Быль это или на потеху деткам малым придумано — сейчас уже никто и не ведает. Но люди сказывают, что давным-давно жил на свете один царь — человек росту знатного, характера наидобрейшего да глаз лучистых аки весеннее небо, ежели на него сквозь сосульку в солнечный день глядеть.

Звали царя того Алексей, и хоть царство его было невелико, зато люди в нем жили дружные и работящие. Оттого, наверное, и таких золотых полей, чистых голубых рек да зелёных лесов нельзя было более сыскать на всей Земле-матушке.

В царском хозяйстве, окромя окрестных деревень, имелись личная корова Пестряна, поросята Нюрка и Борька, курочки-несушки, конь Геркулес, пёс Буян, любимец царской дочки — бычок Ефрейтор и, собственно, сама царская дочка — Мария Алексеевна или Маняша, как любовно звал ее отец-государь и все их подданные. Не было только царицы — вдвоем папа с дочкой остались.

Часть 1. Дракон. Начало

— Маня-а-а-аша! А-ну, подь сюды, красавица! Опять этот бес винторогий мне все грядки вытоптал! — уперев натруженные руки в полные бока и обратив раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо к открытому настежь балкону, кричала Марфа Ивановна, повариха и по совместительству нянька принцессы.

— Ну что ты так кричишь, Марфушенька? — зевая и потягиваясь, на балкон как есть — растрепанная, босиком и в ночной сорочке — вышла стройная, как тростинка, семнадцатилетняя девушка и строго посмотрела на разгневанную женщину, утиравшую со лба пот видавшим виды цветастым фартуком.

— Я те счас покричу! Счас так покричу — стекла в окнах потрескаются! Ты Фельдфебеля своего давеча гулять отпускала?

— Нянюшка, да Ефрейтор он! Еф-рей-тор! И не пускала я его никуда! Он в сарае стоит привязанный! — тряхнула золотистыми кудрями принцесса и для убедительности топнула ножкой.

— Неужто? — недоверчиво прищурилась Марфа Ивановна, — А кто капусту в огороде помял? И курей вот — двух штук не досчиталась!

— Чтоооо? И курей тоже — Ефрейтор? Да ты в своем ли уме, старая?

Надо сказать, что шибко крепко Маняша того бычка любила. Родился он пёстрым — черно-белым, как мама — махоньким, слабеньким. Однако рос задиристым, бодучим и непослушным: только принцессе и давал себя кормить-поить да в поле на выпас выводить.

— Ох и напросисся ты у меня, Машка! — погрозила кулаком девушке повариха, — Вот спустишься ужо, я тебе крапивы за ворот-то понапихаю!

Звуки протяжно заскрипевшей открывающейся двери заставили утихнуть разгоревшийся спор. На резном крыльце добротных, трехэтажных деревянных царских хором появился сам царь. Не растерявший былой стати, теперь он каменной глыбой возвышался над поварихой, терпеливо застегивая мощными ручищами крохотные пуговицы-бусинки на своей белоснежной, с золотой вышивкой по полам рубахе.

— Довольно верещать аки поросята на заклании, — погладив густую седую бороду, примирительным сочным басом сказал он, — Утро-то какое хорошее, бабоньки!

— Да где ж оно хорошее, Захарыч?! — сдернула с толстой русой косы зеленый платок Марфа Ивановна, — Я говорю, капуста вытоптана, курей не хватает, а вчерась…

— Довольно, сказано тебе. Разберемся.

Спустившись по трём новеньким, ещё пахнущим свежим деревом ступенькам крыльца, Алексей Захарович с удовольствием оглядел окрестности:

бабы на реке стирку затеяли, и теперь над её блестящей как зеркало гладью раздавались громкий смех да песни-помощницы;

пастух, грозно щелкая хлыстом скорее для острастки нежели желая кого-то обидеть, гнал стадо коров и телят на дальнее пастбище. Самый маленький, недавно появившийся телёнок, смешно путаясь в своих длинных непослушных ногах, старался поспеть за матерью, спотыкался, но мычал задиристо и звонко;

тут разбрасывали для просушки последние в этом году копны сена, там чинили лошадиную упряжь, мальчишки на пруду ловили карасей, а из кузницы спозаранку уж валил дым и пар, из которого то и дело были слышны шипение и лязг металла. Красота…

А все ж и в самом деле творилось в царстве неладное. Стали подданные что ни день на новые пакости государю жаловаться — то скот пропадает, то яблоки в садах словно ветром сдуло, два дня тому телегу у деда Кондрата кто-то в щепки изломал, а девушки сказывали, будто «большое, черное такое кошачьим глазом за нами в окно подглядывало, когда мы на суженого гадать собирались».

«Ясно, что озорует кто-то, — размышлял про себя Алексей Захарович, — Вот только кто этот паршивец? И зачем ему это?». И долго бы думал царь-батюшка, ежели бы на его дом вновь беда не обрушилась.

И пришло в царство лихо…

На дворе стояла чудная, теплая, светлая августовская ночь. В небе светила полная луна в обрамлении перемигивающихся между собой в веселом хороводе маленьких лучистых звездочек. То тут, то там эти маленькие светила внезапно резко срывались вниз и падали прямо в чернеющий за деревней лес. Благостную тишину нарушали лишь заливающийся где-то на опушке любовной трелью соловей, стрекот кузнечиков в поле да фыркающая во сне большим мокрым носом корова Пестряна.

Маняша лежала на улице на большой копне свежего душистого сена, наблюдала звездопад и спешила загадать все-все желания, которые только могли прийти ей на ум.

