разная, но всегда прекрасная. Сейчас музыка была вкусная и сочная. Как яблочная мякоть: 

Хрум-хрум! 

Бам-бам! 

Хрум-хрум-хрум-хрум! 

Бам-бам! 

Хрум-хрум-хрум! 

Бам! Бам! Бам! 

Папа старался изо всех сил. Чтоб мы вчетвером поскорее въехали в новый дом. А мама ходила вокруг яблока и подсказывала: 

– Главное, сделай кухню побольше. Чтоб мы там все помещались! И ещё уютную детскую. И светлую спальню для нас с тобой. 

– И музыкальную студию, – добавил я и посмотрел на маму с надеждой. 

Она задумалась, и я понял, что, если она сейчас скажет «Нет», играть мне будет негде. 

– Это хорошая идея, – наконец сказала мама, – чтоб ты играл в отдельном помещении. Нам всем будешь меньше мешать. 

Я закружился на месте от счастья. «Она согласилась! У меня будет студия. Своя! Собственная! Ох! Эх! Ах!» 

5

Меж тем на улице темнело. Солнце спряталось за ствол яблони. Холодный ветерок дул всё сильнее. Ника залезла к маме на спину и покрепче прижалась к ней, чтоб согреться. 

Папа выполз к нам, вид у него был очень важный, как всегда, во время работы, он прожевал, проглотил и сказал: 

– Сегодня успею только кухню и одну комнату на всех. Завтра продолжу. И это… милая, можно ужин готовить. 

Папа кивнул маме. И та сразу засуетилась, пытаясь понять, в какой из коробок хранятся поварёшка, тарелки и скатерть. 

Мама очень любит готовить. А ещё больше любит кормить нас. Она может не спать, не выползать из дома целыми днями, но еда, по её мнению, должна быть по расписанию. Утром, днём и вечером. К сожалению, еда эта не отличалась разнообразием. Так, на завтрак у нас была яблочная каша с яблочным бутербродом. На обед – яблочный суп с яблочным хлебом. На ужин котлеты. Или оладьи. Пироги. Или салат. Но всё это, как вы уже, может быть, поняли, яблочное. И вот вам первый закон из мира червяков: «В чём живёшь, то и жуёшь!» 

Лично меня это раздражает ужасно. Ну почему, почему так? Скучно ведь! А родителей всё устраивает. И даже Ника спокойно поливает оладьи яблочным сгущённым молоком, добавляет в суп яблочную сметану и лопает за обе щеки. Ей вкусно! Счастливая. 

Мама подвязала голову платочком и принялась за ужин, а мы с Никой принялись осматривать новое жилище. Места пока было мало, с потолка капал яблочный сок, мама напевала себе под нос свою любимую песенку. Вы, может, такую даже слышали. Она о далёком прошлом. «Расцветали яблони и груши…» 

– Ника, – я ткнул сестру хвостом в бок, – смотри, какая ниша, тут можно сделать вход в нашу спальню. 

– Йес, – кивнула она серьёзно. 

Кстати, я же вам ещё не рассказал! Когда родилась сестра, маме пришло в голову учить её английскому. Зачем червяку иностранные языки? Не спрашивайте, не знаю. Мне почему-то кажется, что Ника никогда не попадёт туда, где ей это пригодится. Хотя мама нам как-то рассказывала сказку о червяке, который спрятался в бумажном конверте и после долгих приключений попал в Америку, но мне кажется, в жизни так не бывает. 

Но сестра об этом не знает и отвечает на все вопросы по-английски. Потому что по-русски её не научили. Я вам заранее переведу сейчас самые её популярные слова. 

«Йес – да, 

Ноу – нет, 

Вау – круто, 

6

Мьюзик – музыка, 

Эппл – яблоко, 

Хангри – голодная, 

Тайрд – устала» 

Хорошо, что она пока мало разговаривает, а то бы пришлось писать длиннющий словарь. А вам его читать и запоминать. Скукота. А так каких-то восемь слов. Это потому что Ника ещё маленькая. Ни одного кольца на теле. 

Пока мы с сестрой осматривались, папа продолжал хрумкать. Он делал это громко и очень аппетитно. А учитывая, что мы провели целый день, разыскивая яблоко, пригодное для жизни, я уже был готов съесть всё, что мама приготовит. Даже яблочный суп. 

Но пока я уютно устроился в той самой нише, закрыл глаза и представил свою студию. У дальней стены поставлю всё самое крупное, решил я: пианино, барабаны, гармошку… 

Вдруг я услышал отчётливый стук из-за стенки. Три раза. Я открыл глаза и оглянулся: мама с Никой по-прежнему готовили на кухне, папа грыз стену. Что же это было? Странно! 

– Хангри, – закричала сестра, и мама что-то забормотала себе под нос. Я подполз к папе: 

– Помочь надо? 

Он обернулся ко мне, жующий, довольный, яблочная мякоть была размазана по его носу и щекам: 

– Да, Вяк, вот, кастрюля уже полная, отнеси-ка маме. 

Я обнял хвостом тяжёлую посудину, отнёс на кухню, где мама подняла её на плиту, и снова вернулся в мою нишу. Я решил, что тут и обоснуюсь до тех пор, пока папа не прогрызёт нам с Никой комнату. Вообще-то самим нам есть стены не разрешалось, считалось, что кормилец в семье наш папа, но я незаметно от родителей немного углубил мою нишу. Чтоб было удобно сидеть. И играть на музыкальных инструментах. 

Но не успел я обдумать, с чего мне начать осваивать новое место: с трубы или с барабана, как услышал глухой тихий голос. «Наш дом», – сказал он, и я вздрогнул. Обернулся, понял, что никто, кроме меня, ничего не услышал. По спине побежали мурашки. Сначала стук, теперь эти слова… что это? Точнее, кто? 

– Мама, – я выпрыгнул из ниши, дрожа, и пополз на кухню, – мама, кажется,… в нашем яблоке живёт привидение… оно стучит… и разговаривает. 

Мама хмуро на меня посмотрела: 

7

– Вяк, не придумывай. Привидения не живут в яблоках. В сливах или грушах ещё может быть. Но в яблоках никогда! Садись лучше за стол. Всё готово. 

Я вздохнул и уселся на табуретку: 

– Я не шучу, вообще-то. И не обманываю тебя. Я слышал. 

– Вякуш, – мама вздохнула и поставила на стол дымящуюся кастрюлю, – я готова ловить привидений, чертей и даже ангелов. Но после еды. Договорились? 

Я кивнул, и мы сели за стол: папа, мама, Ника и я. Меня всегда удивляло, что папа с радостью с нами завтракает, обедает и ужинает, несмотря на то, что целыми днями грызёт стены. И как в него влезало? 

– Приятного аппетита, – сказала мама и начала есть суп, аккуратно держа ложку кончиком хвоста. 

– Йес, – кивнула Ника и нырнула в тарелку головой. 

– Спасибо, дорогая. Очень вкусно… было, – улыбнулся папа, который уже всё съел. Как всегда, первый. 

А я вздохнул и принялся за еду. Как всегда, последний. И вдруг наше яблоко задрожало, а с потолка прямо на кухонный стол закапал сок. 

– Вау! – сказала Ника. 

– Не понял, – папа посмотрел на маму. Она пожала плечами. 

– А я слышал стук и голоса, – сообщил я папе, – я маме говорил… у нас привидения. 

Папа нахмурился. Ника облизала свою опустевшую тарелку. И мы принялись сидеть и смотреть наверх. На потолок. Он почему-то продолжал дрожать. И было страшно. Как всегда, когда что-то происходит, а ты не понимаешь, что именно. 

– Привидений не бывает, – сказал папа, но потом уточнил у мамы, – ведь не бывает, да? 

– Ну конечно, – ответила она, а Ника кивнула: 

– Йес! 

И тут раздался жуткий грохот. Потолок, к счастью, не над кухонным столом, а немного в стороне треснул. Яблочная мякоть полетела во все стороны. И что-то тяжёлое упало на пол возле наших хвостов. Когда всё стихло, брызги сока осели, и все мы открыли глаза, увидели, что в нашей квартире появился лысый старик-червяк в галстуке и на инвалидном кресле. 

Мы вчетвером молча смотрели на него, но старика это совсем не смутило. 8

– Добрый вечер, – улыбнулся он беззубым ртом, – соседи, значит. Ну что ж. Вот и познакомились. 

Он проехал немного в сторону и стал с невероятной скоростью грызть наш пол, потихоньку исчезая в полученной яме. 

– В здоровом теле – здоровый дух, – крикнул он нам на прощание и окончательно исчез под полом. 

– Тааак, – мама строго посмотрела на папу, – кажется, у нас проблемы, милый! Этот дедуля не знает правил: не подселяться в занятые яблоки! Придётся ему объяснять! 

Папа вздохнул, он ужасно, просто ужасно не любил ни с кем ругаться. Да и не умел, если честно. Ему не удавалось даже голос повышть, как следует. 

– Дорогая, – проговорил он тихо, – да ладно тебе, ну подумаешь, дедушка. Ну что нам… всем места хватит. 

И тут из дыры в потолке показалась голова девчонки-червяка примерно моего возраста. На ней были большие круглые очки. 

– Добрый вечер вам, – сказала она и поправила очки кончиком хвоста, – ох и тесно нам тут придётся. Ну что ж поделать… – мы так удивились, что даже не поздоровались, а только сидели и смотрели, и девочка продолжила, – простите, а вы деда моего не видели? Он у меня спортсмен, – и она крикнула так, что у меня ложка в тарелке звякнула, – деееееееед! За стоооооооол! 

Когда девочка удалилась обратно наверх, и мы наконец остались одни, мама всхлипнула: 

– Их двое. Ну и как мы тут… все… а? 

Папа пожал плечами. И тут за стенкой, как раз оттуда, где находилась моя ниша, раздался весёлый хор из двух голосов, мужского и женского. «Эх, яблочко, да куда катишься…» 

– Хм, – сказал папа серьёзно, – получается их тут не меньше четырёх, – и он почесал лоб хвостом, – восемь вместе с нами. Хм-хм. 

– Ты должен, – всхлипнула мама, – должен призвать их к порядку. Мы же первые… заняли яблоко. Пусть уползают в другое место! А мы… мы,… ну у нас дети, в конце концов! 

Папа кивнул, с фразой «у нас же дети» он никогда не спорил: 

– Ладно, милая, я… я попробую… 

И он выполз из яблока, чтоб найти другие входы. Тех, кто посмел нарушить наш покой. Мама тем временем мыла посуду. Тарелки громко звякали, как всегда, когда мама была чем-то недовольна. 

9

Вскоре вернулся папа, он был хмурым. 

– Ну что? – бросилась к нему мама, вытирая хвост кухонным полотенцем, – ты договорился? Объяснил им? Они съедут? Сегодня? 

Папа покачал головой и сел за стол, ничего не понимающая Ника залезла к нему на колени: 

– Они имеют право на яблоко, милая. Как и мы. Потому что все мы заселились одновременно. Вяк… он, видимо, не очень хорошо следил за яблоком, пока мы вещи таскали. Ну и вот. Теперь ничего не сделать. 

И они все трое повернулись в мою сторону: папа грустно, мама раздражённо, а Ника довольно. Я опустил голову. Мне было очень стыдно. Я снова всех подвёл. Из-под пола раздался голос старичка-спортсмена: 

– Соседи! Эй! Соседи! Внучку мою позовите. Будьте добры! Я тут это… застрял, кажется. 

Глава 3. Соседи 

Ну, вот я и рассказал вам, как все мы оказались в этом густо населённом яблоке. Мы живём в самом низу, а сверху от нас обитают ещё два семейства. Во-первых, Шарлоткины. Старичок и его выскочка-внучка. Странные они. Там дедушка, как будто бы ребёнок, всё время чудит и не слушается, а девочка, совсем как взрослая. Она и еду готовит, и за старичком своим присматривает. И, кстати, зовут её Софи, а колец на ней на одно меньше, чем у меня. Я посчитал. 

Во-вторых, семейство Семечкиных. Певучие родители обнаружились, как вы, наверное, помните, сразу. По голосу. Они действительно поют постоянно. Причём плохо. Но, оказывается, у них и сын есть. Длинный червяк, с родителей ростом. Колец на нём тринадцать. Ужасно молчаливый парень. Прямо как наш кухонный стол. Зовут Тимофей. 

Итого нас девять. Вы когда-нибудь видели девять червяков в одном небольшом яблоке? Уверен, что нет. Это кошмар. Квартиры маленькие, слышно каждый звук, и ещё Шарлоткин. Вползает в квартиру в самые неподходящие моменты. Недавно ввалился в ванную, когда там мама мылась. Как она кричала! Я думал, её птица уносит. В результате, мы все сбежались в ванную, и бедной маме пришлось кутаться в полотенце и краснеть. А папе выталкивать из нашей квартиры вновь застрявшего старика Шарлоткина. А сам старичок так хохотал из-за всего этого, как будто для него абсолютно нормально по чужим ванным комнатам шастать. 

– Папа, – спросил я после того случая, – может, мы переедем? Найдём свободное яблоко? А то тут так тесно! Так шумно! 

– Снова искать? Снова тащить вещи? – ответил он, – и это после того, как мы только устроились? Ну уж нет. И не проси. Переедем, когда это яблоко будет съедено. 

10

Но папа такой, если в жизни можно ничего не менять, то он и не станет. Поэтому я пошёл к маме. Она порой бывает готова к решительным действиям. Мама оторвалась от варки каши и сказала: 

– Мы? Переезжать? Ни за что. У нас двое детей. И вообще. Пусть они и переезжают. Если им тесно. А у меня всё в порядке. 

– Но мам, – попробовал поспорить я, – ведь нам тоже тесно… 

Я собирался ещё напомнить ей про историю с ванной, но она решительно замотала головой: 

– Никуда не уползу. А ты бы вообще молчал. После того, как яблоко проворонил… 

Я вздохнул и отправился на улицу. Точнее высунул голову. Сидел и думал, как несправедлива жизнь. И мама. И какое страшное слово «проворонил». Как будто бы я не заселение соседей пропустил, а позволил вороне съесть наше яблоко вместе с нами. А это всё-таки пострашнее нашей тесноты. 

По яблоку я поднялся наверх. Решил пообщаться с соседями. Вдруг они окажутся более сговорчивыми? Начать решил с Шарлоткиных. Старик хоть и был хулиганом, казался мне более дружелюбным. Общение с Семечкиными оставил на потом, они вечно хмурые и ужасно поют. 

– Дедушка Шарлоткин, – спросил я у соседа, когда заглянул в его квартиру, – можно вас спросить? 

– А? – спросил он громко, – что-что? 

И повернулся ко мне правым ухом. 

– Я говорю, дедушка, – повторил я громко, – может быть, вы хотите съехать? В другое яблоко? Я вам помогу! С вещами! 

– А? – снова спросил он, – ехать? Да-да, мне пора ехать, – он быстро закивал головой, – потому что спорт – это жизнь. 

И он стал прорывать новый коридор. На этот раз сквозь единственную нашу комнату. 

– Как не стыдно! – ко мне подползла Софи, которая до этого сидела с раскрытой книжкой, – как тебе совесть позволяет выселять из яблока инвалида, – и она вернула коляску с дедом обратно в квартиру со словами «Время яблочного пюре». 

На этом я их и оставил. Во-первых, мне, и правда, стало стыдно. Во-вторых, Шарлоткин начал с аппетитом есть своё пюре, роняя его на колени, и смотреть на это было как-то неловко. 

Делать было нечего, и я отправился в третью квартиру нашего яблока. Семечкины встретили меня не очень приветливо. Не только не впустили в свою квартиру, но даже заглянуть не позволили. Они так и стояли рядышком при входе, пока я говорил. Я даже заикаться начал от волнения, чего со мной никогда не бывало. 

11

– Здравствуйте-те-те, – сказал я, – может, вы могли бы пе-пе-переехать? Чтоб нам всем не было так тесно? Я вам помогу-гу-гу. 

Семечкина нахмурила густые брови. Семечкин трагически закрыл глаза. Тимофей, который было высунулся из яблока, спрятался за спинами родителей. 

– Нет, – произнесла Семечкина и замолчала. 

Я ждал продолжения. Какого-то объяснения. Причин отказа. Их не последовало. Они молчали. Все трое. Я переводил взгляд с одного на другого (поскольку Тимофея видно не было) и ждал. Наконец переспросил: 

– Нет? 

Я всё ещё надеялся на что-то. Хотя бы ответ в одно предложение. 

– Нет, – снова выплюнула Семечкина одно слово, словно кусочек яблочной кожуры, случайно попавший в рот. Она посмотрела на меня так, что мне ужасно захотелось уползти домой. Что я и сделал. 

Я заполз в нашу квартиру, сел в свою нишу и вздохнул. У меня не только не было студии, но и своей комнаты тоже. Все мы, вчетвером, ютились в одном помещении. Тут же стояли и лежали мои музыкальные инструменты. Вперемешку со шкафами, диванами и тумбочками. Здесь же папа грыз стену за шкафом. Мама, правда, хозяйничала на кухне, но она, в смысле кухня, была такая маленькая, что там едва можно было развернуться с подносом булочек или кастрюлей супа. 

Я грустил, мне не удалось убедить кого-то из червяков съехать, а значит, всем нам предстояло жить вместе, пока яблоко не окажется съеденным. А это всё же довольно долго. Конечно, я знал, что развеселит меня в этой непростой ситуации. То, что всегда поднимало мне настроение. Музыка. И я пошёл играть. 

«Ля-ли-ля-ли-ля-ля-ля» – я провёл хвостом по клавишам пианино. И на душе сразу стало легче. Ну и что, что тесно? Главное, что мама и папа рядом. 

И подумав о родителях, я сразу почувствовал, что они тоже мне подыгрывают, каждый по-своему. «Хрум-хрум». Это папа. «Дзинь-донь». Мама. Стучит ложкой, размешивая кашу в кастрюле. И вот мне уже слышался стройный оркестр нашей семьи: 

«Ля-ли-ля-ли-ля-ля-ля. Хрум-хрум-хрум. Ля-ли-ля-ли-ля-ляля. Дзинь-дзинь-дзинь-донь». 

Я почувствовал, что становится легко. И я снова улыбаюсь. А впереди столько хорошего: игра на барабане и гитаре, например. 

– Мьюзик! – закричала Ника и поползла ко мне. Её звонкий голос тоже вплёлся в нашу семейную мелодию. 

«Ля-ля-ля– хрум. Мьюзик! Ля-ли-ли. Дзинь-донь! Ля-ли-ля-ля. Мьюзик! Ли-ли-ли! Хрум! Хрум!» 

12

А потом раздался стук. И я понял, что его-то нам и не хватало. Посудите сами, как здорово вышло: 

«Ля-ли-ля! Хрум-хрум! Ля-ли-ля! Стук! Мьюзик! Ля-ли-ли! Дзинь-донь! Ля-ли-ли! Хрум-хрум! Ля-ля-ля! Стук! Стук!» 

Я обрадовался. Теперь не только моя семья, но и соседи были частью оркестра. А за это я был готов простить им всё. Но потом я открыл глаза и увидел маму и папу. Они смотрели на меня серьёзно. 

– Что? – спросил я, будто только что проснулся. Мне всегда бывало трудно вернуться из мира музыки в обычный мир. 

– Вяк, милый, – мама вздохнула, – соседи стучат. Слышишь? 

Я кивнул: 

– Слышу. Стук! Стук! Стук! Очень ритмично, правда? Почти как барабан! И я настучал: «Бам! Бам! Бам!» 

Папа кивнул: 

– Точно. Похоже. Ты молодец. Вот только… 

Они с мамой переглянулись. И я всё понял. И сразу снова загрустил. Даже сильнее, чем раньше. 

– Они стучат, потому что я играю? Да? 

Папа кивнул. Мама подползла ко мне и крепко обняла хвостом: 

– Кажется, да. Но ты не расстраивайся, пожалуйста. Может, потихоньку они привыкнут. Давай дадим им время. 

На глазах у меня появились слёзы. Они сами. Я не хотел. Я же не малыш, как Ника. – А что же мне сейчас делать? – спросил я, – как же я буду? Без музыки? И я всхлипнул, сам того не ожидая. 

– Ну… – папа помолчал, осмотрел нашу квартиру, а потом указал на вход, – может, играть снаружи? На ветке? А? 

– На улице? – у меня задрожал голос, и слёзы всё-таки вытекли из глаз, на щёки, – но я же там всем буду мешать! Музыка ведь будет слышна далеко кругом! И потом некоторые инструменты такие тяжёлые, что их не вытащишь. Вот пианино моё. 

Мама вздохнула. Ника нахмурилась и замотала головой: 

– Ноу. Ноу. Ноу. 

13

– Мы что-нибудь придумаем, Вяк, – сказал папа и погладил меня хвостом по голове, – не расстраивайся. 

– Обязательно, – кивнула мама и улыбнулась, – а сейчас пойдём есть кашу. И пить твой любимый компот. 

Я кивнул и пополз к столу. Мама хотела меня порадовать, но сделала только хуже. Дело в том, что я ненавидел яблочный компот. Но говорить об этом родителям не собирался. Это секрет. Но вам я его открою. 