«Хочу котенка – рыжего, пушистого! Хочу подзорную трубу, чтобы посмотреть, кто живет на луне! Хочу, чтоб со мною вновь была моя мама…».

Внезапный треск и испуганное мычание Ефрейтора заставили принцессу вскочить с места. В нескольких метрах от нее огромное крылатое чудище прямо сквозь крытую соломой крышу доставало ее любимого, отчаянно брыкающегося бычка.

Словно почувствовав на себе полный ужаса Маняшин взгляд, оно повернуло к ней свою голову и оскалилось. Лунный свет тут же заиграл на белоснежных клыках страшилища, коих в пасти было не счесть.

— Здрасьте! – глухо, словно сквозь слой ваты, услышала голос девушка и в ту же секунду потеряла сознание…

***

— Мария Лексевна, ну негоже вам, словно крестьянке, на сеновале спать! – вдруг услышала Маша осуждающий голос Марфы Ивановны, — А принц ежели какой пожалует да увидит тебя в этаком виде? Всю жизнь в девках просидишь!

— Какой принц?! – подскочила принцесса и зажмурилась от яркого света уже расцветающего нового дня, — У меня быка украли! Батюшка где?

— Так с утра на ярманку укатил, говорил ведь тебе давеча.

— Ну говорил, говорил… Слушай! Я тут такое видела! Зубы – во! Лапы – во! Огромный – выше сарая! Ефрейтора — хвать, и улетел.

— Ты клюковку мою откупорила что ли? – принюхалась Марфа Ивановна, а потом сурово нахмурилась и стащила Маняшу с копны за руку, — Счас хворостину-то вот возьму, отхожу как следоват! Все отцу расскажу, беспутая!

— Да ты что? Перестань! Чего дерешься? Ай, да ну тебя! – закричала девушка, вырвалась из цепких нянюшкиных пальцев и, подхватив подол льняного, василькового цвета платья, припустила прочь от рассвирепевшей женщины.

Остановилась отдышаться она только на середине поля. Обернувшись и обиженно показав язык в сторону дома, Маша уселась прямо на не просохшую ещё от утренней росы траву и заплакала. Быка чудище утащило, нянька дерётся, отец — и тот уехал! И что теперь делать?

Потихоньку успокаиваясь, принцесса задумчиво смотрела в сторону леса: где-то там, в дремучей чаще — она это чувствовала — ждёт спасения ее милый Ефрейтор.

Яркое солнышко высушило мокрые от слёз щёки, белоснежные ромашки, покачиваясь от едва уловимых дуновений ветерка, ласково гладили её по золотым волосам, а нежные сиреневые колокольчики тихонько напевали одним им известные песенки.

«Ну хватит! Сама своего бычка найду! Не то, не дождавшись помощи, он там погибнет!», — решительно подумала девушка, встала и отправилась в лес.

Дракон

Когда затихли бойкие птички, беспрестанно чирикающие над головой Маняши, мягкие травы и мох сменились вековым слоем черных еловых иголок, а стройные березки — непролазным бурьяном, девушке стало по-настоящему страшно. Кроны громадных деревьев были настолько густы, что за ними не было видно солнца. Принцессу окутал тревожный, безмолвный полумрак…

Выбившись из сил, расцарапав колючими ветками лицо, ноги и руки, девушка присела на старое поваленное дерево. Вокруг царила мертвая тишина, лишь изредка поскрипывал сухостой на ветру да где-то вдалеке беспокойно каркала ворона. «Гиблое место, — подумала Маняша, — Ни травинки, ни грибочка, ни зайчонка, ни следочка… Даже мухоморы здесь не растут! Где же мне искать тебя, Ефрейтор?».

Усталость, тишь и темнота опутали принцессу плотным, липким одеялом настолько сильно, что так она и уснула — на этом дряхлом бревне, подложив под голову сложенные лодочкой ладошки…

***

— Здрасьте! – словно сквозь слой ваты услышала девушка и в ту же секунду открыла глаза. Огромное зеленое чудище лежало на земле прямо перед ней, подперев зубастую челюсть передними лапами, — Живая? Ты как попала-то сюда, голубушка?

Полный леденящего кровь ужаса и смертельного отчаяния крик сорвался с губ Маши практически помимо ее воли, ведь даже пошевелиться от страха она не могла.

Вид пред нею предстал весьма устрашающий: длинное (метров пять, не меньше!), гибкое тело с рядом длинных шипов вдоль позвоночника, мощные крылья на спине, покрытая зелеными чешуйками кожа, массивная голова, желтые глаза с кошачьими, вертикальными зрачками и широкие ноздри, из которых то и дело вырывался то ли пар, то ли дым. А хвост? Небрежно постукивающий по земле, он взметал в воздух сонмы опавших иголок и прелой листвы и сам по себе был длинен и наверняка очень опасен!

— Ну чего орешь, как потемная? — поморщилось чудище и село, — Без тебя голова раскалывается. Слушай, у тебя, случаем, душицы али мяты нет? Сейчас бы чаю с медком липовым… Первое средство от головы, коли не знаешь.

— Кто ты? — дрожа, как осиновый лист, спросила принцесса.

— Я-то? Вася. Дракон. Змей Горыныч по-вашему, — приосанилось и слегка склонило голову чудище, — А ты?

— М… Ма… Маняша…

— Ну вот и познакомились, — ухмыльнулось чудище, — Так как ты сюда попала, говоришь?

— Я быка своего ищу. По… Потерялся он, — опустив глаза, ответила девушка.

— Потерялся? Да ты что… — сокрушенно покачал головой Вася, а потом закатил глаза к небу и задумчиво почесал длинным когтем подбородок, — Так-так-так… Бык, значит… Это пестрый такой, с колокольчиком на шее и розовой ленточкой на хвосте? Не, ну ты додумалась, мать, конечно, взрослого быка в розовое обряжать. Ты бы ему еще платье нацепила и на рога — бантики!

Несмотря на страх, в принцессе начало закипать возмущение. Вскочив с места, она строго посмотрела на змея.

— Да тебе-то какая разница? Мой бык! Захочу — и нацеплю! Это ты его украл?!

— Я?!? — почти неподдельно возмутившись, ткнул себя в грудь лапой Василий и тут же смутился, — Тут, понимаешь, какое дело… Я ж думал, что это корова. Ну, не разобрался в темноте. Да ещё ленточка эта! Молочка мне… захотелось.

— Молочка? Так это ты в наших деревнях бедокурил? — догадалась Маняша, — И не стыдно тебе? Такой большой, а балуешься, чужое имущество воруешь и портишь!

— Жалко вам что ли? — насупился дракон, — У вас вон всего сколько, а у меня ничего нет. Ну, то есть не было. А пошли, я тебе свое хозяйство покажу! Пошли-пошли, не бойся. Там и бычка своего встретишь.

В гостях у Васи

Ветер безжалостно трепал золотые кудри принцессы и подол ее платья, глаза слезились, дыхание перехватило, а сердце, казалось, остановилось навсегда от той головокружительной высоты, на которой она оказалась, и той скорости, с которой мчалась к своему Ефрейтору.

Конечно, Василий Горыныч не согласился идти до дома ногами, а потому закинул Маняшу себе на спину, велел крепко держаться и взлетел…

Посадку они совершили в месте, которое никак нельзя было назвать живописным. Перед взором девушки предстало сооружение, которое по сути являло собой нечто среднее между пещерой в высокой горе и древним каменным замком. Трава вокруг него была изрядно вытоптана и захламлена опавшей листвой, обглоданными костями, мелкими ветками, а кое-где и поваленными деревьями, некогда мощеные крупным булыжником дорожки поросли сизым мхом.

— Откуда здесь этот дом? — спросила Маняша у дракона, на что он неопределенно развёл лапами.

— Не знаю. Я долго по миру скитался. Ну, знаешь, то там, то сям… А потом наткнулся на это место, да так и остался здесь жить.

Среди всего этого безобразия водилась и живность: в поисках пропитания между мусором и бурьяном рыскали пять маленьких рыжих курочек, одна старая, с довольно потрепанной шкурой коза и два на удивление упитанных поросенка.

— Продуктов тебе мало, ты и самих людей воровать начал? — раздался тоненький, почти детский голосок прямо над головой Маняши.

— А ну брысь, чертовка! Подпалю! — раздул ноздри змей, нагнетая, словно мехами в кузнице, воздух, и приоткрыл пасть, из которой мгновенно показались небольшие язычки пламени.

— Ах-ха-ха-ха, — засмеялся голосок, и, присмотревшись, девушка разглядела среди листвы стоящего рядом дуба белку, которая недвусмысленно целилась желудем прямо змею в глаз, — Сначала догони!

Бумммм! Яркий огненный шар с гулом вырвался из пасти Горыныча и в мгновение ока превратил толстую дубовую ветку, на которой сидела маленькая плутовка, в горсть пепла.

— Опять промазал, — еще громче рассмеялась белка, успевшая перепрыгнуть на более безопасное расстояние, — Но ты не печалься, Васенька. Завтра еще поиграем!

Пока Маняша отчаянно терла глаза и щипала себя за щеки, зверька простыл и след.

— Это что же, ты сейчас с белкой разговаривал? — неподдельно ужаснулась принцесса, — А я вас слышала? Что происходит? И где мой бык? Ты что, его съел?

— Съешь его, как же, — недовольно скривился Горыныч, — Знаешь, как брыкается? Там я его, за дубом привязал. Авось присмиреет.

— Не присмиреет! Он меня только слушается! — усмехнулась Маняша и направилась в указанном направлении, — А про белку мы еще поговорим!

— Чего про нее разговаривать? Надоела она мне, мочи нет! Трещит, как сорока, без умолку, дразнится да шишками с желудями меня обстреливает. Слышь, Маш! Я ведь специально в нее не попадаю! Что я, зверь какой али чудище бессердечное?

— Милый мой, Ефрейтушка! — уже совсем не слушала Горыныча принцесса, — Как ты тут без меня? Обидела тебя змеюка поганая, из дома родного выкрала, на погибель к дереву привязала… — приговаривала она, поглаживая склоненную в покорности бычью голову.

— Давай без оскорблений, а? Обидно, знаешь ли. Этот бешеный мне коготь сломал и чуть зубы копытами не выбил. Во! — оскалил пасть дракон.

— А с тебя не убудет, вон их у тебя сколько! Давай, вези нас обратно домой, к батюшке с нянюшкой.

— Э, нет. Сегодня никак не могу. Устал я, — театрально зевнув и плюхнувшись на землю, ответил Василий и прикрыл глаза.

— И что же ты мне прикажешь? В этом свинарнике ночевать?

— В дом иди. Там почище бу… — не закончив фразу, змей уронил голову на мощные когтистые лапы и захрапел.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Вот уж четвёртое утро просыпалась Маняша у змея, а тот все никак не мог домой её вернуть.

— Вот и пироги поспели, — облизывая довольную морду черным языком, пропел Горыныч.

— Брысь! — топнула ножкой принцесса и нахмурилась, — Ты лапы мыл?