Дело в том, что, когда я плохо себя вёл, родители лишали меня компота. Вот такое наказание. Ну а что? Кто-то ставит в угол, кто-то шлёпает по попе. Но в червячьих квартирах нет углов. Да и с попами у нас тоже… не очень. Поэтому родителям и пришла идея про компот. Они-то думали, что я его обожаю и буду без него глубоко несчастен. 

Вот только я его ненавидел и каждый раз радовался наказанию. Если бы родители узнали, что я не люблю компот, обязательно придумали бы что-то другое. А так получалось чудесно. Напроказничал – остался без ненавистного напитка. Красота. Но сегодня мама наоборот собиралась меня им напоить. Чтоб порадовать. Ну, ничего. Я что-нибудь придумаю за столом, чтоб меня наказали. Время ещё есть! 

Глава 4. В тесноте 

Когда в одном яблоке встречаются сразу три упрямые семьи, получается… невообразимая теснота. А ещё ссоры, крик и шум. Все друг другу мешают, потому что каждый привык жить сам по себе. И, главное, совершенно непонятно, что с этим делать, потому что никто не хочет переезжать. При этом: 

Во-первых, Шарлоткин может появиться в нашем доме в любой момент дня и ночи. Кстати, я не шучу. Свои тренировки он начинает ужасно рано, когда ещё темно на улице. И свистит. А его коляска поскрипывает. 

Во-вторых, Семечкины не только любят петь хором. Ещё они воспитывают своего молчаливого сына Тимофея. И, если Тимофея при этом не слышно совсем, то его родители проговаривают вслух всё, что сделал их сын. Или не сделал. Поэтому мы о нём знаем абсолютно всё. 

В-третьих, мне не разрешают играть. Совсем! Мою музыку называют шумом. То есть скрип колёс Шарлоткина не шум? Скандалы Семечкиных не шум? А мои барабаны, пианино, гитара, губная гармошка и всё остальное – шум? Несправедливо! Ну, согласитесь! 

– Мама, а когда мы будем жить отдельно? – спросил я сегодня. 

Она ответила сразу так же, как недавно папа: 

– Как только это яблоко будет изъедено, переберёмся в новое. Иди-ка погуляй. Только недалеко. 

14

Я вздохнул. До чего же эти взрослые упрямы. Терпения на них не хватает. Потом я высунул нос на улицу. Сразу улучшилось настроение, потому что на нос попал горячий солнечный луч. Будто ждал моего появления. Хорошо-то как. 

Но я понимал, что проводить всё время на улице не смогу, а дома обстановка была невыносимая, поэтому надо было что-то срочно придумывать. «Если соседи не желают переезжать добровольно, – решил я, – значит что? Значит, их нужно заставить!» Осталось только придумать, как это сделать. 

Я ползал вокруг нашего дома и осматривал его со всех сторон. Яблоко как яблоко. Ничего особенного. Бывают и больше, и слаще. И что все так к нему прицепились? Я был бы рад отсюда уехать. Но, увы! Меня никто не хотел слушать. 

Я, конечно, мог бы устроить такой концерт, что все разбежались. Но, честно говоря, я вчера уже пробовал. Стучал, дудел, бил по струнам, нажимал на кнопки. В общем, старался, как мог. Чтоб было громко и невыносимо. А Ника мне в этом помогала. «Не выдержат, – думал я, – расползутся!» 

Думаете, хоть кому-то пришло в голову покинуть яблоко? Нет, все они, как сговорившись, бросились к нам в квартиру и стали меня ругать. Семечкина сказала, что я – горе-музыкант. А Шарлоткин наехал своей коляской мне на хвост. Ну что за соседи? 

И главное, знаете, что сделали мои родители? Подсказка, они не встали на мою сторону. Хотя должны были! На то они, кажется, и родители. В общем, папа запретил мне подходить к музыкальным инструментам три дня. А мама – лишила компота. Второе радует. Но первое… это просто возмутительно. 

Сегодня утром я придумал кое-что другое. Решил, что, если мне не удалось выгнать соседей, используя громкие звуки,… на помощь придут неприятные запахи. А что пахнет хуже всего? Ладно, есть несколько вариантов. И я думал попросить капельку духов у клопа, они у него отвратительные. Но потом придумал кое-что получше. 

Дело в том, что я давно приметил наполовину сгнившее яблоко неподалёку от нас. Пахло оно отвратительно, а ещё было тёмно-коричневым и водянистым. Но на что только не пойдёшь, чтоб выселить надоевших соседей. В общем, я набрал этой гнили и принёс домой. Дальше надо было придумать, как порадовать ароматом Семечкиных и Шарлоткиных. 

Если сложить источник запаха у нас дома, мы сами не сможем дышать! Подкинуть в квартиры соседей? Это слишком трудно! Я не хожу к ним в гости. А если вдруг приду, вызову подозрение. В итоге решил разложить «подарочки» в коридорах, которые, благодаря Шарлоткину, связывают наши квартиры. Спрятал незаметно в самых тёмных частях. 

Казалось бы, безупречный план! Но всё пошло наперекосяк! Что вы думаете, сделал Шарлоткин, проползая по коридору? Он вляпался в мои «подарочки» и даже этого не заметил. Он же на коляске. В общем, все его колёса были перепачканы, и старик разнёс аромат по всему дому! Причём по всему нашему дому! Ух, как ругалась мама. А папа 

15

назвал меня «яблочным вредителем». А потом мне пришлось мыть пол. А соседям что? У них чистота и порядок. Они и не заметили ничего. 

Но теперь я полз и чувствовал, что вот-вот придумаю что-то стоящее. А идеи… они всегда где-то рядом. Витают в воздухе. Надо только научиться их узнавать. Ну, например,… я оглянулся, разыскивая хоть одну. 

Вот висят соседние яблоки, некоторые свободные, значит, туда можно… переехать, конечно. И будет у нас три яблока. Я представил первое из них, с табличкой «Семечкины». В нём будет по спальне у каждого из супругов, потому что вместе им было не ужиться. А у Тимофея… у него, наверное, будет комната, в которой он будет мечтать. И молчать. Во втором яблоке, с табличкой «Шарлоткины» будет настоящий лабиринт из коридоров для старика и огромная библиотека для внучки. А в третьем, с табличкой «Яблочкины» будут комнаты для каждого. И моя студия. И папина мастерская. И Никина игровая. И мамина кулинарная. В общем, нам бы найти плод покрупнее, чтобы поместиться. Но нет, увы, про эту идею можно забыть. Потому что уезжать из нашего яблоко никто не хочет. 

Тогда иначе. Я посмотрел на зелёные листья. Тёмные. Плотные. Они слегка колыхались на ветру. И в голову пришла другая идея. А что, если сильно-пресильно дунуть на наше яблоко? Так, чтоб оно раскачалось из стороны в сторону? Я представил наше яблоко-качель. И как Семечкин кричит «Полундррррра!» Не помню, что это значит, но что-то страшное. А его жена падает в обморок. И выпадает на землю. Шарлоткин смеётся и говорит, что «полёт – это спорт, а спорт – это здоровье!» Но и эта идея не очень. Потому что наш дом в результате просто свалится. А в траве яблоки сразу гниют. 

Я пополз дальше. Увидел ветку. Длинную и острую. Как её можно использовать, стал думать я? Разве что выковыривать ею соседей из яблока по одному? Я представил себе эту картину. Как я буду втыкать палку в квартиру каждого из них и доставать соседей, как семечки из яблочной сердцевины. Семечкины, наверное, станут ссориться, даже в этот момент. Будут кричать «Ты первый! – Нет, ты!» А Шарлоткин и тут найдёт повод для веселья. Например, повиснет на палке, как на турнике. 

Я вздохнул. Ничего хорошего не придумывалось. Я остановился. Глубоко вздохнул пару раз, и стал смотреть на голубое небо. От этого у меня всегда повышалось настроение. Потому что небо – это высота и свежий воздух, это свобода и чувство полёта. А ещё это необъяснимо прекрасные солнце и луна. Небо… оно как музыка. Всегда разное. Всегда непредсказуемое. Всегда приносящее счастье. 

Там, наверху, плыли облака, белые, но немного, с одного края, окрашенные серым. Наверное, к вечеру эти облака разбухнут, потяжелеют и станут тучами. А тучи прольются дождём. Я обожал спать под звуки дождя. Когда капли бьют по яблочной кожице, и ветер едва заметно качает тебя из стороны в сторону. Сны тогда снятся самые прекрасные. И самые музыкальные, конечно. Потому что стук капель соединяется в моей голове с воображаемым пианино: «Кап! Кап! Ля-ля-ля! Кап! Кап! Кап! Ля-ля-ля-ля!» А потом с гитарой: «Кап! Кап! Трынь! Ля-ля-ля-ля! Кап! Кап! Трынь! Трынь! Ля! Ля!» 

16

И тут я понял, что у меня появилась новая гениальная идея по выселению соседей. Дождь! Ну конечно! Как это легко и просто! Он-то мне и поможет. Мне самому и делать почти ничего не придётся. 

Я устрою соседям потоп! И, главное, всё за меня сделает дождь. Я только проковыряю пару дырочек в крыше. Незаметно. Над квартирами Семечкина и Шарлоткина. А проходы к нам чем-то закрою. Чтоб мы были в безопасности. И как только с неба польётся вода, она устремится в квартиры соседей. 

Ух! После этого они точно сбегут куда подальше! А может, и сбегать не придётся? Может, их просто смоет. Проснёмся мы утром, солнышко осветит мир вокруг и наше яблоко, и поймём, что остались мы, Яблочкины, одни! И будет нам просторно и хорошо. 

Вот тогда-то построим мы на месте квартиры Шарлоткиных игровую и мастерскую. А там, где жили Семечкины, кулинарную. И наконец-то мою студию. И я радостно подпрыгнул на месте. 

Глава 5. Подготовка 

Я полз по ветке, но ощущение было такое, будто я летел. Так меня окрылила моя идея. Дел было много, и успеть надо было до вечера, до дождя, а он мог начаться в любой момент. Тут ведь никогда точно не знаешь. 

Я составлял план организации потопа в голове. Там были вот такие пункты: 

1. Найти что-то острое. 

2. Проковырять дырки в крыше. 

3. Найти что-то большое. 

4. Заткнуть входы в нашу квартиру. 

5. Дождаться дождя. 

6. Смотреть, как соседи уплывают. 

Между тем облака стали заметно темнее. Значит, стоило поторопиться. – Вяк, – позвала мама, выглядывая из яблока, – сынок, обедать. Еда готова. 

Я вздохнул и пополз домой, я очень переживал, что могу не успеть всё провернуть до начала дождя. 

Мама, папа и Ника сидели за столом и ждали меня. 

– Хангри, – сказала сестра при моём появлении. 

Я кивнул и сел на свою табуретку. 

– Приятного аппетита, дорогие, – улыбнулась мама. И папа набросился на яблочный суп. 

Я ел медленно. Всё время отвлекаясь на свои мысли о потопе. 

17

– Мама, – спросил я, когда папа уже доел суп, а я наконец попробовал первую ложку, – вот скажи, а что у нас в доме самое острое? 

Она посмотрела на меня с подозрением: 

– Не знаю, что ты задумал, но вам с Никой ничего острого брать нельзя. Особенно это касается кухонных ножей. 

«Точно! Ножи! – подумал я, – и как я сам не догадался!» И мысленно поставил галочку напротив первого пункта моего плана. 

– Конечно, мама, это просто… ну, игра такая, – я решил избавить маму от подозрений, а значит, и от переживаний, – и теперь сочинял на ходу, – игра называется «А что у нас в доме самое…» 

– Интересная игра, – кивнул папа и вылизал свою опустевшую тарелку, – Вяк, а кто у нас в доме самый хулиганистый? 

Мама хихикнула, я нахмурился: 

– Там не кто, а что должно быть в вопросе. 

– Ладно, – кивнул папа, – тогда скажи, что у нас самое хулиганистое? Ника засмеялась, а я вздохнул: 

– Да ну вас. Я же не спрашиваю, что у нас в доме самое храпящее! 

Теперь уже мама захохотала, а я продолжил: 

– А вот скажи-ка, папа, что у нас в доме самое большое? 

– Я! – сказал папа, – и твоё пианино. 

«Пианино, – подумал я, – ну, конечно! Им можно закрыть проход к соседям. Тот, что ведёт наверх. А тот, что вниз можно и не закрывать. Оттуда вода не польётся. Осталось понять, как я передвину пианино в нужное место. Уж очень оно тяжёлое». Но мысленно я уже поставил галочку против третьего пункта плана. 

– А вот скажи-ка мне, Вяк, – спросил папа, поднимаясь из-за стола, – что в нашем доме самое трудолюбивое? 

Я подумал немного и ответил: 

– Наша мама. Она начинает работать раньше всех, а заканчивает – позже всех. Папа вздохнул: 

– Ну вот. А я думал, что я. Но ты прав, сын. Молодец. 

И он ушёл грызть очередную стену. Мама докормила супом Нику. И я тоже доел свой. Потому что на улице темнело от туч. Времени оставалось всё меньше. 

18

Передо мной стояло два важных вопроса: 

Во-первых, как взять с кухни нож так, чтобы мама не заметила. 

Во-вторых, как уговорить папу подвинуть пианино в дверной проём, не вызвав у него вопросов. 

И я пошёл гулять. На свежем воздухе мне всегда лучше думалось. Да и идеи, как известно, витают в воздухе. А не в яблоке. 

«Начнём с ножа, – размышлял я, – по какой причине мама мне его отдаст? Кажется, ни по какой? Или для того, чтобы защититься от опасности более страшной, чем сам нож? Может, от птицы?» 

Я представил себе такую ситуацию. Что мне скажет мама, если я попрошу нож, чтоб отогнать ворону? «На, милый, иди и убей её!» Нет, конечно! Запрёт нас с Никой дома и поползёт сама разбираться! 

А если мне понадобится что-то срезать? Ну, скажем, лист. Или палку? Нет, и тогда она мне его не даст. 

И для того, чтоб нацарапать что-то на стволе. И для чего угодно. Нет, нет и нет! Нож острый. Можно порезаться. Мне его не дадут. Точка! 

А это значит что? Придётся брать его без спросу!» 

И я пополз домой. Мама готовила что-то на ужин. Ника ползала вокруг неё и напевала. 

– Мама, погода отличная, – сказал я. 

Она кивнула: 

– Здорово! Иди гуляй, сынок! 

Я посмотрел на сестру: 

– А вы? Вы с Никой разве не пойдёте? 

Мама посмотрела на меня с подозрением: 

– Ну,… нет, наверное. Может, позже. 

– А позже будет дождь, – я кивнул в сторону улицы, – там тучи плывут. Я видел. Мама вздохнула: 

– Вяк, ты прав, – и не успел я обрадоваться, добавила, – но у меня пирог не готов. Сходи с Никой на улицу, пожалуйста. 

Я замотал головой: 

19

– Нет, мам. А как же ты? Ты совсем не гуляешь с нами. 

Она посмотрела на Нику, которая уже всё поняла и нетерпеливо подпрыгивала возле входа. 

– Ладно, сходим все вместе, – и мама бросила кухонное полотенце и направилась на улицу. 

Я не знал, что и делать. Как объяснить теперь ей, что я планирую остаться дома? 

Мама с Никой ждали меня возле входа, пришлось и мне ползти. Но не успели мы удалиться на расстояние пяти яблок, как я хлопнул себя кончиком хвоста по лбу: 

– Я вернусь к папе и скажу ему, что мы ушли. Чтоб он не волновался. 

– Да он и не… – попыталась отговорить меня мама, но я уже исчез внутри яблока. Папа, как всегда грыз стену и не видел, что происходит в доме, поэтому я, ничем не рискуя, бросился на кухню, нашёл в ящике шкафчика самый большой нож и замер на месте. Его надо было как-то спрятать! Не мог же я выползти на улицу, сжимая хвостом нож. 

– Вяк, – услышал я мамин голос. Схватил с вешалки свою кепку, надел её на голову. А потом аккуратно сунул нож под кепку. Всё! Теперь мама ничего не должна была заметить. Если только не решит погладить меня по голове. 

– Пап, мы гулять ушли, – крикнул я на пороге. Теперь я, и правда, сделал то, зачем вернулся. А значит, почти не соврал. 

– Угу-хрум-хрум, – ответил папа. Его трудно было оторвать от любимой работы. Иногда я сомневался, что он бросит её, даже если на яблоко нападут птицы. 

Через мгновение я уже полз по ветке вместе с сестрой. А мама говорила, какой я молодец! И потому, что предупредил папу о нашем уходе, чтоб он не волновался, и потому, что не забыл про головной убор. 

Ника кувыркалась. Я полз и оглядывался. Теперь мне надо было как-то исчезнуть, сбежать от них, забраться наверх, на наше яблоко, и проковырять пару дырочек в крыше? 

– Вяк, – мама вырвала меня из мечтаний, – милый, Нике скучно! Поиграйте во что-нибудь! 

Я сделал недовольное лицо. Игры с сестрой сейчас совсем не входили в мои планы. А потом широко улыбнулся! В голову пришла ещё одна гениальная идея. Вот что значит, свежий воздух. 

– Мама, – закричал я, и она вздрогнула, – будем играть в прятки! Но чур, ты ищешь. – Йес! – закричала сестра. И мама, зажмурившись, начала считать: «Раз, два, три…» 

Ника сразу же нырнула под ближайший лист, а я, что было сил, помчался назад. На счёт «Семь, восемь» я добежал до нашего яблока. А на «десять, одиннадцать» забрался 

20

наверх. Мне было страшно. Тучи висели надо мной, готовые превратиться в дождь совсем скоро. 

Я достал ножик из-под кепки и быстро вонзил его в яблоко. По моим расчетам я сидел над квартирой Шарлоткиных. Пробить крышу насквозь оказалось совсем непросто. Я бил снова и снова. Снова и снова. «Я ползу искать» – крикнула мама. И я понял, что первая дырка готова. Показалась квартира Шарлоткиных. По крайней мере, прямо подо мной в яблоке сидела Софи и читала книгу. Я прикрыл образовавшуюся дыру яблочной мякотью, которая образовалась у меня при пробивании крыши. Теперь мою работу не должны были обнаружить раньше времени. Я быстро пополз дальше. На другую часть крыши. Надо было продырявить её и над квартирой Семечкиных. «Нашла», – воскликнула тем временем мама, и Ника засмеялась, бросаясь ей навстречу. 

Я стал пробивать вторую дыру. Удар за ударом. Хвост, сжимающий ножик, болел от усталости. Я едва дышал. Тучи над яблоком совсем почернели. «Где же Вяк?» – спрашивала мама, и её голос был всё ближе. 

Удар. Ещё удар. Крыша в этом месте оказалась намного толще. И как я ни старался, дыра не пробивалась. Первые дождевые капли упали на яблоко и на меня. А я всё бил и бил. «Вяк! – звала мама, – Вяк! Где же ты мог спрятаться?» 

И тут случилось чудо: у меня всё получилось. В крыше образовалась маленькая дырочка. Я расширил её немного, увидел танцующую Семечкину и отпрянул. Смотреть на это было очень странно. К тому же, она едва не заметила меня. Поэтому я быстро прикрыл дыру мякотью. Я бы уверен, что, как только пойдёт дождь, её смоет, и поток воды ворвётся в квартиры соседей. И тогда… 

– Вяк, – мама стояла прямо возле нашего дома. И стоило ей только поднять голову… Я замер на месте. Надо было срочно слезать. Ух, и попадёт мне, если мама увидит меня на крыше. 

Я аккуратно спустился на землю с другой стороны яблока. 

– Ку-ку! Я выиграл, – сказал я весело, выходя из-за яблока. 

– Вяк, Вяк! – закричала сестра радостно и захохотала. 

– Ой, ты тут? – мама улыбнулась, – ну наконец-то. Дождь начинается. Пойдём домой. Я печь пирог. А ты не забудь плотно дверь закрыть. 

Когда они с Никой уползли на кухню, я понял, что кое-что всё-таки забыл. Нож. На крыше. Но что уж теперь? Заберу потом. После потопа. 

Глава 6. Потоп 

Дождь полил сразу стеной. Я испугался. Бросился к проходу, который вёл к соседям. Надо было срочно его чем-то перекрыть. Потому что, если сейчас их зальёт, зальёт и нас всех. 

21

От отчаяния я попытался подвинуть пианино. Но, конечно, не смог. Интересно, во сколько раз оно тяжелее меня? В десять? В сто? Нужен был папа. Самый сильный червяк на свете. Ну или хотя бы в нашем яблоке. 

– Дождь пошёл, – прогудел папа прямо рядом со мной, и я едва не подпрыгнул от неожиданности, – Вяк, дождь – это же время какао. Пойдём! Мама нам сделает. 

Папа выглядел очень довольным. Если он что и любил больше, чем поесть, то это сладости, а в дождь мы всегда получали от мамы по чашке яблочного какао с сахаром и по яблочному печенью. В любой другой день я бы стремглав бежал на кухню, но не сегодня. 

– Не могу, пап, – я замотал головой, – мне… мне очень нужно подвинуть пианино. Прямо сейчас. 

Папа нахмурился: 

– Пианино? Это зачем? 

– Ну…– я пытался придумать что-то такое, что его убедит. Ну не мог же я сказать ему правду. «Я проковырял крышу, у соседей потоп. Надо закрыть проход к нам». 

Нужно было врать. Уже который раз за один день. Не то, чтобы мне это нравилось, но я успокаивал себя тем, что, если мы разъедемся, лучше станет всем. А для этого все средства хороши. 