— Да мыл, мыл! Что ты меня, как пса шелудивого, гоняешь?

— Потому что ты домой меня не везешь! Неделю тут от скуки маюсь! И вообще, я к папе хочу!!!

— Так уж и от скуки? — оскалился змей, — Делов-то вон — полон рот! А отвезти не могу. Сказано ведь тебе — пожар в лесу начался шибкий. Видимости — ноль! Да и крылья неровен час опалить можно.

— И когда же этот пожар закончится? — недоверчиво прищурилась девушка.

— А кто его знает? Может, завтра. А может, дня через три. Осень на носу, авось, дождь пойдет да затушит… Ты потерпи, Маняша. Али невтерпеж? Может, тебя там жених ждет-дожидается? — подмигнул Вася принцессе и вновь облизнулся, — Давай лучше пироги есть, а? Зря я что ли яблоки всю ночь собирал?

— Не собирал, а украл! — девушка хлопнул ладошкой по драконьей лапе и поморщилась от уколовшей кожу чешуи, — И нет у меня никакого жениха. Я замуж вообще не собираюсь. Ну да что с тобой делать? Давай поедим…

***

В праздности да лености долго время тянется, но не такова была Мария свет Лексевна. Потихоньку, да чтоб руки к делу приладить и скуку разогнать, начала принцесса прибираться в змеином логове.

Выгребла из углов грязь да объедки, смела с потолка паутину, золой из камина начистила чугунки с котлами, вымыла окна и перетряхнула постели, набила матрасы свежей, ароматной соломой, укоризненно качая головой- и её ведь у кого-то стащил, паршивец. 

Потом черед и до двора дошел. Горынычу приказав весь хлам и сухостой убрать, сама Маняша дорожки от мха очистила, траву сорную выполола, а вокруг замка посадила несколько яблоневых семечек: «Вот, — говорит, — Будет у тебя свой сад, не будешь честных людей обкрадывать».

Козе, курочкам и поросятам хлев новый справили, колодец ветхий починили, клумбы разбили, и вот уже из жилища монстра ужасного премиленькое местечко у них с Василием получаться стало.

Только все одно — скучала Маняша по дому, по батюшке-государю, по няньке, а пожару тому конца и края не видать.

Однажды рано утром принцесса проснулась оттого, что окно в ее комнате начало вдруг со страшным скрипом медленно открываться.

— Маняша! Ты спишь? — меж наполовину открытых оконных створок возник чуть прищуренный глаз Горыныча, — Вставай. Я тебе подарок притащил.

— Фу ты, леший! Напугал! Что за подарок у тебя?

— А помнишь, как ты на это окошечко занавески хотела? Ну так вот они. Гляди, какие веселенькие.

Раскрыв просунутую в окно лапу, Вася довольно оскалился и в нетерпении даже стал постукивать хвостом о землю. Едва взглянув на добычу, девушка расплакалась: меж когтей Горыныча свисали ее любимые, висевшие в батюшкином доме лимонные занавески.

— Обманщик! Вор! Предатель! Говоришь, домой лететь нельзя?! Пожар? Опасно? Где ты это взял? Где, я тебя спрашиваю?!! — принцесса выдернула легкую струящуюся ткань из лап змея, и подняла на него покрасневшие от слез глаза.

— Так я ж на разведку только, Маняша. Окрестности осмотреть…

— Опять врешь! Уходи с глаз моих долой! Видеть тебя больше не хочу!

Побег

— Фух… Еле догнала! Далече намылилась, красавица? — словно из-под земли на пне перед Машей и Ефрейтором выросла белка и, подбоченившись, неодобрительно покачала пушистым бурым хвостом.

Вот уже четыре часа девушка и бык пробирались через лесную чащу, сбежав от Василия Горыныча сразу, как только тот за провиантом улетел. Хоть и страшно ночью в лесу, да только терпеть и дальше обман змея не было сил.

«Ничего, Ефрейтушка, сами до дома доберемся, — нашептывала принцесса быку вечером, когда принесла ему воды, — Вот улетит по своим делам чудище, и мы с тобой в путь отправимся».

Так и сделали, да вот нате-здрасьте — белка за ними увязалась!

— Тебе какое дело? — нахмурилась Маняша, вытаскивая из волос запутавшиеся в них сухие веточки и листья.

— А такое, что никак тебе нельзя домой возвращаться! Ведьма тебя там дожидается!

— Да не такая уж Марфа Ивановна и злая, не наговаривай, — усмехнулась принцесса и собралась было двинуться дальше.

— Очень смешно! Обхохочешься! — рассердилась белка, — А как ты думаешь, почему ты понимаешь то, что я говорю? Почему со змеем разговаривать можешь? Непростая ты, Машенька, девушка! И матушка твоя такой была. А Вася… Ну соврал… Так ведь потому, что сберечь тебя хотел. Он, конечно, вор, бездельник и хулиган, но волшебное существо в обиду никому не даст, а ты у нас что ни на есть самая волшебная! Вот и охотится на тебя ведьма — силу твою забрать хочет.

— Хватит мне сказки рассказывать! Я не маленькая! А ты — такая же врушка, как и Горыныч твой! Возвращайся к нему и на глаза мне не попадайся больше!

Вздохнула белочка печально, да делать нечего — прыг на елочку, и ускакала.

Маняша же снова двинулась в путь, и плутала долго-долго, а дороги к дому так и не нашла. Вот уже и солнышко вновь садиться начало, на лес медленно опускалась черная непроглядная тьма. Вдруг где-то вдалеке, меж мохнатых еловых веток загорелся крохотный огонек.

— Бежим, Ефрейтор! Видишь, свет впереди? Значит, есть там кто-то, кто поможет нам да дорогу верную укажет. Хорошо бы, покормили еще… — вздохнула девушка и решительно направилась к источнику света. Бык тоже вздохнул и поплелся вслед за хозяйкой.

Баба Яга

— Ты уверена, что нам надо туда идти? — густой бас вместе с горячим влажным воздухом столь резко и неожиданно коснулся уха принцессы, что она подпрыгнула на месте и завизжала.

Обернувшись, она встретилась со скептическим взглядом своего быка, осматривающего покосившуюся от времени деревянную избушку с одним-единственным светящимся окошком.

— Ты… Ты что, тоже разговаривать умеешь? А почему раньше тогда молчал? — не знала, радоваться или сердиться Маняша.

— Все умеют, — равнодушно покачал рогами Ефрейтор, — Только не все хотят. Я вот болтать не люблю.

— Ну, знаешь… — все-таки начала злиться девушка, но тираду свою закончить не успела, так как ее прервал звук открывающейся двери за спиной.

— Ох-хо-хонюшки-хо-хо! То ли Леший, чёрт, меня дурачит, то ли сон-дурман сладкий видится. Неужто сама Мария Алексеевна ко мне пожаловала, да не одна, а с закускою?!

На пороге избушки стояла старая, полноватая женщина с корзинкой в руках и с удивлением разглядывала оказавшихся у ее дома путников. Ее длинная, седая коса была аккуратно прибрана под белый с синими цветами платочек, сама она была одета в просторную красную рубаху, черные брюки и болотного цвета резиновые сапожки. На плечах ее красовалась черная ажурная вязаная шаль.

— Ну? Чаво молчите, сердешные? Как вас сюды занесло, говорю, голубятки вы мои сизонькие?!

— Здравствуйте, бабушка, — ответила опешившая поначалу от такого напора принцесса, — А мы вот… заблудились немного. Не подскажете, как до Красной Горки, в царство Алексея Захаровича добраться?

— Тю! Нашлась внучка! Ядвига Ивановна меня звать. Да только звать придется недолго, — рассмеялась женщина и вмиг вновь посуровела лицом, — Быка к калитке привяжь, сама в дом иди. Хотела по грибы сходить, да ну тепереча у меня другой ужин будет.

Пройдя в дом, принцесса нерешительно остановилась на пороге.

— Сандалеты-то сыми, — проворчала Ядвига Ивановна, — Полы я намыла, да гостей не ждала. Вон там, в углу пока сядь и сиди смирно. Дров пойду принесу, печь затопим, чаю попьем.

Усевшись на добротную деревянную скамью, покрытую стареньким, но безупречно чистым вязаным ковриком, Маняша огляделась. Большую часть тесной кухоньки, в которой она и находилась, занимала белоснежная русская печь. Каждый печурок ее закрывала маленькая кружевная занавесочка, с просторной лежанки свисал край медвежьей шкуры, на шестке стоял большой, покрытый черной сажей чугунок.

По углам кухни с потолка и вдоль бревенчатых стен свисали снопы засушенных трав, которые издавали приятный, чуть сладковатый аромат. Пол устилали такие же, как и на лавке, разноцветные вязаные половички. На массивном дубовом столе коптила масляная лампа.

— Ну, рассказывай, красавица, пока печь топится, как там моя сестрица, Марфушенька-душенька поживает? — спросила старушка, вернувшаяся в дом с охапкой березовых поленьев, — Да сказ свой больно не растягивай — не по ночи же тебя есть!

— Есть? Меня? Да вы что, бабушка? — удивилась принцесса.

— Тьфу ты, бестолковая! Какая я тебе бабушка? Ядвига Ивановна я! Слыхала али оглохла от страха?

— И не испугалась я вовсе. Непонятно мне только — зачем вам меня есть и неужели моя нянюшка вам сестрой приходится?

— Приходится. Уж почитай полтораста лет как приходится, только носа ко мне не кажет — в контрах мы. И все потому, что я мать твою, Василину Кудесницу, съела, а тепереча тебя съесть хочу, — закладывая дрова в печь, терпеливо объясняла женщина, — Чаво ж тут непонятного?

— Непонятно мне, как вы, помутившись рассудком, одна в лесу живете, Ядвига Ивановна!

— Дерзишь, противная девчонка?! Ну ничего, ничего… Вот посажу тебя на лопату, суну в угли горячие, а там поглядим, кому смешнее будет! Думаешь, возиться мне с тобой охота?! — рассвирепела женщина на мгновенье, а потом спокойно продолжала, — Раньше-то оно ведь как было? Дружили мы с сестрою. Не разлей вода были…

Старушка горестно вздохнула, присела рядом с Маняшей, подперла щеку пухлой, морщинистой ладонью и посмотрела в окно.

Давным-давно это было…

«Давным-давно это было. Жили мы в этом домике обе — и я, и Марфа. Людям помогали, зверю любому, птице, землю исцеляли да жизнь дарили. Даром нас обеих мать-природа одарила.

Марфушенька из любой сухой веточки дерево взрастить могла, травами от любого недуга вылечить. А сад у нас какой был, о-о-о-й! Все цветы мира под ее рукой распускались, а фруктам и ягодам не было числа!

Я же с животными говорить умела. Всякая животина была мне радехонька, любой дикий зверь, как котенок, был ласков: все, что хочешь, принесут, на край света отвезут, через море переправят, уберегут и защитят.

Была у той силы и другая особенность – мы очень медленно старели. Глядь иной раз в зеркало – сорок годочков за плечами, а вид все как у девчонки!