– Я… уронил… кое-что, – гениальная идея пришла мне в голову, и я продолжил уже уверенно, – я уронил свою губную гармошку… и мне не достать. 

– Да? – папа посмотрел на меня с подозрением, – и что? Нельзя достать из-под пианино? 

Я замотал головой: 

– Нет, я пробовал. 

Папа кивнул: 

– Ну, хорошо. 

И он легко, одним кончиком хвоста, подвинул пианино. Ещё дальше от прохода. – Не туда, – сказал я. И кажется, весь покраснел, поняв, что выдал себя. 

– Какая разница, куда двигать? – папа подполз ко мне совсем близко, – Вяк, что ты задумал? 

Я опустил глаза: 

– Ну,… гармошка… потерялась. 

Папа осмотрел стеллаж, на котором у меня хранились музыкальные инструменты, и взял гармошку. Она всё это время лежала на верхней полке, папа ткнул её мне под нос: 

22

– А это что? 

– Ой, – прошептал я, – надо же… 

– Вяк! – заревел папа. 

– Какао давно готов! И уже остыл! – приползла из кухни мама, она удивлённо на нас посмотрела, особенно на папу, который очень редко выходил из себя, – да что у вас тут такое? 

И тут из квартир соседей стали раздаваться крики. 

– Потоп! – визжала Семечкина. 

– Потоп! – вторил её муж басом. 

Из коридора, прорытого Шарлоткиным, показалась голова Софи: 

– Эй, соседи, нужна ваша помощь. Нас заливает. Если не остановим, всем достанется. 

– Пошли, – крикнул папа и исчез в коридоре вместе с Софи. 

Мама посмотрела на меня: 

– Значит, так, ты сидишь тут с сестрой. Никуда не суёшься. Понятно? 

Я кивнул и подполз к Нике. Мне стало страшно. Что я натворил? Зачем? Мама исчезла в коридоре. 

– Хангри, – сказала сестра, ей было весело, она ничего не понимала. И я повёл её на кухню, где на столе дымились четыре чашки какао: наши с ней и родительские. 

Ника сразу стала, причмокивая, пить. А мне не хотелось. Хотя обычно я очень любил какао. Сегодня око казалось мне горьким. Будто там вместо сахара, были мои угрызения совести. 

Какао дымилось. И пока мамы с папой не было, можно было выпить по две чашки, нас бы вряд ли ругали. Но я всё сидел и смотрел в пол. Крики наверху стихли, слышалась возня, чем-то стучали, двигали мебель. Я знал, что родители помогали заделывать дыры в потолке. Которые сделал я. 

– Вяк, – позвала меня сестра, на лице у неё были длинные коричневые усы от какао, – мьюзик? Мьюзик! 

И Ника соскочила со стула и принялась танцевать, крутя хвостом и головой. – Мьюзик, – говорила она снова и снова, – Вяк, мьюзик! 

Снаружи грохотал дождь, скрадывая звуки. Все соседи и наши родители были заняты и не заметили бы нашего концерта. Момент был идеальный. Хоть по пианино ползай, хоть в барабан бей! Но я покачал головой. Музыкой я сейчас заняться не мог. Потому что в 

23

голове, вместо музыки, звучали слова Софи: «Нас заливает. Если не остановим, всем достанется». 

– Ноу? – удивилась сестра, – ноу? 

Да я и сам не мог поверить: я отказался играть. Хотя мог! Когда такое было? Ника схватила треугольник и вопросительно посмотрела на меня. 

– Можно, – сказал я ей. И она радостно заиграла: 

«Дзинь, дзинь, дзинь!» 

«Кап-кап-кап-кап!» – шумел дождь. 

«Тук-тук-скрип!» – соседи и родители ремонтировали наверху крышу. И всё это, конечно, сплелось у меня в голове в мелодию. 

«Дзинь! Кап-кап-кап! Тук-тук! Дзинь! Кап-кап-кап! Тук-скрип!» 

Пришлось подойти к барабану. Только потому, что мелодии не хватало ритма. А этого я пережить не мог. 

«Дзинь! Кап-кап-кап! Тук-тук! Бам-бам! Дзинь! Кап-кап-кап! Тук-скрип! Бам-бам!» 

И стало хорошо. И горечь куда-то ушла. Я бы даже какао уже, наверное, смог выпить. И даже с удовольствием. 

Мы играли. Ника смотрела на меня снизу вверх, глаза её горели. Всё-таки из нас с ней получается отличный дуэт «Яблочкиныых». 

«Дзинь! Кап-кап-кап! Бам! Тук-тук-тук! Бам-бам! Дзинь! Кап-кап-кап! Бам! Тук-тук-тук-скрип! Бам-бам!» 

– Дети! – мама появилась рядом с нами. Ника радостно подпрыгнула, а я почувствовал, что покраснел, – дети, у соседей пробита крыша в двух местах. Это очень странно. Вы случайно ничего не знаете? 

– Ноу, – закричала Ника. А я только помотал головой. 

– Дети, – мама подошла ближе, обращалась она, конечно, прежде всего, ко мне. Ведь Ника была маленькой и пока не оставалась одна, – дети, если вы что-то знаете, расскажите, пожалуйста. 

Ника посмотрела на меня вопросительно. В квартиру вполз запыхавшийся папа и тоже уставился на меня. Стало тихо. Даже дождь почти перестал стучать по яблоку. Видимо, тучи опустели и испарились. 

– Может, это… птица? – сказал я тихо, – пробила крышу… клювом. 

– Йес, – закричала Ника. 

24

А мама вздохнула и поползла на кухню. Там стояло остывшее какао. Никина чашка, наполовину выпитая, и три полных. Мама села за стол и сделала глоток. Мне стало стыдно: из-за меня родители пили холодный какао, хотя так любили горячий, обжигающий. 

Папа тоже сел за стол. Он положил на его середину большой кухонный нож. Тот самый, что я украл сегодня и забыл на крыше. 

– Вот, – сказал папа, – это я нашёл, когда дырки заделывал. Над квартирой Семечкиных. Даже интересно, откуда у птицы кухонный нож? Причём наш. А, Вяк? 

Я вздохнул: 

– Простите меня. Я… я всё расскажу. Я просто… хотел, чтобы их смыло. Прочь из яблока. 

– Их? – мама посмотрела на меня большими глазами, – соседей? Или нас с папой тоже? И Нику? 

Я замотал головой: 

– Нет. Только соседей. А к нам,… я придумал всё,… надо было перекрыть проход. Пианино. 

Папа кивнул: 

– А. Так вот зачем ты просил меня его двигать. Гармошку какую-то придумал. Только пианино бы не спасло. Если бы мы дырки не заделали, и струя хлынула внутрь, нас всех бы унесло. 

Мама посмотрела на меня строго: 

– А первой бы унесло твою сестру. Это ты понимаешь? 

Я замотал головой, а потом пошёл обнимать Нику. Мне совсем не хотелось, чтоб её смывало из яблока. 

На глазах показались слёзы, я прижал сестру к себе, и почувствовал, что очень-очень виноват. 

Мама и папа пили холодное какао, на улице снова выглянуло солнце, но у меня на душе было темно и холодно. 

– Мам, – позвал я, вытерев слёзы кончиком хвоста, – ну я знаю, что не прав, но что мне делать? Нам же тесно тут всем! 

Она кивнула: 

– Тесно, Вяк. Но терпимо. Бывают условия и похуже. 

25

Я вздохнул. Папа строго на меня посмотрел и уполз работать. Ника играла с мячом. А я представлял себе «условия похуже». Когда, например, все наши три семьи живут не в яблоке, а в вишне. Все в одной общей квартире. Или когда на улице мороз и снег, и всем ужасно холодно внутри дома. Или… 

Мама прервала мои размышления: 

– Но если мы станем друг другу врать, мы перестанем быть семьёй. 

Я кивнул: 

– Прости, мам. Я постараюсь. Скажи, а соседи… они очень на меня злятся? Из-за дырок в крыше? 

Мама улыбнулась: 

– Хотели выбросить твои музыкальные инструменты. Но я им не позволила. Правда, я бы на твоём месте в ближайшее время ни на чём не играла… на всякий случай. 

Я вздохнул: 

– Ясно. Ну,… хорошо, хоть не выкинут. 

И я пополз в сторону выхода. 

– Вяк, – мама позвала меня, когда я уже выглянул в сад, – ты, между прочим, наказан. За враньё, воровство и порчу червячьего имущества. Никаких прогулок. И никакого компота. 

Я сел на пороге. И подумал, что плохая новость всегда приходит вместе с хорошей. 

Глава 7. Апчхи 

– Апчхи, – сказала с утра Ника, и я проснулся. А сестра повторила: -Апчхи! – Ты не заболела? – спросил я, она замотала головой: 

– Ноу. 

Папа зевнул и, прежде, чем повернуться на другой бок, сказал: 

– Будь здорова, милая. Надеюсь, ты не заразная. 

А я подумал, что, может, и хорошо будет, если Ника окажется заразной. Мы оба заболеем и будем валяться в постели. А родители станут нас баловать: кормить вкусняшками и разрешать всё-всё-всё. Может быть, даже музыку. 

– Апчхи, – чихнул я. И ужасно обрадовался. 

26

– Милая, – папа позвал маму, которая уже вовсю готовила нам завтрак на кухне, – тут дети… заболели,… кажется. 

Мама приползла к нам, осмотрела и сказала: 

– Вы не заразны. В постели валяться не будете, и не надейтесь. Обычная аллергия. – Вау! – сказла Ника, услышав новое для неё слово. 

А я сник: 

– Аллергия? Точно? И на что? 

Мама задумалась на мгновение, а потом улыбнулась: 

– Я думаю, на то, чем вчера яблоню удобряли. Пахло просто отвратительно. – Ну вот, – сказал я и снова чихнул. 

– Не расстраивайся, – мама махнула хвостом, – капель выпьете, и всё пройдёт. Поднимайтесь скорей завтракать. 

– Нееет, – я отвернулся от неё и закрылся одеялом. 

Было обидно, я настроился болеть. 

– Ноу! – сказала и Ника со мной за компанию, но тут же выскочила из постели, чихнула дважды и сделала кувырок на полу. Она обожала зарядку. 

Когда мы всё-таки оказались все вместе за столом, Ника была счастлива, мама терпелива, я не в духе, а папа никак не мог проснуться. 

– Милый, у нас закончились капли от аллергии, – сказала мама папе, – давай вместе за ними сползаем в аптеку, ладно? 

– А? Что? – папа посмотрел на неё, не понимая, что ему говорят, – зачем? – Апчхи, – чихнули мы с Никой хором. 

– У детей аллергия, ты же видишь, нужно лекарство, – мама кивнула в сторону выхода, – но Червептека через две ветки от нас. Одному ползти опасно. 

– Я присмотрю за Никой, – сказал я радостно. Дело в том, что я просто обожал оставаться без родителей. Можно валять дурака и делать, что захочется. Мерить мамины бусы и папины шляпы, и вообще… 

– Ладно, – буркнул папа, – только быстро. У меня работа. А то сейчас два часа собираться будешь. 

– Вот ещё, – хмыкнула мама, – только шарфик надену. 

27

И она ушла выбирать шарфик на шею. У неё их целая коллекция. И она никогда не может решить, какой надеть. Но тут мы с Никой начали чихать, и мама всё-таки остановилась на розовом в горошек. 

– Мы быстро, – сказала мама, – никуда не ходите, ясно? 

Мы с Никой кивнули, и родители ушли. 

– Мьюзик, – закричала Ника и побежала к моим инструментам. Она показала пальцем на гитару, но я помотал головой. Это пока было слишком сложно для неё. Но я подумал, что с барабаном она уже вполне справится. Поэтому подвинул к барабану стул и усадил её сверху. 

– Вау! – сказала она, чихнула и стала барабанить. Очень громко. И очень неритмично. 

– Стоп! – я остановил её и показал, как надо, – смотри. И главное, слушай! Я стал медленно и красиво стучать: 

– Бам! Бам! Бам! Бам! 

А потом чихнул. Ника засмеялась. А из коридора, прорытого Шарлоткиным, показалась голова Софи: 

– Не хочу вам мешать, но, если вы заразные, мы об этом должны знать. Особенно мой дедушка, он уже пожилой, и ему болеть нельзя. 

Я посмотрел на наглую соседку, и ко мне пришла идея: 

– Мы болеем, как видишь. Родители за лекарствами ушли. И да, мы заразны. Так что лучше бы вам с дедушкой съехать, а то мало ли что. 

– Апчхи, – сказала Ника, и Софи отпрянула. 

– Заразные? Вот чёрт, – и она поползла обратно, в свою квартиру. 

– Софи, – крикнул я ей вслед, – ты и Семечкиным сообщи, ладно? Жалко их. Заболеть могут. 

– Ладно, – буркнула Софи и исчезла. 

А я даже подпрыгнул на месте. 

– Ника, – сказал я сестре, – кажется, скоро они все уползут из нашего яблока. Понимаешь? Мы сможем занять его целиком! И сделать много комнат. И студию! 

– Мьюзик, – сказала она, чихнула и сделала кувырок. 

И принялись играть на барабане, у неё стало неплохо получаться. А я подыгрывал на гитаре. 

28

– Бам! Бам! Ту-ру-ру-ру. Бам! Бам! Та-ра-ра! Бам! Бам! Тра-та-та-та! Бам! Бам! Тра-ту-та! 

В конце я чихнул. И обрадовался этому. Соседи не должны были усомниться в нашей болезни. 

Мы играли и играли. И наконец-то нам никто не мешал: родителей не было, а соседи боялись к нам соваться. Красота! 

И тут на пороге показался огромный червяк в очках. 

– Ноу! – сказала Ника и спряталась за барабан. 

– Вы кто? – спросил я. 

– Здравствуйте, детишки, – проговорил червяк и вполз в нашу квартиру. Без приглашения, – я – врач. Приехал за вами. Вы же заболели, да? 

– Ноу, – сказала Ника и чихнула. 

– Ага-ага, – врач закивал, – вы не волнуйтесь, побудете в больнице недельку. Может, две. 

– Ноу, – Ника заплакала, – ноу. 

Но червяк уже полз к нам. Я посадил Нику на спину и устремился к проходу к соседям, но там показалась Софи. 

– Даже не думай удрать, – сказала она, – и заразить мне дедушку. 

– Да мы не заразные, – сказал я и чихнул, – у нас просто аллергия. 

– Ну конечно, – не поверила она, – аллергия. Вот врач пусть и проверяет. А к нам я вас не пущу. 

Большой червяк попытался снять с моей спины Нику, но она намертво вцепилась в меня, повторяла: «Ноу!» И чихала. 

– Мы не больны, – закричал я, но врач не слушал. 

– Ну не бойтесь, детишки, – повторял он и шёл за нами, пока я не уткнулся в стену комнаты. 

Там у нас хранились папины инструменты: молоток, отвёртка, разводной ключ. Их я и стал бросать во врача, чтобы он не подходил к нам ещё ближе. 

– Ой, – кричал врач, – ай! Хулиган! Да я тебе сейчас укол поставлю! Ой! Ай! В дверях показались родители. 

– Что здесь происходит? – взревел всегда спокойный папа. Врач обернулся, бледный, с шишкой на лбу. 

29

– Это ваши дети? Хулиганят? 

– Наши, – сказал папа и посмотрел на врача уничтожающе, – они у себя дома, а вам чего нужно? 

И папа схватил врача за горло. 

– Так меня позвали, – оправдывался червяк в очках, – сказали, что тут заразные больные. 

– Апчхи, – сказал я 

– Кто позвал? – спросила мама, подползая. 

– Я, – в квартиру заглянула Софи, – но Вяк мне сам сказал. Что они болеют. Что заразные. Что нам всем надо убираться из яблока. 

– Ох, – сказала мама, – ясно. 

А папа отпустил перепуганного врача. 

– Вы простите, – сказал он, – тут недоразумение вышло. Дети у нас… они не больны… ну… просто аллергия… мы вот… за каплями уползали,… сейчас им дадим, и всё. 

– Апчхи, – сказала Ника и бросилась к маме. 

Когда возмущённый врач уполз, прижимая хвостом большой яблочный пирог, который мы должны были есть вечером, родители уставились на меня. 

– Вяк, – сказал папа, – сил моих больше нет. 

– Простите, – сказал я, – ну просто… Софи сама спросила,… и я не стал спорить… 

– Вяк, – мама открыла бутылочку с каплями и сунула ложку сначала Нике в рот, а потом и мне, – у нас из-за тебя каждый день неприятности. 

– И у нас, – в дверном проёме показались Семечкины. Их лица были злыми, – вы просто невозможные соседи, – говорили они, – совершенно невозможные. 

– Простите, – сказала мама. 

– Мы с ним поговорим, – добавил папа. 

– Я больше не буду вас выселять, – сказал я тихо, – наверное. Я постараюсь. 

Потом взрослые ещё долго спорили и ругались. И маме пришлось отдать Семечкиным кастрюлю супа, а Шарлоткину – банку с котлетами. 

Когда все разошлись, папа вздохнул: 

– Я так понимаю, еды у нас в доме не осталось? 

30

– Совсем ничего, – покачала головой мама, – пришлось всё раздать злым соседям и врачу. 

– Ясно, – кивнул папа, – я пошёл добывать новую еду, – и он отправился грызть стену. 

Как он сам сказал, «с утроенной силой. Потому что, благодаря мне ему теперь приходилось кормить не четыре, а целых девять… ой, нет, вместе с врачом десять ртов!» 

Глава 8. Машенька 

Я проснулся от пения Семечкиных. И сразу понял, что день будет не очень. Всё-таки очень важно самое первое, что ты видишь, слышишь или чувствуешь с утра. Например, если мама печёт на завтрак оладушки, я открываю глаза и улыбаюсь. Сразу хочется подняться с постели и начать этот день. Совсем другая история, если мама не выспалась и решила приготовить самую простую яблочную кашу на воде. Вставать не хочется. И день какой-то грустный. И невкусный. 

Со звуками та же история. На днях ветер так удачно дул с самого утра, что принёс к нам обрывки музыки Цикуальды. Она – цикада. И звезда нашего сада. Когда она играет, мне кажется, что я лечу по воздуху. Так вот, услышав её, я сразу улыбнулся. И решил совершить что-то великое. Правда, потом не получилось. Но утром я был точно уверен, что совершу. 

А сегодня вот ни свет, ни заря пели соседи. Хотите знать, как они поют? Представьте себе орущего от боли кота. У нас иногда появляется один в саду, так что я знаю. Так вот пение Семечкиных хуже! А ещё мы иногда слышим гудки паровоза. Но это чудесная музыка по сравнению с пением соседей. В общем, их песня с утра пораньше вызывает у мамы головную боль, у Ники плохое поведение, у папы – слова, которые нам повторять нельзя. А у меня… желание сбежать. Или оглохнуть на худой конец. 

В общем, я сразу понял, что день будет так себе. И долго лежал, накрыв голову подушкой. Дожидаясь тишины. Когда Семечкины наконец замолчали, все мы выдохнули с облегчением. И начали свой день. 

Вскоре, после завтрака, каждый занялся важными делами: мама подметала пол, Ника играла в мяч, папа грыз яблочную стену. Он уже почти прогрыз для нас с Никой небольшую спальню. И это радовало, потому что спать вчетвером мне не нравилось. Папа храпел, а мама очень поздно ложилась и очень рано вставала. С Никой в комнате спать было нормально, она только поднимается во сне иногда, но это даже весело: мчится куда-то посреди ночи, не проснувшись, а потом на утро ничего не помнит. 

Я выполз на ветку, она была тёплая и шершавая. Я ещё был не очень хорошо знаком с нашим районом, и решил, что настало время это исправить и добраться до самого краешка ветки, это же теперь наша улица. Яблок тут оказалось немало: красные (те, что висели на солнце), зелёные (спрятанные под листьями). Одно было таким большим, что я невольно засмотрелся. Всё представлял, какой концертный зал устроил бы там, внутри. И для сцены 

31

бы место нашлось, и для зрительного зала. Но мысли мои прервала голова толстого червяка, выглянувшего из этого супер-яблока. 

– Уж очень ты любопытный, – проговорила голова злобно, и я сразу отвёл глаза. 

Мама мне всегда говорила, что разглядывать чужие дома неприлично. Но как их не разглядывать, когда все мысли о том, чтоб съехать? 

Чуть дальше я увидел два маленьких яблочка, они были очень похожи и висели совсем рядом, касаясь друг друга бочком. «В одном живешь, в другом играешь», – подумал я, но после той злобной головы из большого яблока не стал пристально разглядывать домики. 

Я полз вперёд, уже преодолел изгиб ветки, на котором собирался сделать горку для нас с Никой, в воздухе стоял запах травы и тёплой летней земли. В голове, как всегда, рождались мелодии. Сейчас они были радостные. Мажорные. 

Ля-ля-ля. Ля! Ля! 

Ля-ля-ля-ля-ля! 

Ля-ля-ля! Ля! Ля! 

Ля-ля! Ля! Ля! Ля! 

Когда я подполз к полосатому, немножко квадратному яблоку, понял, что там что-то случилось. Бабушка-червяк в платочке на голове быстро-быстро ползала вокруг своего дома, сжимая кончиком хвоста длинную тонкую палочку, и причитала: «Ах вы ироды. Ах вы безобразники. Ах вы!» И она нырнула внутрь яблока. 