И зачастил к нам однажды в гости молодец добрый — высокий, красивый, волосы — что пшеница спелая, плечи богатырские. И видать было, что не нищего роду. Влюбился, значит, в Марфутку-то, а она — в него. Куды деваться — дело молодое! Надобно, значит, и свадебку сыграть.

Вот только меня на ту свадьбу не позвали. Сказали, ведьма я, раз со всякой живой тварью разговаривать умею. Мол, не дело это, с колдуньей дружбу водить и в дом ее приглашать — вдруг беду накличет. А сестра что? Ей любовь глаза застила да золовки в уши напели, что так-то оно лучше будет.

И шибко я тогда на людей разгневалась. Всех волков, лис и медведей к их деревням пригнала, свадьбу гулять не дала. Все сидели по домам, боялись нос на улицу высунуть. Коровы в хлевах ревут недоенные, огороды без полива сохнут, а и самим-то уж пить нечего — до колодца не дойти.

Сделала Марфа вид, что сдалась, и вернулась домой. А когда я уснула, заклинание надо мной прошептала, силу мою украла и вместе со своею спрятала! Как, куда — ничего не знаю. Да только спустя много лет стал слух по свету ходить, что живет-де в Красной Горке девица — Василина Кудесница, Еремея и Марфы дочь. Мол, все в руках ее спорится да любая скотина слушается.

Вот так вот я и узнала, где силушку свою искать. Заманила Василинку в чащу лесную, потом сюда привела, да и съела! Откуда мне было знать, что она и сама уж родить успела и часть дара — мою часть! — ребенку своему передала? Тебе, Маняша.

И вот уж почитай семнадцать годков я за тобой гоняюсь, красавица. Только Марфуша бережет тебя пуще глаза! Теперь вот Васька еще… Ну до чего противная змеюка! Нет бы мне помочь по старой памяти…

Тьфу ты, лихо болотное! Заболталась с тобой все-таки! А дрова-то прогорели! Сиди! Пойду еще принесу».

И снова побег

Когда в крохотном кухонном окошке вдруг моргнул огромный кошачий глаз, принцесса чуть было не завизжала от неожиданности.

— Я тебе говорила, что она здесь! Я ж ее предупреждала, я все ей рассказала! — затрещал без умолку знакомый тонкий голосок за открытыми настежь ставнями.

— Здрасьте! — прошептал второй знакомый голос, — Чего сидим? Кого ждем? Вылезай быстрей и полетели. У меня там ужин стынет, между прочим.

Едва Маняша успела забраться на спину Горыныча и примостить подле себя страшно рассерженную ее непослушанием белку и упирающегося всеми четырьмя копытами быка Ефрейтора, как на пути их возникла Ядвига Ивановна.

— Не пущу! Васька, верни девчонку! Не то хуже будет!

— Помилуй, бабка! Я страшен в гневе. А ну, прочь с дороги! — взмахнул своими широкими мощными крыльями змей и ухмыльнулся.

В ту же секунду под ними начала трескаться земля. То тут, то там из-под нее, извиваясь и цепляясь за лапы Горыныча, повылезали длинные толстые корни. Кроны вековых деревьев зашумели, закачались, начали смыкаться над их головами, хлестать змея по бокам и пытаться смахнуть с его спины девушку.

— Крепче держитесь! Пригнитесь малехо! — закричал Василий, — Сейчас жечь начну!

Глубоко вздохнув, змей изрыгнул такой огромный столб жаркого пламени, что с неба на них тут же посыпался дождь из огненных искр. Деревья на миг расступились, и Василий со страшной скоростью рванул в образовавшийся над ними просвет.

Письмо батюшке

«Здравствуйте, дорогой мой, горячо любимый батюшка! Здравствуйте и вы, бабушка! Про маленькую свою и себя я теперь все знаю, а потому вернуться домой не могу, ведь старая ведьма Ядвига Ивановна непременно вновь станет меня искать.

Мы с Ефрейтором живем у змея Василия Горыныча, он нас защитит и в обиду никому не даст. Не ищите нас и не переживайте, все будет хорошо.

Ваша дочь и внучка Маняша».

Отправив такое письмо в родительский дом, принцесса начала обустраивать жизнь на новом месте: ремонт в драконовом логове справили, дров на зиму припасли, окна и щели мягким мхом законопатили, грибов насолили, варенья наварили, кладовую мукой, маслом и сахаром заполнили.

Только воровать да безобразничать Маняша Горынычу уж больше не позволила: за каждый продукт или вещь какую расплачивался он сполна. Кому поле в ночь перепашет, кому дерево на дрова свалит, кому рыбы к ужину принесет, а кому и сарай покосившийся в должный вид приведет. Не нарадуются окрестные жители, сами гостинцы у крыльца оставляют. Вот все и довольны.

— Тут такое дело, Маняш, — как-то вечером нехотя сказал Горыныч, глядя на алые язычки пламени и с тихим треском взлетающие от горящих поленьев крохотные искорки, — Я тут недавно мимо Красной Горки пролетал. Там по соседним царствам клич кинули: кто принцессу из лап дракона спасет, тому полцарства и, собственно, саму принцессу в придачу… Вот скажи мне, милая, где тут логика, ежели домой ты все равно не попадешь, а к чужому мужику жить отправишься? Зачем тогда тебя спасать? Чем я хуже чужого мужика?

— Успокойся, Васенька! — засмеялась принцесса, — Никуда я от тебя не денусь. Мне здесь хорошо. Да и замуж мне совсем не хочется. Что это наш государь удумал?

А в царстве Алексея Захаровича меж тем что ни неделя, то новый смельчак объявляется, клянется, что спасет Марию Алексеевну, привезет ее в дом отчий, а дракона убьет, чтоб другим неповадно было.

Месяц пролетал за месяцем. Много кому полцарства нелишние, да только до смертного боя дело еще ни разу не доходило: то в лесу удалец заблудится, то дракона огнедышащего испугается. Уж что-что, а грозный вид Вася принимать умел.

Рыцарь

— Вааась! А, Вась?! Скачет ведь. Опять скачет, — юная принцесса отложила гребень, которым расчесывала свои длинные золотые кудри, грустно вздохнула и разгладила невидимые складки на подоле льняного, василькового цвета платья.

— Опять? — лежавший в ногах девушки дракон лениво зевнул, обнажив белоснежные, острые как бритва зубы, — И чего это им дома не сидится?

— Как чего? Меня спасают! — не скрывая досады, красавица состроила дракону рожицу и показала язык.

— Маняш, а может, тебе уже спастись? Ну хоть разочек. Надоели мне эти лыцари, прямо сил нет.

— Ага, а потом замуж, дети, пелёнки, распашонки, придворные, балы, дела государственной важности… Да не для того я, в конце концов, дом родной покинула, чтобы сейчас первому встречному половину царства отдать, Вася!

— Да, да, не для того моя ягодка налилась и поспела, — дракон сел и раздражённо махнул хвостом, — Жечь что ли?

— Жги, Вася. Жги.

***

— Хей, чудище болотное, страшилище лесное! Отдавай сюда принцессу, свет Марию Лексевну, или выходи на смертный бой!

У новеньких кованых ворот драконьего логова на вороном коне да в блестящих доспехах бил себя кулаком в грудь и булавой — по щиту красавец-рыцарь.

Его русые, изрядно выгоревшие на солнце волосы выбивались из-под шлема, придавая ему чуть мальчишеский, бесшабашный вид, а притороченный к седлу меч был настолько огромен, что едва не доставал земли.

Боевой конь бравого воина также был облачен в кольчугу и теперь нетерпеливо бил копытами, вставал на дыбы и угрожающе ржал, желая немедленно помчаться навстречу врагу.

— Вот чего они всё время обзываются, а? — удручённо качая головой, дракон взглянул на себя в зеркало через плечо девушки и дурашливо оскалился, — Ну какое же я страшилище?

— Ты прекрасен, спору нет, — пропела Маша, потрепав шею зелёной громадины, — Но с рыцарем придется разобраться. Я домой пока что решительно не собираюсь.

— А может, ну его, а? Покричит малёхо да уедет несолоно хлебавши.

— Этот не уедет, — выглянув в окно, вздохнула принцесса, — Пересвет с детства такой, как баран упёртый. Всё, иди. И без победы не возвращайся.

— Да куда ж я без нее? — усмехнулся Горыныч и вышел на улицу.

Полуденное солнце прогрело воздух до комфортных семнадцати градусов, над нежными весенними бутонами порхали невесомые разноцветные бабочки, в кронах вековых дубов заливались бойкими трелями птицы.

Вася открыл ворота и вышел к ожидавшему его рыцарю.

«Смертный бой» должен был быть, как всегда, эффектным и коротким. Многие спасители, узрев пред собою огромного зубастого дракона, покидали поле брани, позорно сверкая пятками своих высоких, безупречно начищенных сапог, немедленно. Редкие смельчаки — после изрыгания им изрядной порции огня.

Не таков оказался Пересвет Кондратьич. Держа в руках оплавленный меч и моргая лысыми, безресничными глазами, над которыми больше не было бровей, он всё же оставался непреклонен и намерения удрать не имел.

— Тьфу ты, ну ты! И что мне теперь делать? Не убивать же тебя, в самом деле, — озадаченно сказал Вася, уперев в бока мощные лапы.

— Отдавай принцессу, чудовище!

— Слышь, Маняша? — дракон брезгливо подцепил рыцаря когтем за край доспехов и поднес к окну, из которого за происходящим украдкой наблюдала принцесса, — Оно не убегает. Оно вас требует.

Резко отдёрнув в стороны лимонного цвета занавески, Маша оказалась лицом к лицу с болтающимся в воздухе рыцарем.

— Пересвет! — строго сказала она, — Немедленно возвращайся домой, а батюшке скажи, что не нашёл меня, иначе Вася тебя съест.

— Не буду я его есть! — возмутился дракон, — Вы, люди, вообще не очень-то вкусные.

— Вася. Тебя. Съест, — твердо повторила принцесса.

— Да как же?.. Как я без победы добрым людям на глаза покажусь? — спросил рыцарь.

— Ёжки-матрешки! — Василий вернул рыцаря на коня и, просунув лапу в окно, взял что-то со стола, — На-ко вот, возьми. Молочный, только вчера выпал. Скажешь, выдрал у поверженного врага, и всего делов.

На том и порешили. Пересвет домой героем вернулся, и на всяком мероприятии зуб дракона показывал; сам Василий, наконец, вздохнул свободно и слегка располнел по причине полного отсутствия мечтающих победить его рыцарей; а принцесса разбила вокруг его замка большой красивый сад и изредка отписывалась батюшке, что жива-здорова, но домой не вернётся и замуж ни за кого не пойдёт.

Ну, согласитесь, для того, чтобы жить долго и счастливо, не обязательно драконов убивать и на принцессах жениться.

Марфа Ивановна

Шло время, зимы сменялись вёснами, хорошо жилось принцессе в драконовых угодьях.