«Кого же она так ругает?» – подумал я и притаился за ближайшим листом. Бабушка показалась в окошке и снова пропала. Неужели к ней залезли грабители? Другие червяки? Я слышал о таком, но никогда не видел. Бедная бабушка! Она же совсем маленькая, старенькая и слабая. С кем она может справиться! Надо помочь! Спасти! Срочно! 

И я помчался к яблоку. Когда до входа оставалось всего ничего, изнутри раздалось душераздирающее «Спасите!» В два прыжка я достиг входа. «Держись, старушка! – думал я, – сейчас помогу!» 

Но не успел я сунуть голову в яблоко, как оттуда вылез огромный чёрный жук. Он был вдвое больше моих родителей, а меня и старушку и вовсе превосходил размерами раза в три. И как он только смог залезть в такой узкий проход в яблоке? И что он сделал с бедной старушкой? 

Жук расправил усы, кинул на меня взгляд полный ужаса и побежал по ветке к стволу. Только я выдохнул от страха, из яблока выскочил ещё один жук, ещё больше первого. Его панцирь сверкал на солнце, как стекло. Огромному жуку пришлось свернуться в тугой клубочек, чтоб пролезть сквозь выход из яблока. 

32

– Спасите, – закричал он вдруг, завыл и побежал вслед за первым жуком. Я тихонько перевёл взгляд на яблоко. Уже и не зная, чего или кого ожидать. Кто мог так испугать двух огромных монстров? 

Старушка выскочила из дома со своей тоненькой палочкой. У неё был очень грозный вид. 

– Ещё раз вас увижу, за себя не ручаюсь, – прокричала она, хотя даже топот ног жуков уже стих вдали. 

– Ого, – сказал я, понимая вдруг, что о помощи звала вовсе не маленькая старушка. А эти два чёрных монстра! 

– Ха! – старушка улыбнулась мне абсолютно беззубым ртом, – каждый должен уметь постоять за себя. Запомни. 

Я кивнул. 

– Скажите, – мне в голову вдруг пришла гениальная идея, – а червяков вы тоже так могли бы выгнать? 

Старушка посмотрела на меня удивлённо: 

– А червяков зачем? Тоже, что ли, воровать они ко мне заберутся? 

Я вздохнул: 

– Ну,… представьте,… что завелись в вашем яблоке… непрошенные соседи… Она с интересом на меня посмотрела: 

– Закон есть: кто первый заехал, тот и хозяин. Непрошенных соседей ты можешь попросить съехать. 

Старушка, конечно, сразу поняла, что я рассказываю ей о своей собственной проблеме. И я не стал спорить, а только покачал головой: 

– В этом и проблема: соседи каким-то образом заехали в одно время с моей семьёй. Это я… проворонил. 

– Ааа, – старушка кивнула, – понятно. Ну, если одновременно… тогда ничего не сделаешь. Придётся жить вместе. А сколько же вас там? В яблоке? 

– Три семьи, – ответил я, – девять червяков. 

– Ох, – старушка округлила глаза, – яблочная колбаса! Ужас, как вас много. – Ага, – я вздохнул, – и никто съезжать не хочет. Вредные все попались. – На шум, наверное, жалуются? 

И тут я почувствовал, что вот-вот заплачу. Даже начал шмыгать носом. 33

– Ну, ты чего, малой? – старушка обняла меня кончиком хвоста. 

– Я – музыкант, – наконец проговорил я, – а они… играть мне… не дают… 

– Прямо музыкант? – она покачала головой, – хм. Ну что ж… одарённым детям надо помогать. Правда же? 

Я кивнул, ничего не понимая. А старушка шепнула мне на ухо: 

– Возьмёшь одну травку, я тебе дам. Принесёшь её к себе домой и жди гостей. 

Я хлопал глазами. Чем мне должны были помочь какие-то гости? И зачем они нам, когда и так тесно. 

– Да я про жуков, – захохотала старушка, – вот тех, что ты видел. Они за этой травкой охотятся. Где угодно её найдут. Уж и не знаю, чем она им так приглянулась. Я то ей просто подушки набивала. 

– Ух ты, – я улыбнулся, – жуки придут, соседи испугаются и убегут! Круто! Спасибо вам, бабушка. 

Старушка кивнула: 

– Меня, кстати, Машенька зовут. А то придумал тоже. Бабушка. Я молодая ещё совсем. Всего девяносто пять колец на теле. 

Она нырнула в яблоко и через мгновение вернулась с пучком травы: 

– Держи. Только спрячь. И никому про мою помощь не рассказывай. Взрослые червяки такие скучные. Обижаются из-за всякой ерунды. 

Я схватил подарок: 

– Никому ни слова. Обещаю. Спасибо вам, Машенька! 

Старушка улыбнулась беззубой улыбкой: 

– Ну, иди-иди, малой. Мне ещё у себя погром убирать, который эти ироды устроили. Я помчался домой, а она проговорила мне вслед тихо, но я всё-таки расслышал: – Девять червяков в одном доме. Что творится на свете? Яблочная колбаса. 

Глава 9. Жуки 

Травка, которую дала мне старушка, пахла отвратительно. Уж чем она так приглянулась этим жукам, я так и не понял. По-моему, редкостная гадость. Но план есть план. Я аккуратно пронёс сухой пучок в дом и спрятал под подушкой, на улице начинало темнеть. И я вдруг подумал, что слишком устал для встречи с жуками. Хорошо бы они подождали до завтра. 

34

– Что за запах? – мама наконец выползла из кухни и сразу понюхала воздух, – кажется, пора снова мыть пол и вытирать пыль. 

Мне стало её жалко. Из-за моей травки ей придётся убираться. Но потом я подумал, что жуки, наверное, пожалуют раньше, чем мама возьмётся за швабру. К том уже, я вспомнил про наших соседей. Жуки их выгонят, мы сможем построить большую квартиру, и тогда лучше станет всем. Ну, в смысле, всем Яблочкиным. Поэтому я вздохнул поглубже и спрятал травку под подушку. И ещё сверху одеялом прикрыл. 

В ту ночь я спал плохо. Всё время мне мерещились жуки. Стены нашего дома, спинка кровати, стул у стены – всё казалось спинами чёрных монстров. 

Ника с мамой уже давно сопели, папа громко, как обычно, храпел, сотрясая яблоко. А я всё крутился в постели. Жуки мерещились мнето под кроватью, то за шкафом, а из-под подушки струился странный запах, таинственный и ни на что не похожий. Наконец в голове зазвучала музыка, я знал, что это знак: сейчас послушаю и усну. Барабан бил глухо: «Бам, бам, бам, бам…» Скрипка мелодично ныла: «Уиии-уиии» А потом подключилась флейта со своим нежным: «тирли-тирли-ли…» 

Проснулся я от визга. 

– Ноу, ноу, ноу, – Ника кричала на ноте «си», очень громко. Я открыл глаза. Они были здесь. Чёрные жуки. Огромные. Страшные. Усатые. Теперь я мог их отлично рассмотреть. Но не хотелось. Лишь бы они поскорее убрались. 

Жуки между тем нюхали воздух. И тут мне стало совсем страшно. Они искали травку, а она лежала у меня под подушкой, и значит, они сейчас придут ко мне, может, даже дотронутся своими длинными волосатыми лапками. Бр! 

Сонный папа сидел в постели и испуганно смотрел на незваных гостей. Мама уже стояла возле кровати, хвостом она держала лампу, видимо, первое, что нашлось. Все были напуганы. Вот только эти все были не Семечкины и не Шарлоткины, а ведь я хотел, чтоб жуки напугали именно их. 

Меж тем, соседи сейчас спокойно спали за стенкой, а все мы, Яблочкины, проснулись и должны были теперь как-то изгнать жуков из нашей квартиры. Я взглянул на дыру в потолке, которую оставил однажды Шарлоткин и сразу понял, что делать. Надо забросить пучок травы туда, в их квартиру. Тогда жуки к ним уползут, а нас в покое оставят. Только как это сделать, когда они уже совсем близко? Вот прямо здесь? 

– Где? – прохрипел жук поменьше и осмотрел нашу квартиру. А большой понюхал воздух и указал на мою постель. В этот момент мне ужасно захотелось спрятаться под одеяло. Ника снова закричала. Теперь на целую октаву выше. А мама пошла к жукам. 

– Только попробуйте, – сказала она, – только троньте моего сына, – и замахнулась на жуков лампой. Тут и папа подскочил: 

– Прочь отсюда, бандиты. Прочь!!! 

35

Жуки повернулись в его сторону, и я решился. Схватил пучок травы и помчался к заветной дыре в потолке. Но она была так высоко, а мешкать было нельзя. Я подставил стул, залез на него и попытался нырнуть в дыру. Но моего роста не хватало. Ещё чуть-чуть. Жуки теперь смотрели на меня. Они учуяли запах травы. И я понял, что времени у меня совсем мало. Я вытянулся во весь свой рост: во все шесть колец. И как только Шарлоткин на своей коляске тут пролезал? Ещё чуть-чуть, самую малость. Раз! 

Я схватился за маленький уступ в потолке и оказался в дыре. Уф! Там было темно. Я пополз. Так быстро, как никогда. Позади слышался крик Ники, какой-то шум, грохот и голос одного из жуков: 

– Туда. За ним. 

Через мгновение я оказался в квартире Шарлоткиных. Старик и его внучка Софи сидели в постелях. Они с испугом на меня взглянули. Шарлоткин стал искать очки. Софи посмотрела на меня, прищурившись: 

– Эй! Ты что тут забыл? Как там тебя, Вяк? 

– Жуки, – закричал я, – спасайтесь. Бегите скорее. Прочь из яблока. 

– Вот ещё, – хмыкнула она. 

Я залез к ней под кровать. И тут из дыры показался первый жук. 

– Отдайте, – сказал он, – нам надо. 

– Что? Вы о чём? – Софи соскочила с постели и встала между жуком и дедушкой. Мне стало стыдно. Эта девчонка была маленькой, но смелой. И тогда я решил ползти дальше, увести жуков за собой. Из-под кровати я рассмотрел квартиру Шарлоткиных, совсем маленькую, вполовину нашей. Тут было всего одно помещение, и в нём всё: две кровати, кухонный стол, шкаф. Надо было искать ход к Семечкиным. Наверняка, Шарлоткин его тоже проделал. 

– Сонечка, – раздался голос старика, – кто это, а? 

Я выскочил из-под кровати. Осмотрелся. Оба жука уже были здесь. Такие огромные. Тут, в этом маленьком пространстве, они казались ещё больше. Едва помещались под низким потолком. Тот, что поменьше устремился ко мне, и я пополз. Ещё один ход нашёлся за кухонным столом, маленьким и круглым. Я нырнул в него. 

– Куда? – закричала Софи. 

А Шарлоткин проговорил: 

– А он, оказывается, спортсмен. Как и я. Уважаю! 

Больше я ничего не слышал. Я полз прочь, надеясь, что окажусь у Семечкиных, а не в каком-то тупике, откуда нет выхода. Коридор оказался длиннее, чем предыдущий. Я задыхался. Пучок отвратительной травы уже исколол мне весь живот. Он ужасно мешал 

36

мне двигаться. А позади уже слышался хруст: жуки пытались протиснуться в слишком узкий для них ход. 

Когда стало светлее, я сразу увидел обоих Семечкиных. Они смотрели на меня в упор. 

– Разойдись, – закричал я и ввалился в их квартиру. 

Здесь было светло и просторно. Высокий потолок. Абсолютно белая мебель и вообще такая чистота, что глаза слепило. 

– Вяк? – просил Тимофей тихо, выглядывая из-за спин родителей, – ты? 

Я отполз от дыры, всхлипнул. Мне уже казалась глупой вся эта идея с травой. Было страшно, следом ползли жуки. Я держал пучок и пятился от дыры в полу, пока не уткнулся в белый диван. 

– Что ты тут забыл? – Семечкина смотрела на меня очень строго. 

– Жуки, – прошептал я. Голос почти исчез, – бегите. 

Из дыры показались чёрные усы, потом голова и наконец весь жук. В этой белой квартире он казался совсем, до ужаса, тёмным. 

– Ох, – сказала Семечкина, легла на спину и, кажется, потеряла сознание. Или искусно притворилась. 

Семечкин встал перед жуком и спокойно сказал: 

– Это мой дом. Что вам надо? 

Жук остановился и показал лапой на меня: 

– Пусть отдаст. Нам надо. 

Семечкин посмотрел на меня: 

– Эй. Что они просят? 

Я показал пучок травы. Семечкин кивнул: 

– Отдай им. Быстро. 

Я вздохнул. И сразу понял, что выхода у меня нет. Протянул траву кончиком дрожащего хвоста. 

Большой жук подполз ко мне совсем близко, протянул лапу. «Сейчас он меня унесёт, – подумал я, – и я никогда больше не увижу ни маму, ни папу, ни Нику». Я закрыл глаза. А когда открыл, в яблоке уже не было ни пучка травы, ни жуков. Только Семечкины, которые смотрели на меня со злобой. Точнее Семечкин смотрел. Потому что его жена всё ещё лежала на спине, а Тимофей тихо стоял рядом со мной, протягивая кончик хвоста. 

37

– Они ушли, – сказал он, – всё в порядке. 

Я кивнул. И заплакал. 

Глава 10. Договор 

Что было потом? Ну, конечно, скандал. Червяки собрались в нашей квартире, потому что у Шарлоткиных тесно, а Семечкины слишком оберегают свою чистоту. В нашу гостиную втиснулись все взрослые: мама, папа, Шарлоткин и Семечкины. Мы, дети, выглядывали с кухни. 

– Это возмутительно, – кипятился Семечкин. 

– Ох, – его жена закатывала глаза и изображала обморок. 

– Мы виноваты, – оправдывалась мама. А папа бросал на меня страшные взгляды. 

– Да ладно вам. Ну, хулиганит, – заступался за меня весёлый Шарлоткин. Но его внучка хмуро на него смотрела, и дед замолкал. 

– Это не оправдание, – говорил папа быстро, – но он – музыкант. Понимаете? – Нет, – ответили хором Семечкины. 

– Ну, играет… – объяснила мама, – на инструментах… 

Соседи молча на неё смотрели. Мама глубоко вздохнула: 

– Он не может не играть. Для него всё – музыка. Любой скрип и стук. Пение, звон или шуршание. Он… у него музыка в голове. Он не может… физически не может иначе. А тут… всем всё мешает… вот он и… 

Мама махнула подбородком в мою сторону. И я увидел сразу пять ненавидящих взглядов. От них захотелось спрятаться под стол. Но я только опустил голову. Я знал, что виноват. Но я совершенно не думал о том, как всё получится. И, конечно, больше не собирался приносить в яблоко любимую траву жуков. 

Наверное, это и надо было сказать. Но у меня получилось почему-то совсем другое: – Ну, подумаешь жуки! Не очень и страшные. Милые даже. 

После этого закричали все сразу. А Софи вдруг обняла меня кончиком хвоста и потащила к выходу. Я не сопротивлялся. На улицу, так на улицу. 

– Вот скажи мне, Вяк, – сказала она, когда мы уселись на нашей ветке на таком расстоянии, чтоб не слышать крики трёх враждующих семейств, – почему от тебя одни неприятности? 

Я покачал головой: 

38

– Можно подумать для меня это приятность… с вами соседствовать… Софи закатила глаза: 

– А кто в этом виноват? Кто не оповестил других червяков, что яблоко занято? Ты что, правил не знаешь? 

Софи сидела рядом со мной, в своих очках, с двумя хвостиками на голове. Она меня ужасно бесила. Умная нашлась. Мало мне без неё воспитателей. 

– Знаю, – сказал я, потому что по сути был с ней согласен, – так вышло. Отвлёкся. Могли бы и сами… Яблоко обползти. 

Софи даже покраснела от возмущения: 

– Так и обползли. Только тебя там не было. Возле вашего входа. 

– Ну, – я понимал, что она права, но ей это знать было не обязательно, – ну… недалеко я был. Могли и увидеть! 

Возле нас остановился Тимофей: 

– Не ругайтесь. Не поможет. 

Стало тихо. Злая Софи отчего-то послушалась. Так и замерла с открытым ртом. Тимофей говорил редко. Наверное, от этого его слова воспринимались окружающими всерьёз. Стоило принять это к сведению. А то меня вообще никто не слушает. 

Дальше мы втроём сидели молча. Смотрели на небо, слушали жужжание пчёл. Иногда вздрагивали от птичьих криков вдалеке. 

Я незаметно посмотрел сначала на маленькую Софи, сидящую слева от меня, потом на длинного Тимофея, сидящего справа. Мои соседи. Они странные, конечно. И ужасно раздражают. Просто потому, что живут в моём яблоке. Но сегодня они мне помогли. Софи вывела меня из гущи скандала. А Тимофей уже спас от самой Софи. 

Я представил, что бы я сказал одному из них, если бы он привёл жуков. Да я бы такого наговорил! И не только наговорил. И по шее надавал. По крайней мере, если бы это был Тимофей. Девчонок не бью. 

В общем, они ещё прилично на всё это реагировали. Так я думал. Потому что Софи вдруг сказала: 

– Это же надо было такое устроить. Жуков притащить. Огромных. Да они нам всю квартиру разнесли. Едва яблоко не разломали… 

А Тимофей снова добавил тихо и спокойно: 

– Не разломали. Приберём. 

39

Софи замолчала. А я посмотрел на соседа с уважением. В чём секрет? В краткости? В уверенности, которую он излучает? А может, в высоком росте? 

– Эй, – спросил я их, – а вы бы хотели разъехаться по разным яблокам. 

– Ещё спрашиваешь, – хмыкнула Софи, – да хоть в тесную вишню… лишь бы не с тобой. 

А Тимофей просто кивнул. 

«Может, они мне помогут, – подумал я, – вместе придумаем способ». Но сказать это вслух не успел, потому что к нам подошла мама с Никой на спине. 

– Пойдёмте, – сказала она нам, всем троим, – буря миновала. 

– Эппл, – улыбнулась Ника и кивнула головой на наше яблоко. 

– Надеюсь, решено его выселить, – вздохнула Софи. 

Мама улыбнулась: 

– Не совсем. Решено провести с ним беседу о тишине и покое. 

– Ну, хоть так, – Софи недовольно покачала головой. 

– Ой, ладно, – я разозлился на неё, – да твой дед по чужим квартирам… Софи снова покраснела, а мама меня обняла и перебила: 

– Перестань, Вяк. И дослушай. Про тишину и покой мы, конечно, поговорим. Но кроме этого наши замечательные соседи, – и она ласково посмотрела на Софи и Тимофея, – вошли в положение. И разрешили тебе играть один час в день. 

– Что? – Софи округлила глаза, – целый час этого безумия? Бум-бум и тыц-тыц? Чтоб нормальные червяки с ума сходили? 

Мама вздохнула: 

– Ну что поделать? Нам придётся считаться с каждым из жильцов… – Разумно, – кивнул Тимофей. 

И все снова замолчали. 

Мы поползли домой. Софи и Тимофей впереди, а мы с мамой позади. Мне было радостно. Хотя бы час я смогу делать, что хочу. Сначала прогуляюсь по пианино. Потом вспомню основные гитарные аккорды. Потом… 

– Мам, – я посмотрел на неё с надеждой, – а этот час в день… про который ты говорила… он же уже сегодня будет, да? 

Мама помотала головой: 

40

– Сегодня точно нет, Вяк. У нас уборка. У тебя уборка. 

Я опустил голову. «Прощай, пианино. И гитара. И…» 

– И никакого тебе яблочного компота сегодня, – добавила мама строго. И я незаметно улыбнулся. Хоть какая-то радость меня сегодня ждала. 

Глава 11. Только мой час 

Уборкой мы занимались долго. К счастью, мама и папа, отругав меня, согласились помочь. И работа закипела. Пришлось мыть полы, заклеивать трещины в стенах, чистить мебель, собирать осколки. В общем, даже Ника не сидела без дела. Она говорила «Вау» и закидывала в корзинку всё, что находила на полу. Кроме мусора, туда попадали бесконечные носки, а также совок Семечкиных и зубные протезы Шарлоткина. 

До поздней ночи мы наводили порядок. Ника делала это весело, мама вздыхала, папа обиженно молчал. 

Я думал о завтрашней репетиции. В голове уже били барабаны. Гудела труба. И скрипка… скрипка… 

Я оторвался от подметания и подошёл к маме: 

– Мне очень нужна скрипка. Очень. 

Мама вздрогнула: 

– Как? Мы же недавно купили барабан, Вяк. Ещё и двух недель не прошло. Он что, тебе уже не нужен? 

Я удивлённо на неё посмотрел: 

– Ну, конечно, нужен. Ты что? Просто и скрипка… она тоже нужна. Понимаешь? Мама кивнула: 

– Понимаю. Только… ты пока не говори об этом папе, ладно. Не сегодня. И не завтра, – она оглядела квартиру Семечкиных, в которой мы находились, – и, пожалуй, лучше не на этой неделе. А потом посмотрим. 

Я вздохнул. Родительское «посмотрим» значит «нет». Это знают даже совсем коротенькие червяки. И всё это было ужасно грустно. Сначала появление в моей жизни соседей, за которым последовало исчезновение из неё музыки. Потом идея с жуками, разгром, уборка и вот теперь мне отказывали в самом необходимом. В скрипке. 

К вечеру все устали так, будто переехали из одного яблока в другое дважды. Ника твердила по очереди «Тайрд» и «Хангри». И как только у неё силы остались на болтовню? Но все три квартиры блестели чистотой. Шарлоткин остался ужасно доволен. Софи, 

41

правда, спросила, не помоем ли мы заодно им посуду. Но, увидев моего хмурого папу, сразу замолчала. Семечкины ничего не сказали. Только Тимофей нам кивнул в знак благодарности. Или в знак презрения. Кто знает? 

Ужинали мы сонные и несчастные. Ника зевала и сваливалась со стула. 

– Мам, – спросил я. С папой я говорить боялся, – мам, а я завтра когда смогу играть? Прямо с утра? 

Папа подавился яблочным пирогом и посмотрел на маму с удивлением. Мне показалось, что он не очень одобрял решение разрешить мне заниматься музыкой каждый день по часу. 

– Нет, Вяк, – сказала мама, – давай попозже. Когда все уже точно проснутся. Мы же не хотим их разбудить? 

– Хотим вообще-то, – сказал папа, – как они нас. 

Мы все вспомнили хоровое пение Семечкиных, а Ника засмеялась и воскликнула: «Вяк! Мьюзик!» Мама посмотрела на папу, потом на меня: 

– Давай перед обедом. 

Я вздохнул. Ну вот, размечтался уже. А теперь ждать лишних полдня. Нечестно. 

А после ужина мама начала со мной беседовать. Знаете, чем беседа родителей отличается от обычного разговора обо всём на свете? Во время беседы они вас воспитывают. Неприятно, в общем. 

– Вяк, ты должен уважать взрослых, – сказала мама. 

– Почему? 

– Ну,… потому что они взрослые. 

– И отличаются от детей количеством колец на теле, – ответил я. 

Мама смутилась: 

– Да. То есть нет. Они… ну… долго жили. Много знают. 

– Мам, ты взрослая. И не знаешь, чем продольная флейта отличается от поперечной. 

Мама вздохнула. Это была правда. В музыке в моей семье не разбирался никто, кроме меня. 

– Вяк, давай просто договоримся, что ты вежливо общаешься с нашими соседями, считаешься с ними, понимаешь? 

Я кивнул: 

– Конечно. Только… мам, а они тоже… будут со мной считаться? 

42

Мама обняла меня хвостом: 

– Ну конечно, Вяк. Все со всеми будут считаться. И тогда мы будем очень мирно жить… 

Я кивнул: 

– Значит, я завтра и подольше поиграть смогу. Они вежливо промолчат. Да? Мама опустила хвост. И стала ужасно серьёзной: 

– Нет, Вяк. Ровно час. Как договорились. Ладно? 

Я зевнул: 

– Ладно. Мам, можно я спать пойду. Я устал. 

Она кивнула. Кажется, мама тоже давно мечтала о постели. 

Через пару минут она сопела рядом с храпящим папой. Ника бормотала что-то непонятное, а у меня в голове был концерт. С пианино и скрипкой. Ох, как я хотел себе скрипку. 

А утром встретило нас светом и чистотой. Все выспались, настроение было хорошее. Мама жарила яблочные оладушки. Папа читал газету, сидя в кресле-качалке. 

– Мам, – сказал я ей, зайдя на кухню, – доброе утро. Ты не могла бы… жарить поменьше оладушков? 

Она удивлённо на меня посмотрела: 

– Как? Но ты же их так любишь! 

– Ага, – я кивнул и почувствовал, какой пустой у меня живот, – но… если ты приготовишь мало, мы не очень наедимся. И тогда… обед будет пораньше. Да? 

Мама всё стояла и молча на меня смотрела. Она никак не могла понять, зачем мне ранний обед, а потом кивнула: 

– Ты просто хочешь пораньше позаниматься музыкой? Я поняла. Но это никак не связано. Шуметь будешь с часу до двух. Перед тем, как у всех червяков будет обед. Так что садись за стол. 

Я вздохнул. Мой план не сработал. Оставалось только завтракать и ждать, ждать, ждать. 

В 9.37 я подошёл к пианино. Чтобы просто посмотреть на него. Потом погладил клавиши. И легонько, так что и не услышал никто, нажал на парочку чёрных. 

– Вяк! – закричал папа, и я убежал на кухню. 

43

В 9.51 решил всё-таки вернуться. Взял губную гармошку. Подумал, что она должна была сильно запылиться. И пыль надо из неё выдуть. Попробовал. 

– Вяк! – мама страшно на меня посмотрела. И я отправился играть с Никой в мяч. 

В 10.22 я вспомнил, что барабан надо протирать сухой тряпочкой каждый день, если не играешь на нём. Просить у родителей тряпочку было рискованно, поэтому я взял то, что лежало рядом на диване. И протёр барабан. Потом погладил его хвостом. Испугался, не повредил ли я его. И легонько шлёпнул ладонью, проверяя. 

– Вяк! – папа выглядел ужасно хмуро. А мама даже покраснела. Потому что оказалось, что барабан я вытирал её халатом. 

– Ладно, – вздохнул я, понимая, что, если ещё раз их разозлю, они лишат меня часа музыки, – я лучше гулять пойду. 

– Чудесная идея, Вяк! – улыбнулась мама. А папа подтолкнул меня к выходу. 

Я полз и думал: «Как трудна моя жизнь! Играть нельзя! Чистить инструменты нельзя! Гладить их и то не разрешают!» Вдруг я оказался напротив домика Машеньки, старушки, что дала мне сушёную траву. «Только бы она меня не увидела, – подумал я, – потому что я не знаю, что ей сказать, если она меня спросит. Не правду же рассказывать. Потому что, если вдуматься, это по её вине всё так скверно получилось!» 

Я-то ничего никому не рассказал про Машеньку. Но сама она, я уверен, вытянет из меня всю правду. Вот поэтому я полз тихо-тихо и всё время осматривался по сторонам. Чтоб сразу увидеть старушку, если она высунется из своего яблока. 

Наконец её дом остался позади, я расслабился, пополз быстрее и услышал жужжание пчёл, которое в моей голове уже превратилось в музыку: «Ж-ж-ж-ж! Ж! Ж! Ж!» Потом вплёлся голосок мухи. Стало так: «Ж! Ж! Ж! З! Ж! Ж! Ж! З-з!» 

– Ну, привет. 

Я остановился, как вкопанный. Машенька стояла прямо передо мной. – Рассказывай давай. Как трава? Как соседи? Сбежали? 

Я покачал головой и почувствовал, что начинаю злиться: 

– Ваши жуки… они… чуть яблоко не разнесли. А потом траву забрали и ушли. А мы убирались… до поздней ночи! 

– Охо-хо! – сказала Машенька, – яблочная колбаса! Ну и соседи у вас! Ещё и убираться заставили. 

Мне стало обидно, что она всё на соседей валит. Это было несправедливо. И я добавил: 

– Да они ничего. Соседи. Вот играть мне разрешили. Каждый день! 

44

– Правда? – Машенька посмотрела на меня с недоверием, – сколько хочешь, играть можешь? 

Я вздохнул: 

– Нет. Только час. 

Она засмеялась. А мне вдруг так обидно стало. Ну что она? Не я же это правило придумал! И потом час – это лучше, чем ничего. 

И я, не попрощавшись с ней, ушёл домой. До моего занятия музыкой было ещё далеко. Но лучше уж было провести это время в своей квартире. С самыми близкими. С сестрой, мамой и папой. Они-то точно меня любили и понимали. 

Родители встретили меня на пороге. Это было странно. Папа редко бросал работу. Но сейчас они стояли и будто дожидались меня. Ника ползала позади их ног. «Вяяяк» – закричала она, увидев меня. 

Мама посмотрела на папу, а потом на меня. 

– Милый, – сказала она, – мы должны тебе кое-что сказать. 

Я нахмурился. Они молчали. Наконец заговорил папа: 

– У нас только что была наша соседка. Семечкина. Так вот у неё сегодня мигрень, понимаешь? Очень сильно болит голова. 

Я не понимал. Ничего не понимал. Зачем мне было знать про чьи-то болезни? Что я мог сделать? 

И вдруг до меня дошло: 

– Вы хотите сказать…, – начал я, и мама меня перебила: 

– Это ужасно, Вяк. И мы с этим не согласны. Помни. 

Я отступил на шаг назад: 

– Вы хотите сказать, что мне не разрешили сегодня играть? Совсем? 

Мама кивнула: 

– Но завтра, я уверена. Слышишь? Уверена! 

Я не хотел больше её слушать. Я должен был от них уйти. Покинуть свой дом. Навсегда. Потому что тут меня не любили, не уважали. 

– Вяк, милый, – крикнула мама, – я понимаю, что тебе надо побыть одному. Возвращайся, как успокоишься. Мы очень ждём. 

Я полз прочь: от родителей, из квартиры, из яблока, с ветки. А может, и от яблони. Чтоб не было пути назад. 

45

– Вяяяк, – услышал я Никин голосок, и пожалел , что не поцеловал её на прощание. Но теперь уж всё. Пути назад не было. Мне было пора. Меня ждали приключения. И я… я… я должен был познакомиться с настоящим миром. Далёким от дома. Найти тех, кому я нужен. Кто не будет меня мучить. 

Я всё полз и полз. А потом встретил… снова Машеньку. И как так выходило, что эта старушка постоянно попадалась на моём пути? 

– Ты куда? – спросила она. 

– Я ушёл из дома, – ответил я, понимая, что она сейчас станет меня отговаривать. А потом, наверное, побежит к моим родителям. Но она только нахмурилась: 

– Ох, яблочная колбаса! Трудно одному. Не боишься? 

Я замотал головой, хотя ужасно боялся. Боялся, что не найду еду. И новый дом. Что буду совсем один. И меня кто-то обидит. 

«Вот сейчас она точно заставит меня вернуться, – подумал я с надеждой, – ведь детям одним нельзя жить!» 

Но Машенька махнула хвостом. 

– Ну, значит, так и надо. Это твой выбор, – сказала она, – удачи тебе, малой. 

И я снова пополз. Вскоре моё яблоко совсем скрылось из виду. А затем и моя ветка. Я спускался вниз. По стволу. Как взрослый самостоятельный червяк. 

Глава 12. Вниз, вниз, вниз… 

И чего я боялся? Нет, правда. Гуляй себе, сколько хочешь. Куда хочешь. И как хочешь. Можно спешить или едва плестись. Залезать на острые сучки и не слышать «Смотри не поранься». Можно выползать на открытые местечки, никто не закричит «Осторожно! Берегись птицы!» Я – сам себе хозяин. 

«Вот сейчас что-нибудь перекушу, – думал я, спускаясь по стволу, – а потом… потом надо будет познакомиться с другими червяками. Папа рассказывал, что бывают и гороховые, и малиновые, и грибные. И даже земляные. Интересно, какие они? Земляные это от слова земляника? 

В животе заурчало от голода, и я подумал, что родители и Ника сейчас, наверное, обедают. А может, и нет. Вдруг отменили еду и меня ищут. Поняли, что я, на них обидевшись, не просто гулять пополз, а из дома ушёл, и бросились на поиски. Только поздно! Раньше надо было обо мне думать! Когда переехали в тесное яблоко и запретили мне музыкой заниматься. И ещё когда решили, что головная боль соседки им важнее родного сына. 

Я на секунду остановился и прислушался. Вдруг сюда донесутся голоса родителей. Но ничего не разобрал. На стволе было столько пешеходов, что за те пару секунд, что я не 

46

двигался, в меня успели воткнуться трижды: два муравья и один короед. И, главное, хоть бы кто извинился. Невоспитанные насекомые! 

В общем, я отправился дальше: всё ниже и ниже. К далёкой огромной земле, на которой я раньше и не мечтал побывать. Я никогда не был и так далеко от дома один. На мгновение стало страшно Вот прилетит птица, склюёт меня, и никто даже не узнает об этом. Как ни кричи, не дозовёшься. От этого стало как-то холодно спине. А в голове промелькнуло: «Вернуться?» 

Но я быстро себя переубедил: «Там я не нужен. И музыкой заниматься не дают». К тому же, на земле можно было найти столько всего музыкального! Мама рассказывала, что кузнечик делает колокольчики из колокольчиков. В смысле музыкальные инструменты из цветов. Понятно? А комары организовали большой хор возле громадной лужи и поют каждый вечер. Но главное, я должен попасть на концерт знаменитой Цикуальды, цикады. Я её пару раз слышал, но мы были слишком далеко. Её музыка на таком расстоянии будто бы распадалась на рваные лоскутки. 

Я закрыл глаза и дальше полз на ощупь, что было несложно. Зато так я впитывал все окружающие звуки. Вот маршируют муравьи: «Топ-топ-топ-топ. Топ-топ-топ-топ!» А вот мохнатая гусеница. Тоооолстая: «Шур-ш-ш-ш-шур-ш-ш-ш!» 

Слева от меня проносится по воздуху комар: «Зз-зу! Зз-зу!Зз-зу!» И все они втроём сливаются для меня в маленький весёлый оркестр: «Топ-топ-зз-зу! Шур-ш-ш! Топ-топ-зз-зу! Зз-зу-шур! Зз-зу-шур!» 

– Жив он или нет? – раздался голос совсем рядом. 

– Тащи, в муравейнике разберёмся. 

Передо мной стояли два муравья. Они обсуждали меня! Представляете, меня! Стоило лишь глаза закрыть на минутку! 

– Вы что? – сказал я им строго, – ну-ка отстаньте сейчас же. 

– Это ты зря, – один муравей пожал плечами. 

– Что зря? Жить хочу? – удивился я. 

– Ну, – второй удивился моему вопросу, – почему сразу жить? В смысле, кто тебе сказал, что мы бы тебя убили? Отнесли бы в муравейник, а там… 

– Убили, – закончил я. 

– Ой, ладно тебе, – первый махнул лапкой, – по-разному бывает. Могли бы принести, показать тебя всем нашим. Обсудить, что с тобой делать. Может, оставить на ночь даже. Ну а потом… 

– … потом бы точно убили, – серьёзно закончил второй муравей. 

Я чуть со ствола не свалился от возмущения: 

47

– Да ну вас. Совсем уже! 

И я пополз дальше. «Ничего себе, – думал я, – муравьи такие маленькие! И всё равно опасные. Чего ж тогда от других ждать!» 

Мимо пробегали и насекомые побольше: то, как всегда, надушенный клоп, то муха, толстая, чёрная и сонная. И как они все вперемешку здесь выживают? 

А потом я услышал где-то совсем рядом «Кар! Кар!» Я даже испугаться толком не успел. Только глаза зажмурил и решил: «Всё!» Одно слово. Всё. Понимайте, как хотите. 

Вокруг расшумелись невероятно. Меня толкали. Кто-то охал. Плакал. Пищал. Я замер на месте. Распластался по коре дерева. Что было дальше, не помню. Уж очень испугался. 

Но потом, через какое-то время я осмелел и, не открывая глаз, стал прислушиваться. – Эй, она улетела, – раздалось над самым ухом, – да всё уже. Просыпайся. Подъём! 

Я открыл глаза. Передо мной был очень маленький белый червячок. Девочка. С широкой улыбкой. 

– Ты что? Ворону впервые видишь? – спросила она. 

Я помотал головой: 

– Нет, конечно. Но чтоб так близко… 

Девочка кивнула: 

– Ясно. Ты, наверно, из гороховых? Из стручка своего никогда не вылезал? Я фыркнул: 

– Сама ты из гороховых. А я из этих. 

И я глазами показал наверх. 

– Это из кого? – удивилась она, – из ангелов, что ли? 

Мне стало жарко от возмущения: 

– Сама ты… из яблочных я. Не понятно, что ли? 

– А! – она закивала, – значит, сидел высоко на ветке, листья вас от внешнего мира скрывали. Ясно. 

– Никто нас не скрывал, – мне уже очень хотелось её укусить. Даже жаль, что мы, червяки, другими червяками не питаемся. 

Но она только засмеялась: 

48

– Ладно тебе. Не кипятись. Я вот из малиновых, – и она указала на большой куст, росший недалеко от яблони. 

– А чего же ты тут делаешь? – спросил я, немного успокоившись. Было ужасно интересно посмотреть на других червей. Вот она, например, была меньше меня, светлее и без колечек на спине. 

– А что, нельзя? – девочка улыбнулась, – ты вот тоже… не на своей высокой ветке, как я посмотрю. 

– Ну.. я… из дома ушёл, – сказал я. И зачем только разоткровенничался? Но по сравнению с кровожадными муравьями её компания была ещё ничего. 

– Ух ты, – девочка-червяк посмотрела на меня с восхищением, – совсем ушёл? Навсегда? 

Я кивнул: 

– Конечно. Ну, или на сегодня. А там как пойдёт. 

– Здорово как. А почему? Вы поссорились? 

Я вспомнил свою обиду, и сразу стало грустно и холодно. 

– Я – музыкант, – сказал я тихо, – а они мне играть не разрешают. Из-за соседей. 

Она подползла совсем близко, поднялась на самый кончик хвоста, чтоб смотреть мне в глаза. 

– Музыкант? Правда? А на чём ты играешь? 

Если бы она только знала, как я был рад поговорить о музыке. Наконец-то это было кому-то интересно. 

– На гитаре, – сказал я, – и на пианино. На барабане. На губной гармошке. На трубе тоже… да много на чём. 

А потом добавил: 

– Для меня музыка – самое главное. Понимаешь? Я слышу её повсюду. Вот даже сейчас. Разные звуки, и они сливаются в оркестр. Муха жужжит: «Ж-ж-ж! Ж-ж-ж!» Ветер шуршит листьями: «Шу-шу! Шу-шу!» А вместе выходит: «Ж-ж-ж! Шу! Ж-ж-ж! Шу-шу!» Или вот какой-то непонятный звук: «Хлюп! Хлюп!» 

Я открыл глаза. Девочка-червяк по-прежнему стояла на кончике хвоста. И смотрела большими глазами на меня. А ещё она плакала. 

– Ты… чего? – удивился я. 

– Ты так прекрасно говоришь о музыке. Ох, – и она снова всхлипнула. – Правда? – я улыбнулся ей, – ну, я это люблю. Расскажу ещё. Хочешь? 

49

– Очень, – и она снова опустилась на землю, став маленькой, – кстати, тебя как зовут? 

Я сразу расстроился. Больше всего на свете я не любил отвечать на этот вопрос. – Давай сначала ты, – сказал я. 

– Ни! За! Что! 

Девочка впервые стала грустной. Я догадался: 

– Что? Тоже имя своё не любишь? 

Она кивнула: 

– Ненавижу. И ты? 

Я улыбнулся: 

– Знала бы ты, как. Давай хором. Ты и я. 

Девочка-червяк подумала и сказала: 

– Ладно. Раз. Два. Три… 

– Вяк! – сказал я. 

– Агуша! – сказала она. 

Мгновение мы смотрели друг на друга, пытаясь осознать услышанное. А потом захохотали в голос. Насекомые обползали нас как можно дальше. Какая-то мушка сказала: 

– Это воз-з-змутительное поведение. 

А мы всё смеялись и смеялись. Пока наконец не свалилась со ствола дерева. Прямо на землю. Точнее в траву. 

Глава 13. Мы все разные 

Потом я узнал, что и фамилии у нас похожи. Я – яблочный червяк Яблочкин. Она – малиновый червяк Малинкина. Очень весело. 

– Вяк Яблочкин, тут нам направо, – говорила она и вела меня к себе в гости. – Агуша Малинкина, – ты живёшь в какой-то дыре, а не в саду. 

В общем, мы всё время друг над другом подшучивали. Но получалось не обидно. Это хорошо, когда можешь вот так… не бояться, что обидишь. Говорить всё, что думаешь. В общем, быть собой. 

50

Я никогда прежде не ползал по земле. Вся моя жизнь прошла на яблоне. Мы только с ветки на ветку перебирались, когда переезжали. А тут… тут был целый огромный мир. Бескрайний. Красивый. Тёплый и мягкий. А какой музыкальный. Я слышал, как шелестят травинки. «Ш-ш-ш!» Как шепчутся песчинки: «С-с-с-с!» Как топает гусеница: «То-то-то-то!» Как шумят крылышки у бабочки: «Х-х-х!» 

Всё это было невероятно. Я столько времени прожил наверху, смотрел вниз, но даже представить себе не мог, как всё тут устроено. 

«Если я вернусь, – думал я, – если снова решу жить с родителями в яблоке, я стану совсем иначе смотреть на землю. Я буду знать, что здесь здорово. Здесь мир, а не просто зелень, как кажется с нашей ветки. А главное, тут необъятный простор. Это на ветке ты ползёшь либо влево, либо вправо, а здесь у тебя в каждый момент полная свобода передвижения!» 

– Агуша, привет, – услышал я откуда-то сбоку, повернулся и никак не мог понять, кто это говорил. 

– Федя, ты что ли? – спросила Агуша, – хоть бы вылез, показался. У меня тут яблочный червяк. Мой новый друг. 

Я смутился. Она уже считала меня другом. Надо же. Это было неожиданно, но очень приятно. 

Федя оказался гороховым. Совсем маленьким. Жёлтым. И ужасно вертлявым. Он высунул голову из стручка и робко осмотрел нас. 

– Ого. И правда, – сказал он, – и как там у вас там? В яблоках? 

– Очень хорошо, – сказал я, – и сочно. А у вас там? В горохе? 

– Прекрасно, – Федя широко улыбнулся, – всегда тень. И комнат много. 

Его стручок был длинным и тонким. Под ним вырисовывались очертания пяти или шести горошин. 

Когда мы с Агушей уползли достаточно далеко, чтоб нас не было слышно, я сказал: – Мне кажется, скучно жить в горохе. И тесно. И невкусно. Хотя я и не пробовал. Агуша кивнула: 

– Конечно, скучно. И в яблоке скучно. И в малине. Да везде! Если дома не покидать. Но у гороховых жизнь, и правда, нелёгкая. 

– Почему? – удивился я. 

– Понимаешь, – Агуша вздохнула, – горох весь съедают. Я про людей. Яблоки и малину они собирают не целиком. Тут может повезти. И многим везёт. А вот горох,… горох собирают до последнего стручка. И… ты видел размер горошин в домике Феди? 

51

– Ну… – я не знал, что ответить, потому что никогда прежде не видел гороха вблизи. 

– Они большие, – подсказала Агуша, – в смысле выросли уже. Дальше некуда. А это значит, что урожай соберут в самое ближайшее время. 

– Как? – удивился я, – и червяки это знают? И продолжают жить внутри? Агуша кивнула: 

– Да, я с Федей и его родителями пыталась говорить. Но они такие. Упёрлись. «Мы гороховые, мы живём в стручках. Куда же мы уползём?» И ничего на них не действует. 

– Вот глупые, – я покачал головой. А потом вспомнил, как убеждал родителей переехать в другое яблоко. А потом убеждал Шарлоткиных. И Семечкиных. Что же это получается? Все мы сами себе жизнь усложняем? Странно! 

– Поползли, – Агуша указала в другую от нашей дорожки сторону, – познакомлю ещё кое с кем. 

– Да ты тут всех знаешь! – удивился я. 

Она кивнула: 

– Конечно. Но ты не думай, что малиновые все такие. Большинство сидят по своим ягодам всю жизнь. 

– А ты? Почему ты уползаешь? 

– Я? – Агуша опустила глаза, – не знаю. Мама говорит, я ненормальная. Меня тянет куда-то. На одном месте грустно. Слушай, Вяк, вот у тебя есть мечта? 

Я остановился. Меня никто и никогда об этом не спрашивал. Удивительно даже, почему. Ведь это так важно! Важнее всего на свете. 

– Мечтаю, чтоб мои соседи исчезли, – улыбнулся я. 

Она покачала головой: 

– Это не мечта. Это желание. Что ты хочешь очень-очень-очень? По-настоящему? 

Я удивлённо на неё посмотрел. Почему она считала, что это не по-настоящему? Ведь если соседи съедут, я смогу счастливо жить в своём доме. Смогу шуметь. Смогу играть. И я понял. 

– Соседи – это ерунда. По-настоящему я мечтаю о музыке. Хочу, чтоб у меня была своя студия, где мне никто не будет мешать. А в ней инструменты. Много инструментов. Все, какие только бывают. И ещё оркестр. Я мечтаю играть в настоящем оркестре. С крутыми музыкантами. Чтоб они тоже слышали музыку вокруг. И потом играли её. И чтоб у нас получалось действительно здорово. «Та-та-та-та-та. Тыц-тыц! Та-та-та-та-та! Бум! Бум! Та-та-та-та-та! Ра-ра-ра-ра! Та-та-та-та-та! Бум! Хлюп!» 

52

Я конечно, замечтался. И выпал из жизни. Закрыл глаза, стал наигрывать в голове. А когда открыл, Агуша снова стояла передо мной на кончике хвоста. И плакала. 

– Ты такой красивый, когда говоришь о музыке, – сказала она. 

Я покраснел. Это точно. Я уверен, хоть и не видел сам. Ну кто так говорит? Про красоту? 

– Прости, – сказала она, – но знаешь. Это правда. И это настоящая мечта. Ты же чувствуешь, да? Музыка – это твоё всерьёз. 

– Точно, – я кивнул. 

И Агуша воскликнула: 

– Борис! 

Я вздрогнул, а она закричала ещё громче: 

– Борис. К тебе гости. 

Я посмотрел по сторонам. Трава. Цветы. Дерево. Кажется берёза. Под ним гриб. В стороне большой камень. Чуть поодаль грядки. И ещё высокий металлический забор. И где тут Борис? Он невидимка? 

– Агуша, – чёрная головка появилась из ножки гриба, – пррррривет! Ты с дррррругом? 

Червяк был полупрозрачный, все внутренности можно было рассмотреть. 

– Ага. Это Вяк, – кивнула Агуша, – Он яблочный. Представляешь, впервые у нас тут, внизу. 

– Пррррравда? И как тебе? 

Мне очень захотелось ответить «Норррррмально», но я сдержался. Это выглядело бы так, будто я издеваюсь. А я не хотел никого обидеть. 

– Нормально, – сказал я и осмотрел его дом. Он понравился мне гораздо больше, чем стручок гороха. Просторный. Красивый. Крепкий. Ножка белоснежная, шляпка тёмно-коричневая. 

– Я бы хотел однажды побывать наверррррху. Там. Рррррядом с небом. И Борис поднял глаза. 

Я замотал головой: 

– Ох, нет. Мы совсем не рядом с небом. Это так только кажется. На самом деле оно так же далеко от нас, как и от вас. 

Борис удивлённо на меня посмотрел: 

53

– Да что ты? Надо же. Вот так сюпррррриз. 

И мы с Агушей поползли дальше. Наконец я шёпотом сказал ей: 

– Его гррррриб мне понррррравился. 

Она захохотала. 

– Вяк. Ну, как не стыдно. Издеваешься над ребёнком! 

– Над каким это? – мне уже тоже было весело. 

– Над Борррррисом, – ответила она. 

И мы захохотали на пару. 

Тем временем вокруг начало темнеть. «Скоро ужин, – думал я, – и я такой голодный, что с радостью бы съел маминых яблочных котлет. А ещё яблочного пирога. Да я бы сейчас всё, что угодно съел. И выпил. Даже ненавистный яблочный компот!» 

– Агуша! – услышали мы. Я снова вздрогнул. 

– Мамочка, прости, что я так долго. Но я встретила нового друга. И сейчас тебя познакомлю, – ответила она. 

Перед нами возвышался большой малиновый куст. Он был весь усеян ягодами, крупными и ярко-бордовыми. Из самой низкой ягодки, до которой тем не менее нам ещё требовалось долго подниматься по ветке, смотрела на нас полная червячиха в очках. Она была чем-то очень похожа на Агушу. Может быть, формой носа? 

– Здравствуйте, – сказал я, Вяк. 

Стало тихо. Червячиха удивлённо смотрела на меня. 

– Да ты не думай, он не грубит, мам, – затараторила Агуша, – это его имя. Вяк. – Правда? – червячиха часто заморгала. 

И мы рассмеялись все втроём. 

– Значит, не только у нас с мужем такие странные идеи, – сказала червячиха, это я про имена. Вот Агуша тоже недовольна. 

– Ещё бы, – Агуша хмыкнула. 

– Ну что вы, – заступился за неё я, – у неё прекрасное имя. Особенно по сравнению с моим. 

Мы хихикали. И было хорошо, будто я всю жизнь знал этих малиновых червяков. Огорчало только одно: чтоб забраться в Агушину малину, нам предстояло долго ползти до основания куста, а потом до ветки вверх. А сил уже не было. От голода и усталости. «Хангри» и «Тайрд», как любила повторять Ника. 

54

И тут произошло чудо. Будто услышав мои мысли, Агушина мама скинула вниз край белой ниточки. Второй был привязан к ветке прямо возле ягоды. 

– Забирайтесь скорее, – сказала она, – ужин ждёт вас. Сегодня у нас малиновые сосиски и малиновые макароны. Налетайте. 

В животе у меня громко заурчало. Ууууужин! 

Глава 14. Малина 

Если бы я не был яблочным червяком и не жил в яблоке, я бы хотел быть малиновым. Потому что в малине вкусно. Сладко. Сочно. И ярко. Замечали, что когда находитесь в ярком помещении, настроение лучше? Я замечал. Подумал даже, не покрасить ли мне дома стены в такой же цвет. Но потом вспомнил, что больше там не живу. И стало грустно. 

– Скучаешь? – спросила Агуша после ужина. Мы сидели за кухонным столом: сытые и уставшие. Её мама сказала, что все голодные накормлены, и уползла куда-то по делам. У меня болело после длинной прогулки всё тело: от головы до кончика хвоста, не пропуская ни одного кольца. Но в животе была приятная тяжесть от макарон и сосисок, а также от малинового сока и пирожков. 

– Нет, – сказал я, но понял, что врать Агуше совершенно бессмысленно, и исправился, – немножко, – вздохнул и уточнил, – ужасно. 

Она кивнула: 

– Так, может, стоит вернуться? 

Я опустил голову. Вспомнил, как меня оставили без музыки. И вдруг понял, что уходом из дома я, может, и решил какую-то проблему. Но музыки больше точно не стало. Я думал, что стану уличным музыкантом. Вот только все мои инструменты остались там. И на что я рассчитывал? 

– Слушай, – сказал я Агуше, – а у тебя есть инструменты? 

Она улыбнулась: 

– Есть, конечно. Поползли, покажу. 

На душе стало радостно. Как я мог подумать, что она ни на чём не играет? И разве бывают дома, где не любят музыку? 

Мы с Агушей оказались в маленькой комнатке. Я огляделся и понял, что она говорила точно не о пианино, его бы я увидел. Подошли к шкафу. Сюда могла влезть гитара, труба, скрипка, гармонь, да что угодно. 

Когда она открыла дверки, я увидел внутри полки сверху донизу. Значит, это было что-то совсем небольшое. Может, флейта? Варган? Губная гармошка? Или треугольник? 

55

Агуша достала небольшую коробку со средней полки и протянула мне: – Тебе что нужно, выбирай. 

Я приоткрыл крышку и увидел аккуратно разложенные молоток, разводной ключ, отвёртку и ещё какие-то винтики и гвоздики. 

Я удивлённо на неё посмотрел. А потом засмеялся. 

– Что? – Агуша никак не могла понять, – да что? Вяк! Ты же спрашивал про инструменты. Ой! 

Она покраснела, опустила глаза: 

– Ты же музыкант. Вот я глупая. Прости. Прости, пожалуйста. 

Я покачал головой: 

– Да ничего. Это очень смешно. Правда? 

Агуша забрала у меня коробку и наконец тоже захихикала. 

– А знаешь, что, – я вытер слёзы с глаз кончиком хвоста, – я могу сыграть и на этом. – Как это? – она испуганно на меня посмотрела, – на молотке? На отвёртке? Я кивнул: 

– Ну конечно, легко. Сыграть в принципе можно на любом предмете, способном издавать звуки. Только мне понадобится ещё кое-что. Пойдём на кухню. 

Через пять минут в моём распоряжении был целый набор музыкальных инструментов. Настоящая ударная установка. Для этого мы расставили по столу кастрюли, сковородки, миски и чашки. Весь стол был занят. А кроме молотка, ключа и отвёртки, у меня теперь была ложка, вилка и деревянная лопатка для переворачивания котлет. 

– Готова? – спросил я. Агуша стояла с другой стороны стола и смотрела на меня с таким волнением, будто ожидала, что я своей музыкой превращу её малиновый дом в гриб. Или в дерево. 

– Бам! Бам! Бам-барабам! – начал я ложкой по кастрюлям и перешёл на миску, – дзинь! Дон! Дон! – схватил молоток и продолжил, – дрынь! Дрынь! – а потом отвёрткой, – тик! Тикиток! 

Я играл и играл. Может, минуту, а может, час. Я никогда не замечаю, как летит время, когда я занимаюсь музыкой. А когда я закончил, передо мной стояли Агуша и её мама. Обе на кончике хвоста. Видимо, так малиновые червяки показывали своё восхищение. Или возмущение? Кто знает? 

– Это было, – начала Агушина мама, и я испугался, что она разозлится из-за всего этого шума и гама, что выгонит меня на улицу. А там уже поздний вечер. Почти ночь. Но 

56

она вытерла глаза кончиком хвоста и закончила, – это было круто. Вяк, ты невероятный! Запрещать тебе заниматься музыкой – преступление. 

Мне было легко и радостно от этих слов. И самую малость обидно. Оттого, что их произнесла не моя мама. 

А потом мы отправились спать. Мне выделили целую маленькую комнатку. Ту самую, где стоял шкаф с инструментами. Не музыкальными. Которые оказались музыкальными. 

Вообще, в малине было достаточно просторно. Агуша с мамой жили вдвоём, потому что их папа без вести пропал месяц назад. А ягода была так здорово устроена, она состояла из нескольких десятков маленьких круглых комнат. Одинаковых, но очень милых и уютных. 

– Вяк, – сказала мне Агушина мама перед сном, – я должна тебе кое-что сказать. 

Я уже очень хотел спать, зевал во весь рот, но вежливо слушал её. Я был благодарен ей за еду, за то, что позволила переночевать. И за то, что похвалила мою музыку. 

– Ты можешь оставаться у нас с только, сколько хочешь. С тобой весело и дочке, и мне. Я с радостью буду тебя кормить. А потом слушать твои мелодии. Они мне нравятся. 

У меня в голове сразу заиграла одна из них. Так всегда случалось, когда речь заходила о музыке. «Тум. Ту-тум. Тыц-тытыц. Тра-та-та-та-та!» 

– Вяк, – позвала она, поняв, что я перестал её слушать, – Вяк! Я хотела сказать ещё только одно. В твоём доме, в яблоке, сейчас страдают трое: мама, папа и сестра. Они любят тебя. И сейчас места себе не находят. Ты можешь жить, где хочешь. Но… скажи им об этом. Чтоб они не переживали. 

– Как? – удивился я, – если я вернусь, меня запрут дома. И больше не выпустят. Она задумалась. А потом улыбнулась: 

– Давай хотя бы напишем им письмо. А? Что скажешь? 

– Кто его отнесёт наверх? – спросил я. 

– Наверх? – Агушина мама задумалась, – я завтра что-нибудь придумаю. Обещаю тебе. 

– Ладно, – сказал я. И вдруг понял, что сон, «как хвостом сняло». И мне никак не заснуть. 

– Я выйду ненадолго. Подышу. Ладно? – сказал я и скинул одеяло. 

– Ну конечно, – сказала она и поцеловала меня в лоб, – иди. А потом сразу ложись. 

Агушина мама ушла, а я выполз на поверхность малины. Ночь была совсем чёрная. Я никогда такой не видел. Дома я ложился спать рано. Да и неба у нас на ветке почти не 

57

видно: листья загораживают. А тут оно было огромное. И всё усеяно звёздами. От красоты захватывало дух. Я сидел и смотрел. И мне казалось, что всё вокруг источает музыку: небо, звёзды, темнота, чёрные силуэты деревьев. Я стал ловить её, и мне послышалось, что звёзды звучат, как «Лю! Лю!» А небо, как «Уау! Уау!» А темнота… хм… вот же он! Этот звук. Тихий, но всё же хорошо различимый: «Пппууу! Пппууу! Пппууу!» 

А потом я понял, что самый высокий чёрный силуэт, который я вижу, это моя яблоня. И значит, где-то там, перед моими глазами, сокрытое темнотой, есть моё яблоко. Дом мамы, папы и Ники. Мой дом. 

Я представил его. И будто бы почуял яблочный аромат. Услышал, как по-особому шелестят два листочка, растущие прямо возле нашей крыши. И ощутил прохладную кожицу, зелёную, но уже чуть-чуть покрасневшую с одного, солнечного, бока. 

И сразу стало понятно, что ни гороховый стручок, ни гриб, ни сладкая малина не заменят мне моего яблока. Моего настоящего дома. Потому что я – Яблочкин. Я улыбнулся, поняв, что думаю сейчас точно, как мои родители, и отправился спать. 

Глава 15. Звезда 

– Доброе утро, Вяк, – Агуша уже прыгала по моей постели, а мне всё никак не удавалось проснуться. Я так и болтался между сном и явью. Наконец вспомнил, где я нахожусь, стало радостно, и эта радость придала мне сил. Глаза открылись. Вокруг была красота. Сквозь малину просачивался солнечный свет. Он был малиновый. Всё здесь было малиновое. Яркое, сочное, радостное. 

– Мы сегодня пойдём гулять. Я всё придумала, – тараторила Агуша, – сначала заберёмся на самый верх нашего куста. Потом спустимся на землю. Я отведу тебя к ручейку. Ты же никогда не купался, да? А вечером… ох, ты не представляешь. Мама с утра уже сбегала, всё узнала. Готов? 

Я лежал и хлопал глазами. Новостей было слишком много для одного утра. Но я кивнул. 

– Вечером, – продолжила Агуша, – мы идём на концерт Цикуальды! 

Её глаза блестели. А я всё сидел молча. Она нахмурилась: 

– Цикуальда! Ты не знаешь её, да? Она… 

– Конечно, знаю, – ко мне наконец вернулся дар речи, – ты что? Она же гениальная. Легендарная. Я мечтал. Всегда мечтал её услышать вблизи! 

Агуша закружилась на месте: 

– Ура! Значит, твоя мечта сбудется! Сегодня. Мама достала нам билеты на её концерт. Как круто, да? 

И она спрыгнула с моей постели: 

58

– А теперь быстро вставай и завтракать. Мама уже третий раз греет для тебя малиновый омлет. 

Агуша выскочила из комнаты. Я слез наконец с кровати и прополз туда и обратно. Я находился в малине. Должен был отправиться на прогулку, взобраться на куст, искупаться и услышать… Цикуальду. Это невероятно. Я закрыл глаза. Вспомнил кусочек мелодии, который однажды донёсся до меня снизу, из травы. Её мелодии. Музыка была медленная, в ней слышался плач, вздохи и трепет крыльев бабочки. «Уить-уить-уить, – играла Цикуальда и вдруг замирала на одной ноте так, что и сердца слушателей, кажется, замирали, – уи-и-и-и-ить!» 

– Вяк! – в комнату вошла мама Агуши, – ты снова замечтался? Пойдём скорее! 

Я улыбнулся ей, кивнул и пополз на кухню. Вчера от усталости я толком ничего не разглядел, а сегодня увидел, какое тут всё яркое. И круглое. Круглые табуретки. И кухонный стол. Шкафчики. И даже картины на стенах. 

Омлет таял во рту. Чай, разумеется, малиновый, приятно согревал изнутри. 

– Очень вкусно, – сказал я, – а можно я домой возьму? Чуть-чуть чая? Родителей угостить. 

Агушина мама радостно закивала: 

– Ну конечно. Сколько хочешь. И печенья тебе с собой положу. И малиновую шоколадку. 

Агуша серьёзно на меня посмотрела: 

– Ты собрался возвращаться? 

Я опустил глаза: 

– Я… не знаю,… не решил,… напишу им письмо и положу возле двери. А сам спрячусь… а там посмотрим. 

Агушина мама обняла меня кончиком хвоста: 

– Ты всё правильно делаешь. Не сомневайся. Семья и дом на первом месте. А к нам ты можешь всегда в гости приходить. И семью свою приводи. Будем очень вам рады. 

Агуша вздохнула: 

– А я-то думала. Прогулка. Купание. Цикуальда… 

Она опустила глаза. И вся будто уменьшилась от расстройства. 

Я тоже вздохнул: 

– Жалко, конечно. Спасибо тебе, Агуша. Я сам бы очень хотел… особенно на концерт. 

59

– Не переживайте, – её мама махнула хвостом, – будет повод снова к нам приползти. Всё это никуда не денется. И куст, и ручей, и Цикуальда. Она, кстати, каждый вечер сейчас концерты даёт. Неутомимая такая. 

– А сейчас? Что она сейчас делает? – спросил я с надеждой. 

Агушина мама задумалась: 

– Ну,… я думаю, как все. Готовит еду. Убирает в доме. 

– И принимает гостей, – подмигнула мне Агуша, – а ну-ка пойдём. Мы быстро. Ты только с ней познакомишься. А потом и домой отправишься. 

Я растерялся: 

– Сейчас? К Цикуальде в гости? 

Агушина мама засмеялась: 

– Почему бы и нет? Идите. Вот, возьмите немного печенья, она его любит. Цикуальда – простая и весёлая женщина. 

Через пару минут мы вышли из дома. Я боялся, что свалюсь с куста от счастья. Скоро я увижу её, ту, которая знает о музыке всё. Цикуальду. 

– Вяк, – крикнула Агуша, – тут ниточка для спуска на землю. Забыл? 

Я, и правда, забыл, и теперь мне было радостно, что я так легко могу попасть с ветки на землю. Я быстро соскользнул вниз. Земля была тёплой, но немного сырой. И пахла чудесно: грибами, деревьями и немного яблоками. Ползти было очень приятно. Я поднял голову, поискал глазами свой дом. И мне показалось, что увидел красный бочок нашего яблока. Впрочем, может, это был дом Машеньки? Он же совсем рядом. 

Мы ползли к забору, на который мне указала Агуша. Там был дом цикады. Репетировала она в дневное время тоже там. Забор был очень высокий, почти как моя яблоня, и его было видна отовсюду. 

– Ты счастливая, – сказал я Агуше, – можешь гулять тут. Везде. Когда хочешь. Каждый день – путешествие. 

Она засмеялась: 

– Но ведь и ты можешь. Спускайся сверху и приползай. 

Я хотел сказать «меня не отпустят», но задумался. Раньше ведь я и не спрашивал. Может, родители разрешат мне иногда уползать на землю. Сначала одному, а потом вместе с Никой. Я представил, как ей тут понравится. Как она будет восклицать «Вау!» при виде чего-то интересного. А ещё ей придётся выучить много новых слов. Одним «эппл» будет явно не обойтись. 

60

Я полз и думал о сестре и вдруг увидел его. Он был огромным. Длинным. Толстым. Розовым. Прозрачным. Полз, полз мимо нас и никак не заканчивался. Я замер на месте от ужаса. Что это? Кто это? 

– Агуша, это… кто? – прошептал я, когда меня миновал кончик огромного хвоста. 

– Дождевой червяк, – сказала она спокойно, – ты что испугался-то? Он не опасный вообще. Это же не птица какая-то! Типа наш родственник. Дальний. 

– Но он такой… такой… ужасный, – перед глазами стояло розовое тело. Скользкое. Влажное, – и как мы можем быть родственниками… с такими? 

В траве поблизости зашуршало. И из неё появилась голова. Того самого гиганта, что только что прополз мимо нас. Я снова онемел от ужаса. 

– Ну тебе чего? – спросила Агуша, смело выползая вперёд, а я, кажется, задрожал, как лист на ветру – что ты его пугаешь? Он таких, как ты, впервые видит! 

Агуша кивнула в мою сторону, червяк ухмыльнулся: 

– А пусть посмотрит тогда. Хоть будет знать, как настоящие червяки выглядят. – В смысле? – спросил я почему-то шёпотом, – мы, что ли, не настоящие? Он помотал головой: 

– Неа. Не знали? Ни яблочные, ни малиновые… не черви вы. А личинки. 

Мы переглянулись с Агушей. «Зачем он это придумал? – размышлял я, – какие-то личинки… вот ведь бред!» 

Но маленькое подозрение, холодное и скользкое, поселилось где-то в кончике хвоста. «Мы не червяки? Мы личинки? А что если и правда… надо спросить у мамы!» 

– Чао! – кивнул нам гигант и быстро исчез в траве. Будто и не выползал к нам вовсе. 

– Ерунду говорит, – Агуша взглянула на меня и закатила глаза, – придумал, чтоб нас обидеть. 

– Однозначно, – я пополз дальше. Едва различимые обрывки музыки начинали долетать до нас от забора, – давай скорее. Мне же ещё надо успеть домой попасть. 

Агуша поползла что было сил. Ей было трудно угнаться за мной, ведь она была намного короче. 

– Хочешь, я тебя прокачу на спине? – спросил я. 

– Вот ещё, – Агуша надулась, – справлюсь. Мне тебя ещё от длинных розовых чудовищ защищать. 

Мы засмеялись. Агуша была хоть и маленькая, но очень смелая. Это правда. 61

А музыка становилась всё громче. 

– Красивая, – сказала Агуша. 

– Невероятная, – ответил я, – слушал бы её всю жизнь. 

– Не надоело бы? – она внимательно на меня посмотрела. 

Я покачал головой: 

– Знаешь, даже если играть одну и ту же мелодию, она же всегда разная. Ну… не бывает, что одинаково. Понимаешь? Вот как червяки… они же все разные? 

Агуша хохотнула: 

– Ну конечно. Их не перепутаешь. 

Я кивнул: 

– А те, кто ничего о червях не знают и вообще на них издалека смотрят, они могут и перепутать. Так и с музыкой. Если ей заниматься, чувствовать её, то она всегда разная. Просто не может быть одинаковой. 

Агуша снова встала на кончик хвоста. У неё была невероятная способность: слушать других. Вот бы всем такую! 

Перед нами показался металлический забор. Он сверкал на солнце. На одной из перекладин сидела Цикуальда, огромная, тёмная, крылатая. В лапах она держала скрипку. Зрелище было невероятным. 

– Иди, – шепнула мне Агуша, – тебе надо поговорить с ней наедине. Мне кажется, вы найдёте общие темы. 

Мне стало страшно. Кто я рядом с большой и гениальной Цикуальдой? – Нет, – сказал я, – без тебя я не смогу. 

– Иди, – Агуша подтолкнула меня в спину кончиком хвоста, – вдруг тебя родители больше не отпустят? Иди. Иначе будешь жалеть. 

Я вздохнул. Подумал мгновение. И наконец кивнул. Ведь это, и вправду, был мой шанс. И кто знает, будет ли другой: 

– Ладно. Только скажу, как восхищаюсь ей. 

Я шагнул вперёд и волны музыки сомкнулись над моей головой. Больше я не существовал для внешнего мира. Вокруг меня была только большая уютная музыка Цикуальды. Я будто плыл внутри неё. 

Глава 16. Цикуальда 

62

Цикуальда была некрупной цикадой. Но по сравнению со мной просто огромной. Я подходил к ней очень медленно. С опаской. Но дело было не в её размере. Она была гениальной, и мне казалось невозможным вот так просто приблизиться к ней. Заговорить. Прервать её игру. 

Музыка Цикуальды кружила голову. Мне казалось, что, если я когда-нибудь научусь так играть, умру от счастья в ту же секунду. Бум. И нет Вяка. 

Она играла на скрипке. Крупные прозрачные крылья за спиной при этом подрагивали. Глаза были закрыты. Казалось, что она не дышит. Что только её лапки, извлекающие музыку из инструмента, живы. 

– Ну, здравствуй, маленький музыкант, – сказала она мне, не переставая играть. И её слова каким-то образом не нарушили музыку, а вплелись в неё. 

Я замер на месте, поразившись тому, что она с закрытыми глазами услышала моё приближение. Встречались ли вы когда-нибудь с червяком? Если да, то знаете, что мы издаём не много шума при движении. 

Но больше всего меня, конечно, удивило, что она каким-то образом признала во мне музыканта. Как такое возможно? 

И вообще, ко мне ли она обращалась? Я посмотрел вокруг, но больше никого не увидел. И решился заговорить с ней. 

– Здравствуйте, уважаемая Цикуальда, – сказал я, – а как это вы… 

– Узнала, что ты музыкант? – продолжила она за меня и наконец открыла глаза, круглые и чёрные, – знаешь, я столько времени занимаюсь музыкой…. Всю свою жизнь, а она у меня довольно длинная. Я научилась просто слышать своих. И не спрашивай, как. 

Я кивнул. Тепло разлилось внутри моего тела: она только что назвала меня своим. Цикуальда смотрела приветливо. Я вспомнил про печенье, которое в последний момент сунула мне Агуша. 

– Вот, это вам, – и я протянул ей коробочку. 

– Спасибо, – она взяла её и вдруг высыпала всё содержимое в огромный розоватый рот. Проглотила, отдала мне пустую коробочку, – очень вкусно. Но ты сюда пришёл не для того, чтоб меня покормить, я думаю. 

Я кивнул. Мне никак не удавалось поверить в то, что я разговариваю с ней, легендой музыки. От этого всё в голове путалось. И я, наверное, выглядел очень глупым. 

– Мне просто хотелось с вами познакомиться, – сказал я, – перед тем, как я вернусь домой… ну то есть… может быть, вернусь… сначала отнесу письмо родителям,… а потом уже решу… 

Она смотрела на меня удивлённо, ещё бы, со стороны моя история была абсолютно дурацкой. И я махнул кончиком хвоста: 

63

– Это всё не важно. Главное, что я хотел познакомиться с вами. Всегда мечтал. – Ты ушёл из дома? – спросила она, – не из-за музыки ли? 

Я кивнул: 

– Точно. Мешал соседям. Так вышло, что в нашем яблоке тесно. Три семьи. Лучше не шуметь. А я не могу не играть, потому что… 

-… потому что твоя жизнь без музыки невозможна? – закончила она, – потому что музыка везде кругом и не замечать её может только глухой? 

Я сам не заметил, как встал на кончик хвоста. Прямо как Агуша, когда я рассказывал ей что-то интересное. Цикуальда говорила моими словами, озвучивала мои мысли. 

– Надо же, – сказал я, – как вы меня понимаете! 

Она тихо засмеялась: 

– Все музыканты понимают друг друга. Неужели ты впервые встретил кого-то столь же увлечённого, как и ты? 

Я пожал плечами, она продолжила: 

– Ты… хочешь сыграть со мной вместе? 

Я почувствовал, как увеличились в размерах мои глаза. Кажется, они стали больше всей моей головы. Всего тела. 

– Я? С вами? Вы серьёзно? 

Она прищурила глаза и указала на камень: 

– Жди меня здесь. 

Я кивнул, а она исчезла в траве. Цикуальда. Или мне почудилось, что лучший музыкант на свете только что предложил мне вместе сыграть? Может, я немножко сошёл с ума от счастья? 

«Как жаль, что этого не видит мама, – подумал я, – и папа. И особенно Ника. Она бы сказала своё «Вау», и мне бы стало в два раза радостнее!» 

А потом я испугался: «Я же совсем не умею играть. Ну, по сравнению с Цикуальдой. Сейчас я начну, а она рассмеётся. Или скажет мне что-то грубое. И мне станет обидно. Так, что я перестану играть. Навсегда. Может, уйти, пока не поздно? Сбежать?» 

Я обернулся, даже отошёл немного и увидел Агушу. Она смотрела на меня так,… в общем, она в меня верила. Мне очень нужен был её взгляд. 

И я вернулся. Залез на камень и решил, что сыграю. Даже если Цикуальда станет смеяться надо мной. Пусть. Всё равно. От неё любая реакция, любое слово – подарок. 

64

– Смотри и выбирай, – сказала Цикуальда, появляясь передо мной снова, – или не выбирай. Можешь играть сразу на всём. 

Я ахнул. Передо мной собирался целый оркестр. Цикуальда исчезала в траве на мгновение и доставала оттуда всё новые инструменты. Там были скрипка, контрабас, альт, арфа, рояль, труба, тромбон, флейта, кларнет, клавесин, гитара, укулеле, аккордеон, барабаны, тарелки, балалайка. Там были все инструменты, которые я знал. И те, которые вживую видел впервые. Я о них только читал в книгах. 

Когда всё оказалось на местах, а я совсем потерял дар речи, Цикуальда села за пианино. 

– Ни о чём не думай, – сказала она, – просто играй. Живи внутри нашей музыки. Поехали! 

Она провела лапками по клавишам. Мне показалось, что вокруг нас возник пузырь. Огромный круглый. Он вмещал всё-всё всё. И был наполнен звуками. 

– Ля-ли-ля-ля-ля-ля-ля, – играло пианино. 

А я почувствовал, что ко мне просится флейта. 

– Ту-ри-ра-ро-ре-ро-ра, – пропела она. Её звук сплёлся со звуком пианино. Он просто смешался с ним в единое целое. Как дождевая капля, падая в лужу, смешивается с лужей. Без следа. 

– Ля-ли-ля-ли-ля-ля-ля! Ля-ли-ля-ля-ля-ля! – продолжала Цикуальда. Она улыбалась мне. 

И моя флейта вторила ей: 

– Ту-ра-ри-ро-ре-ри-ри-ро! 

Потом я играл на гитаре. На трубе. На аккордеоне. Мне было страшно, но я решился взять хвостом и те инструменты, на которых не играл прежде. 

– Кло-кла-ку-кло, – мои пальцы пробежались по струнам арфы. Как же мне понравился её звук. Сказочный. Волшебный. 

– Тру-тру-тра-тру – разговаривал кларнет. Будто сообщал что-то важное миру вокруг него. 

– Дрынь-ди-донь-ди-дрынь-ди-ди-донь, – гудел контрабас. И этот глубокий звук достигал самого сердца. 

Цикуальда всё играла на пианино, но её музыка была такая живая, такая разнообразная. Ей не надо было менять инструмент, чтоб разнообразить звуки. Всё, что она делала, было волшебно и прекрасно. Я слушал и играл. Играл и слушал. Самой последней я взял скрипку. Она была для меня особенной не только потому, что я давно мечтал о такой, но и потому, что совсем недавно её держала в лапках Цикуальда. Это её скрипка. 

65

Когда наша музыка смолкла, я стал слушать тишину: звенящую и прекрасную. Она была продолжением нашей мелодии. Цикуальда это, конечно, понимала. Она молчала. Давала мне возможность дослушать. 

– Ты очень талантливый, – сказала она наконец, – можешь приползать сюда в любое время. Если захочешь поиграть. Или просто послушать. 

– Правда? – спросил я и почувствовал, что вот-вот заплачу от радости. 

– Правда, – она кивнула, – и дело даже не в том, как ты играешь, в этом ты будешь совершенствоваться всю твою жизнь. Главное, это то, как ты слышишь музыку, свою и чужую. Этому не научишься. К счастью, тебе это дано. 

Я улыбался. А что я ещё мог делать, когда меня переполняла любовь. И благодарность. И радость. 

– Только в следующий раз, – продолжила Цикуальда, – не бери подружку с собой, ладно? Она слишком громко всхлипывает. 

Я хмыкнул и обернулся. Но увидел только кончик хвоста Агуши. Я знал, что она снова там плачет, наслушавшись нашей музыки. 

– Договорились, – сказал я, – спасибо вам. Огромное. Мне пора. 

Цикуальда кивнула: 

– Возвращайся домой. И не обижайся на семью. И соседей. Жить с музыкантом непросто. Мне ли не знать. Я обосновалась тут, возле самого забора, вдали ото всех остальных. И всё равно мешаю звуками музыки жителям нашего сада. 

– Наоборот! – воскликнул я, – вы делаете их счастливыми. 

Она покачала головой: 

– Кого как! Кого как! Все мы разные. Помни об этом, ладно? 

Когда я обернулся, чтоб уйти, она сказала: 

– Вот. Возьми с собой. Я вижу, что этот инструмент ты ещё не освоил. Но когда-нибудь добьёшься большого успеха. 

И Цикуальда протянула мне свою скрипку. Самую чудесную на свете: деревянную, с талией, как у осы. И со смычком тоненьким, будто муравьиные усики. 

Я прижал её к себе кончиком хвоста. И мы, кажется, стали одним целым. Червякоскрипкой? А может, скрипкочервяком? 

Глава 17. Обратно 

66

Мы с Агушей ползли к дереву и молчали. Меня переполняли чувства. А она это понимала и не хотела мешать. За прошедший день со мной произошло столько всего, сколько не происходило, наверное, за всю жизнь. Интересно, сколько мне теперь потребуется времени на то, чтобы всё это уложить в голове? 

– Агуша, я решил, что никакие письма домой писать не буду. Я просто вернусь, – сказал я наконец. 

Она кивнула: 

– Ну и правильно. Я рада, что ты снова будешь жить дома. Мне очень классно с тобой, и я была бы рада, если бы ты остался. Но тебе,… тебе будет лучше с родителями и сестрой. 

– Наверное, – сказал я, уже понимая, как грустно мне будет прощаться с Агушей, – но знаешь, – добавил я, – я точно буду приползать сюда. И к тебе, и к твоей маме, и к Цикуальде, потому что вы все классные. 

– Очень на это надеюсь, – сказала она, – кстати, пока ты разговаривал с ней, я сползала домой и обратно, вот, – она протянула мне коробочку, – тут малиновый чай. Мама передала. Пей его и вспоминай нас. 

Я взял подарок. Представил, как буду пить ароматный напиток, сидя за нашим столом в нашем яблоке. И понял, как соскучился по дому и по семье. И даже по соседям. Немножко. 

– И ты приползай в гости. Обязательно, – сказал я, а когда она кивнула, добавил, – это вообще-то очень странно. Почему яблочные и малиновые редко общаются? И почему не угощают друг друга едой! Ведь это намного вкуснее: есть разную пищу. 

Агуша улыбнулась: 

– Вяк, знаешь, малиновые обычно тоже сами по себе. Дружить с гороховыми и грибными почему-то не принято,… но я дружу! Просто мне так захотелось. Понимаешь? 

Я кивнул: 

– Значит, ты смелая. 

Агуша засмеялась: 

– Я? Да нет! Просто мне кажется, некоторые правила можно нарушать. От этого никому хуже не будет. А лучше будет. 

Мы подползли к яблоне. Я посмотрел наверх. Ух, какая же она большущая. И правда, кажется, что достаёт до неба. Отсюда не было видно моей ветки. Она скрывалась за густой листвой где-то очень-очень высоко. И как я смогу? Как одолею такой длинный путь. 

– Ползти вверх труднее, – сказал я, – я совсем не думал об этом, когда спускался. 67

– Всё зависит от цели, – ответила Агуша, – тебя наверху ждёт дом. Ради этого можно и постараться. 

– Точно, – я кивнул. Надо было прощаться, но ужасно не хотелось, – пока, – сказал я ей быстро, чтобы она не поняла, что я чувствую, – спасибо за гостеприимство. И тебе, и твоей маме. 

– Передам, – Агуша была серьёзная, – слушай, я знаю, что всё, что я скажу, ничего не значит, ты это всё забудешь. Во время доооолгой дороги наверх. Но… я скажу… я тут, внизу, и я всегда тебе рада. Ты думай об этом, когда будешь смотреть на землю со своей высоооокой ветки, ладно? 

– Буду, – я кивнул, – и ты. Когда будешь поднимать глаза к небу. 

И я уполз. Просто взял и отправился вверх по стволу. Не оборачиваясь. А она осталась внизу и, кажется, долго смотрела мне вслед. Хотя я точно не знаю, но мне так казалось. Будто спина чесалась от её взгляда. Но может, я просто вспотел от быстрой ходьбы? 

Я решил, что совсем не буду оборачиваться. Ни разу. Но не выдержал. Посмотрел вниз, когда первый раз остановился отдышаться. Агуша действительно смотрела, она улыбнулась мне, кивнула и поползла прочь. В свой яркий и сладкий малиновый дом. Самый красивый и уютный дом из всех, что я когда-либо видел. За исключением моего, конечно. 

Мимо меня сновали жуки, муравьи и мошки. Всё, как вчера, когда я спускался. Но теперь всё было иначе. Я никого не боялся. И точно знал, что мне делать. За спиной перевязанные травинками болтались скрипка и коробочка с малиновым чаем. Мои сокровища. Самые ценные на свете. Первое получено от того, кем я восхищаюсь, а второе – от того, кого успел полюбить. 

На улице начинало темнеть, солнце опустилось уже ниже забора. И высветило силуэт Цикуальды. Она проползла немного вверх и заиграла. Сейчас на флейте. А я закрыл глаза. Вспомнил, как мы были с ней единым маленьким оркестром. И стал мечтать, как это случится снова. Однажды. Скоро ли? 

«Даже если нескоро. Даже если никогда. Всё равно. Мы встретились с ней. Она похвалила меня. Я талантлив!» 

И это придало мне сил, что было очень вовремя. Ползти было всё труднее. Всё чаще хотелось вернуться. Расслабить тело и скатиться вниз, как получилось вчера у нас с Агушей. Раньше я думал, что это опасно, а оказалось, что очень даже весело. Раз! И с ветерком до самой земли. 

– Эй, – сказал мне встречный муравей, – темнеет. Разворачивайся. А то застрянешь там до утра. 

Я с удивлением на него посмотрел. Интересно, это был тот самый, что хотел нести меня в муравейник? Или нет? Для меня муравьи выглядят совершенно одинаково. 

68

– Я живу наверху. Как раз домой возвращаюсь, – ответил я. 

– Правда? – удивился он, – ты яблочный, что ли? Чудеса! Никогда не видел путешествующих яблочных. Что в мире творится? 

Я улыбнулся. Я тоже об этом думал. «Что в мире творится». И о том, что мне это теперь известно. Может, конечно, не всё, но многое. Вряд ли этот мир намного больше нашего сада, правда же? 

Когда сил совсем не осталось, а ползти ещё нужно было долго-долго, я отдышался, оглядел землю внизу и принял решение играть. Мысленно. Зато на всех инструментах. Даже на тех, что я впервые сегодня опробовал у Цикуальды. 

– Кло-кла-клу, – плакала в моей голове арфа. Обо всём, что мне пришлось оставить внизу. 

– Тру-тра-тра, – радовался кларнет. Потому что я испытал столько всего необыкновенного за эти два дня. 

– Дрынь-дрынь-ди-донь-ди-донь, – гудел контрабас, тревожась обо мне вместе с родителями и Никой. 

И снова музыка спасла меня. Силы появились, мышцы перестали болеть. И я наконец увидел мою ветку. Сначала вдалеке, а потом всё ближе и ближе. Родная ветка-улица, родное яблоко-дом. И сердце забилось быстрее. Будто я не видел всего этого целую вечность. 

– Поберегись, – раздалось под самым ухом. И я почувствовал сильный удар в голову. Всё вокруг закружилось, замелькало. Ствол, земля, ветки, листья, небо. Я полетел вниз, вниз, вниз. Сначала падал, а потом понял: «Схватиться за что-нибудь. Срочно!» 

Когда всё прекратилось, настала звенящая тишина. А потом я услышал голос: «Ты…это… живой?» 

Я открыл глаза. Передо мной сидел клоп. Большой, зелёный и сильно надушенный. – Я… не хотел, слышь… Торопился просто. 

Я огляделся и всхлипнул. Он вернул меня почти к самой земле. Надо мной снова был ствол, высокий и уже совсем по-вечернему тёмный. 

– Как же я теперь? – сказал я и едва не заплакал, – мне же… наверх… домой. – Прости, – снова сказал он, – и… это… поспеши… скоро ночь. 

Клоп помчался вниз и через минуту уже пропал в траве, а я… застыл на месте. Что же делать-то? Забыть про дом? Вернуться к Агуше? Она будет рада. И её мама. Накормят меня. Попросят сыграть им. Наверх ведь можно и завтра. Сначала к Цикуальде, а потом домой. 

69

Вот только от этой мысли стало так горько. Не нужна мне даже самая сладкая и сочная малина. И оркестр с Цикуальдой не нужен. Только бы поскорее попасть домой. К маме. К папе. К Нике. 

Я проверил, что мои подарки, скрипка и чай, на месте. Какое счастье, что они крепко привязаны к спине. И я снова полез наверх. Медленно. С перерывами. Я старался не смотреть вперёд, чтоб не видеть, какой длинный мне предстоит путь. 

Совсем стемнело. Даже Цикуальда перестала играть. А я всё полз и полз. 

Я представил Агушу, сладко спящую в своей маленькой малиновой комнатке. Представил Нику, бормочущую во сне. Потом папу. Он наверняка громко храпел, сотрясая яблоко. А мама… как я ни старался, мне никак не удавалось представить в постели её. То ли редко видел её спящей из-за того, что она всегда позже всех ложилась и раньше всех вставала. То ли от того, что я чувствовал, что не может она там спать. Когда я тут. Или может? 

Глава 18. Вверх, вверх, вверх… 

Настала ночь. Я полз и думал, что я самый несчастный червяк на свете. И мне, наверное, никогда не попасть домой. Я состарюсь и умру, пытаясь подняться на свою ветку. Дни будут сменяться ночами, лето превратится в осень, а я так и буду подниматься и подниматься. 

Стало холодно, ветер пытался оторвать меня от ствола. От усталости я не чувствовал хвоста, а от голода – живота. Голова кружилась. Вокруг, на яблоне, давно уже никого не было. Над садом, правда, носилась летучая мышь, то и дело её тень падала на меня. «Вот бы она подняла меня домой, – думал я, – что ей стоит?» Но, конечно, не просил её об этом. 

– Есть свои плюсы в том, что нас в яблоке так много, – думал я. Вслух, – Нам никогда не бывает одиноко. Яблоко не бывает пустым. Даже если мы куда-то уползём, соседи останутся. А ещё внутри теплее ото всех нас. Вот только моя музыка,… но, может, однажды они полюбят её? Вдруг скрипка понравится и Шарлоткину, и Семечкиным? Ведь – это чудесная скрипка самой Цикуальды. 

На небе горели звёзды, и я на мгновение остановился, чтоб перевести дух и полюбоваться. Но понял, что глаза у меня слипаются. А если я засну, то наверняка свалюсь. И тогда всё с начала. А я не смогу с начала. 

И я заставил себя подниматься дальше. Медленно-медленно. Со стороны, может быть, казалось, что я стою на месте, но я двигался. Как мог. 

Моя ветка показалась вдалеке, когда небо уже чуть-чуть посветлело. Я вспомнил, как был здесь много часов назад, и как клоп сбил меня и убежал. Надо было торопиться, скоро настанет утро, и тут снова будет толпа, а значит, кто-то ещё может толкнуть меня. А я был слишком уставшим, чтоб удержаться. 

70

– Дом. Дом. Дом. Мой дом, – стал говорить я, чтоб шагать в ритм словам. А в голове сразу зазвучал барабан: «Бом. Бом. Бом-бом-бом!» 

А потом я понял, что слышу песню: 

«Бом! Ди! Бом! Ди! Бом! Ди! Бом! 

Ждёт меня на ветке дом! 

Бом! Дили! Бом! Бом! Бом! Дили! Бом! 

Я хочу скорее в дом!» 

И знаете, это помогло. Как и всегда. 

Моё тело сокращалось и вытягивалось в такт. Я и не заметил, как дополз до предыдущей ветки. А значит, до дома было совсем недалеко. Я обрадовался и продолжил песню: 

«Бом! Ди! Бом! Ди! Бом! Ди! Бом! 

Я ползу! Ползу ползком! 

Бом! Дили! Бом! Бом! Бом! Дили! Бом! 

Поднимаюсь с ветерком!» 

Конечно, это было небольшим преувеличением. Но что такого? Главное, что мне это помогало. 

Солнце верхним краешком показалось из-за забора. Где-то далеко прокукарекал петух. Это такая нестрашная птица. Потому что нелетающая. А я наконец добрался до моей ветки. Сердце громко стучало, когда я увидел родные места. Для кого-то эта ветка такая же, как другие. Кора, листья, яблоки. А для меня… она – всё. Со её изгибами и шероховатостями. Моя ветка. Моя улица. 

Теперь сбить меня уже не могли, и я не торопился. Полз медленно. Наслаждался видом. Где-то сквозь листья проглядывало небо: ярко-голубое. Где-то открывался вид на траву внизу. Я остановился и присмотрелся. Малиновый куст был хорошо различим. Ягоды было не рассмотреть, но разве это помешает мне сидеть тут порой и махать хвостом Агуше? А вдруг и она в это же время выползет из малины? И посмотрит вверх? И разглядит на ветке меня? И тоже помашет? 

Я поправил скрипку и коробочку с чаем за спиной и пополз дальше. Домой. Вокруг меня были чужие яблоки, и я с трудом их узнавал: за два дня они сильно изменились. То, что слева, возле самого ствола, стало чуть-чуть крупнее. А то, что справа – обзавелось красными полосами на боку. 

И как теперь выглядел наш дом, мне интересно? Что, если стал синим? Или квадратным? Или… и от одной мысли внутри у меня всё похолодело… что, если он упал на землю! 

71

– Ну, привет, путешественник, – услышал я и вздрогнул. Рядом со мной стояла Машенька. Удивительно, но я был рад её видеть. Наверное, просто очень соскучился по яблочным червякам. А она была первым за эти два дня. 

– Здравствуйте, Машенька, – я ей улыбнулся, – знаете, я столько всего видел. Вы не представляете! 

Она закивала: 

– Я вижу-вижу. Вон и скрипочка у тебя. Цикуальда, наверное, подарила? Я выпучил глаза: 

– А откуда… откуда вы знаете? 

Машенька засмеялась: 

– Я-то? Догадалась просто. К тому же, она подруга моя. Цикуальда. Что? Не знал? Я замотал головой. Она кивнула: 

– Думал, что я скучная старушка, да? Живу себе в яблочке, и ничего не видела в жизни? 

И она захохотала. И я вместе с ней. 

– Ты мне потом всё расскажи, ладно? – сказала она, успокоившись, – я давно не была внизу. Уже тяжеловато. 

– Ладно, – сказал я, – я к вам приползу. Может, завтра… А сейчас… 

– Сейчас тебя заждались, – закончила она, – ух, как заждались. 

Мне стало стыдно. Раз даже Машенька была в курсе, значит, родители тут и правда, всех взбаламутили. 

Я хотел уползти. Но потом мне в голову пришла идея: 

– Машенька. У меня для вас кое-что есть, – и я протянул ей коробочку. 

Она подхватила её кончиком хвоста, понюхала и закружилась на месте. Как будто она не червяк-старушка, а червяк-девочка. 

– Яблочная колбаса! – воскликнула она, – это же малиновый чай! Я так давно не пила его. Спасибо тебе. 

И она крепко обняла меня хвостом, так что пришлось кружиться вместе с ней. Я засмеялся. Машенька – тоже. 

– Приползай ко мне в любое время, – проговорила она, наконец отпустив меня, – будем его вместе пить. 

72

Я кивнул: 

– Приползу. 

И отправился дальше. «Агуша и её мама бы наверняка не обиделись, – думал я, – если бы узнали, что я передарил их подарок!» 

Я всё ещё будто слышал радостный смех Машеньки. И от этого было так приятно! Казалось, что силы мои восстановились. И можно было снова сползать вниз и вверх. 

Нет. Если честно, это я, конечно, преувеличил. Они не настолько восстановились. Но мне определённо стало легче ползти. Да и груз за спиной уменьшился на вес коробочки с чаем. 

Было уже совсем тепло и светло. Хорошо. Солнце осветило ветку. Мухи и комары проснулись и летели кто куда. Они жужжали и зуззали в воздухе. И только птичье пение немного портило настроение. От этих звуков у меня всегда по телу проходила дрожь. Как и у всех, наверное. Это же птицы! Самые злобные создания на свете. 

Мой дом был прямо передо мной. Наконец-то. Он немного покраснел с одного бока. Как раз там, где была наша комната. Я полз и думал,… думал, что странным было то, что яблоко выглядит почти по-прежнему. Я почему-то ожидал, что оно стало совсем иным. Почему? 

Потому что сам изменился за эти два дня? О да, я изменился. Я совсем не тот Вяк, что раньше. И кстати,… моё имя перестало меня раздражать. Вяк… мило. Мама и папа всегда так ласково произносят это слово. Как будто перед ними в этот момент не я, а малыш. 

– Хангри, – услышал я Никин голос и пополз вдвое быстрее. 

– Айм хангри, – добавила она. И я понял, что в моё отсутствие сестра научилась говорить короткими предложениями. Ого! Я всегда знал, что она талантливая, но теперь в этом убедился и загордился ей. 

Из дома раздался звон посуды, в животе у меня заурчало. Знали бы родители, насколько я голоден. Зверски голоден! Как большой чёрный жук. Или даже, как огромная крылатая птица. 

«Сейчас съем три пирога, десять котлет, целую яичницу, а ещё пюре, макароны… и даже компот! Точно! Не такой уж и невкусный яблочный компот! Особенно если из любимого зелёного стакана. Да ещё и через тонкую полосатую трубочку». 

– Вяк, – проговорила мама за стенкой, когда я был уже совсем близко. Хотя она меня ещё точно не могла увидеть. Неужели услышала? Как Цикуальда. Только не с помощью музыкального, а с помощью материнского слуха! 

– Милая, тебе показалось, – возразил папа. Но мама уже ползла мне навстречу. 73

– Вяк, – она выскочила на улицу, увидела меня, подскочила, обняла хвостом так крепко, что скрипка едва не переломилась пополам. 

– Сынок, – плакала она, – ты вернулся. Ты… вернулся. 

И я тоже заплакал. А потом рядом оказалась Ника. И она тоже меня обняла, бормоча без перерыва: «Вяк из бэк. Вяк из бэк!» И я снова порадовался тому, какая у меня умная сестра. 

Через мгновение что-то произошло. Свет померк, и мне перестало хватать воздуха. Сначала я решил, что умираю. Но потом понял, что это папа. Он обнял своим длинным хвостом сразу маму, меня и Нику. 

Глава 19. Дома 

Я думал, что съем всё, что есть в доме. Я думал, что буду долго и подробно рассказывать им про своё путешествие. Но получилось иначе. 

Я зашёл внутрь, сел в любимое кресло и успел сказать только: «Вы не представляете, где я был и что видел. Самых разных червяков: малиновых, гороховых, грибных. Огромных дождевых. А ещё гениальную Цикуальду. И клопа. И муравьёв…» 

Больше я ничего не помню. Потому что заснул. Папа перенёс меня в постель. И я проспал целые сутки: день и ночь. До следующего утра. Соседи приходили в гости, даже вредная Софи и упрямые Семечкины. Они были рады, что я вернулся. Это мне мама потом рассказала. А ещё я узнал, что меня искали все вместе: по нашей ветке и по нескольким соседним. Папа сказал, что до последнего надеялся, что я струшу спускаться на землю. Но в утро, когда я вернулся, он уже настроился ползти вниз меня искать. 

Софи подключила к поискам летучую мышь. И никто не знал, как ей удалось договориться с ней. Так что та мышь, которую я видел на обратном пути, летала там не просто так. А у Тимофея в комнате, оказывается, был телескоп, это такая труба, в которую можно даже звёзды увидеть. И он использовал его, чтоб высматривать меня на земле. Но у него не вышло, листья помешали. Я слушал и не мог поверить. Всем им было не всё равно. Они волновались. Они меня искали. 

– Мам, и Шарлоткин? – спросил я. Мне было не представить, что мог сделать для меня старичок на коляске. 

Но мама кивнула: 

– А то. Он ездил повсюду на своём кресле, под каждый яблоневый листок заглядывал. 

– Ого. А Семечкины? 

Я всегда думал, что они больше всех обрадуются моему исчезновению. Тут уже папа ответил: 

74

– Ну, эти, конечно, долго спорили. Как лучше искать. Самим или позвать сыщика. Я выпучил глаза: 

– Какого ещё сыщика? 

– Да есть тут один, – папа кивнул головой на край ветки, – иногда рассказывает, куда делся пропавший. 

– Ого, – я представил червяка в шляпе и в очках, – а как? 

– Ну, обычно находит птичьи следы. Или пёрышки. 

– Ой, – воскликнул я, – кажется, этот сыщик приносит другим недобрые вести. 

– Это точно, – кивнула мама, – поэтому я Семечкиным и запретила к нему обращаться. 

Мои глаза расширились от удивления. Да у них тут в моё отсутствие было, оказывается, почти так же весело, как у меня на земле. 

– И что они стали делать? 

– Они взяли на себя опрос соседей. Ходили и у всех спрашивали про тебя. 

Я с сомнением посмотрел на папу, но он не шутил. Похоже, меня, и правда, искали всем яблоком. 

А потом я рассказал им про все мои приключения: о том, как спускался вниз, познакомился с Агушей, подружился с ней. 

– Надо же, – покачала головой мама, – какое странное имя дали ей родители. Агуша. Совсем не думали, как она с ним жить будет. 

Я посмотрел на неё, пытаясь понять, не шутка ли это. Но мама была серьёзна. А вот я захохотал. Было забавно, как люди видят странности в поведении других и не видят в своём. 

– Вяк и Агуша, – тихо сказал папа, – по-моему, из вас выйдет отличная пара. 

Я почувствовал, как краснею, и продолжил историю. Родителей очень взволновало, что я побывал в малине и попробовал местных блюд. 

– И как тебе? – спросила мама, – понравилось? 

– Очень, – ответил я и добавил, чтоб её не обидеть, – ты, конечно, готовишь лучше всех. Но иногда здорово, когда еда… разнообразная. А почему, – я боялся задавать этот вопрос, видя, с какой опаской родители относятся ко всему другому, не яблочному, – почему это не принято: есть разную пищу? Можно ведь меняться друг с другом. 

– Йес, – сказала сестра, я никогда до конца не знал, понимает ли она, о чём мы говорим, или вставляет свои словечки просто, когда все на время замолкают. 

75

– Традиции, Вяк, – сказал папа и обнял меня хвостом, – традиции существуют очень давно. И стоит ли их нарушать? Без серьёзного повода? 

Я кивнул, хотя папа не убедил меня: 

– Я оказался на земле. Без еды. Без семьи. И ел блюда из малины. У меня был серьёзный повод? 

– Да, – сказал папа, – не волнуйся. 

Но я волновался. Потому что планировал вернуться туда: 

– А если,… если я снова уползу на землю? А я хочу вернуться, потому что меня пригласили. Что тогда? 

Родители переглянулись. И папа сказал тихо: 

– Ну,… давай не всё сразу, Вяк. Мы обсудим это потом,… когда ты туда соберёшься. 

Я кивнул. И стал говорить им про то, как спал в круглой комнате, как смотрел ночью на небо и на нашу яблоню. А потом описал Цикуальду: её музыку, тонкий музыкальный слух, то, как она похвалила меня. Пригласила снова её навещать. И подарила скрипку. 

– Подарок от самой Цикуальды, – покачала головой мама, – надо же. От звезды нашего сада. 

– Мы очень гордимся тобой, – сказал папа. Но мне почему-то стало нерадостно от его слов. Сначала я не понимал, почему, а потом меня осенило: 

– Пап, я ведь не стал играть лучше. Почему же вы начали гордиться мной только после похвалы и подарка Цикуальды? 

Папа опустил глаза, мама заплакала, а потом сказала: 

– Прости нас, Вяк. Мы виноваты перед тобой. 

Я так удивился, что не знал, что ответить. Но в этот момент к нам в квартиру въехал Шарлоткин на своей скрипучей коляске. 

– Вяк, – закричал он, – ты вернулся, мой мальчик. Я так рад! Так рад! 

И я почему-то поверил ему. То ли из-за го широкой улыбки, то ли из-за истории о том, как он искал меня под каждым листом. То ли потому, что я и сам был ужасно рад его видеть. 

– Здравствуйте, – сказал я. И впервые понял, что не знаю, как к нему обращаться. Ну не по фамилии же. 

– Леон, – подсказал Шарлоткин, поняв моё затруднение, – зови меня Леон. Только не смей добавлять к имени «дедушка» или что-то в этом роде. 

– Не буду, – сказал я, – просто Леон. 

76

И Шарлоткин уполз дальше по своим бесконечным коридорам. Зато к нам заглянула Софи. 

– Доброе утро, Вяк, – сказала она, – надеюсь, там, где ты был, тебя не покусали ядовитые насекомые. Потому что иначе ты можешь быть опасен для всех нас! 

– Не покусали, – захихикал я, – но сам я легко могу тебя укусить, – и я быстро пополз к Софи. А она с визгом бросилась прочь и пропала в коридоре, прорытом её дедушкой. 

Мама и папа засмеялись. А Ника принялась напевать. И мне, конечно, сразу захотелось играть. 

– А можно мне? – я посмотрел на родителей, – можно мне… немного… я буду тихо…я… 

Мама всхлипнула: 

– Можно. Сколько нужно будет. Все сказали, что готовы терпеть. И даже не шуметь во время твоих репетиций. 

Я замер на месте: 

– Это правда? Правда? 

– Мы очень постараемся, – Семечкины не стали пользоваться коридорами Шарлоткина, и сейчас заглядывали к нам с улицы, – мы сделаем всё, что в наших силах. Но всё-таки постарайся, пожалуйста… 

Я закивал: 

– Буду потише. Не рано утром. И не поздно вечером. Спасибо вам. Большое. Я показал им мою скрипку: 

– У меня новый инструмент. Вот. Вам обязательно понравится. 

Семечкины переглянулись. Голова Тимофея возвышалась над головами родителей. Он подмигнул мне и тут же исчез. 

– Пойдём, – сказал папа и пополз к моей самой любимой в доме нише. И вдруг я понял, что её там больше нет. Ниша превратилась в проход. Он отделял основную комнату от… моей студии? 

– Места немного, Вяк, – сказал папа, – я постепенно увеличу. Но все твои инструменты влезли. И тут ты будешь мешать соседям меньше всего. Их квартиры с другой стороны яблока. 

– Ух, ты, – я обвёл студию глазами. Это была моя мечта. Она сбылась. Надо же. 

– Спасибо, – я крепко обнял папу хвостом, – тут классно. Но… тут же должна была быть детская! 

77

Папа пожал плечами: 

– Построю постепенно. Не горит. Пока спать можно и вместе. 

Он отправился работать, а я ползал и гладил все мои инструменты. Любимые. Заброшенные. 

«Ну, теперь мы с вами такое устроим, – думал я, – сколько мы всего сыграем! И вот вам новый жилец, кстати! – я положил скрипку на пианино, – знакомьтесь. И не обижайте её». 

В студию вползла Ника и тихо села у стенки, а я начал играть. На всём подряд. На гитаре. На барабане. На губной гармошке. На новой скрипке. Всё было здорово, но чего-то не хватало. Чего-то очень важного. 

И я понял: в яблоке было слишком тихо. Соседи не шумели, как обычно. Оказывается, даже их звуки были мне очень нужны! 

– Мама, – позвал я. Она заглянула, и я сказал, – скажи, пожалуйста, всем. Не надо тишины. Пусть ведут себя, как обычно. 

Мама удивилась, но кивнула и вышла. Через пять минут Шарлоткин скрипел. Семечкины ругались. Софи раскрыла очень умную и очень старую книгу и теперь отчаянно чихала. Тимофей насвистывал. И знаете, что? Музыка получилась. Мои инструменты сплелись с шумом, скрипом, стуком и голосами. 

– Бам! Бам! Бам! – бил я в барабан. 

– Скрип-скрип, – мчался по коридору Шарлоткин. 

– Тру-ту-ту – гудела труба. 

– Нет! Нет! – кричала сверху Семечкина. 

– Ля-ля-ля! – отзывались мне клавиши фортепиано. 

– Апчхи! – это уже, конечно, Софи. 

– Тирли-ли, – плакала скрипка. 

– Уи! Уи! – свистел Тимофей. 

– Вау! – сказала Ника, когда я ненадолго прервался. И мы с ней продолжили: 

– Бам! Бам! Ля-ля-ля! Апчхи! Нет! Нет! Тру-ту! Тирли-ли! Скрип-скрип! Уи! Уи! Вау! 

И стало мне в этот момент хорошо, как никогда. Потому что у меня был дом и семья, студия и все эти инструменты. У меня была музыка. Но самое главное, и как я раньше не понимал, у меня был мой оркестр. И это не какой-то там дуэт Яблочкиных, о котором я 

78

когда-то думал. Это целый оркестр «Яблочный». И состоит он сразу из трёх семей: Яблочкиных, Семечкиных и Шарлоткиных. 

Продолжение следует… 

79