Ефрейтор в матёрого быка вырос да Маняшин огород от заячьих набегов охранял.

Белка по выходным в гости прибегала — чаю на травках ароматных испить, шишек кедровых принцессе подарить да косточки перемыть лесным жителям.

— Волк-то! Волк-то чего удумал! К Потапычу в берлогу залез, пока тот в малиннике отсыпался, и форменный погром там ему устроил, — трещала она, прыгая по перилам новенькой деревянной беседки, — Пущай, говорит, Косолапый думает, что это лиса-воровка наведывалась, может, устроит ей «райскую» жизнь. Это, мол, месть моя им за то, что одна меня постоянно обманывает, а второй — охотиться вволю не даёт.

— Вот Мишаня пронюхает, откуда ноги растут, не поздоровится Серому, — утирая выступившие от смеха слезы, приговаривал Горыныч.

— Ты лучше расскажи, что Ядвига Ивановна там поделывает, а то ведь ни слуху, ни духу от нее с тех пор, — Маняша озабоченно сдвинула бровки и отложила пяльцы, в деревянном круге которых уже начала угадываться удивительно красивая картина.

— Чего ей делать-то? — отмахнулась белка, — Жаб сушит да по мухоморы ходит. Тихая она стала, задумчивая…

— Ох и не нравится мне эта её задумчивость, — поморщился Вася, — Как бы чего не вышло. А, Маняш?

— Будет тебе, Василий, языком без меры чесать! — легонько шлепнула дракона по носу принцесса, — Как-никак, а все ж она родственница мне. Да и жалко старушку: на весь свет обиделась, а ведь могла бы с ним дружно жить.

Печально вздохнув, девушка вновь принялась за вышивку. Из-под серебряной иголочки в ее ловких руках на белоснежном полотне распускались солнечные одуванчики и ярко-красные тюльпаны, зеленели стебли и травы, текла голубая как небо речушка и плыли пушистые облака.

— Батюшки светы! — всплеснула вдруг лапками белка, — Это кто же к нам в гости нынче пожаловал?

На краю ухоженной, цветущей полянки перед драконовым логовом стояла, держа одну руку на часто вздымающейся груди, а другую — на полусогнутой пояснице, растрепанная старушка. Переведя дух, пожилая женщина продолжила свой путь — прямёхонько к чаёвничающей компании.

— Насилу добралась до вас, отшельники! — путница утерла рукавом темно-зеленого платья пот с круглого, румяного лица и поправила белую косынку, из-под которой непослушно выбивались седые, некогда бывшие каштановыми, вьющиеся пряди волос.

— Марфушенька! — вскричала Маняша и так быстро вскочила из-за стола, что опрокинула на расшитую подсолнухами скатерть чашку с недопитым чаем.

— Хосспади, грехи наши тяжкия! Как ведь была полоротая, так и осталась, — укоризненно покачала головой Марфа Ивановна, — Ну чаво скачешь-то, чаво скачешь? Скатёрку-то сымай, застирать надобно, пока не просохло.

— Ой, да ну ее! Другую вышью! Ты проходи, садись, родненькая. Чаю будешь? Али покушать чего?

— Покушать — это я мигом, бабушка! — на сей раз вскочил Горыныч и чуть было не опрокинул всю беседку, — Перепела у нас нынче запечёные, не перепела — песня!

— Суета! А ну, сядьте-ко смирно, беспутые! Как это вы вдвоем до энтих пор пол леса не раскурочили? — нахмурилась было женщина и… улыбнулась, — Ладно уж, чаво? Иди, обниму тебя… Да не тебя, нехристь зеленая! Ты перепелов тащи, коль обещал.

Ох и праздник устроили Маняша с Васей для нянюшки! Тут вам и перепела запечёные, и рыба тушеная, картофель молодой отварной с зеленью, грибочки белые жареные, пирог с ежевикой, компот с рябиной и яблоками… Соловьи песни им с дуба поют, зайцы на пне ритм отбивают, белки и ежики дары леса несут. Даже Михайло Потапыч в гости заглянул: близко не подходил, но концерт послушал да медку липового плошечку оставил.

— Я ведь что пришла-то, Мария Алексеевна, — деловито подбоченясь, обратилась к внучке Марфа Ивановна, — День рождения ведь у тебя скоро, ажно цельных двадцать лет ноне стукнет. Больно уж хочет батюшка тебя повидать, домой зовет. Слаб он стал в последнее время, болеет часто. Вот я сама в дорогу и снарядилась. Мы дома-то тебе пир не хужей этого закатим: гостей позовем, принцев заморских, столы накроем, музыкантов пригласим. Не все ж тебе в лесу околачиваться, сама подумай.

— Принцы — это дело хорошее, конечно, — язвительно проворчал Горыныч, — Без принцев-то и праздник — не праздник! Ладно, болтайте тут, покуда комары не заели, а я на разведку полетел.

— Чаво разведываешь, Васенька? — не менее язвительно спросила старушка.

— А вот гляну, не плывет ли, часом, корабль, прынцами заморскими до верхов нагруженный! — не остался в долгу дракон, ударил что есть мочи хвостом о землю, взмахнул крыльями и улетел.

— Чего это он? Обиделся? — недоуменно смотрела вслед ему принцесса.

— Знамо дело обиделся. Ему на праздник вход заказан… Да погоди ты, не перечь! Это ты знаешь, что он хороший. И я знаю. Батюшка вот смирился… почти. А люди такую дружбу не поймут. И тебя заклюют, и его поймают да на цепь посадят.

— Тогда и я не поеду. День рождения и здесь отметить можно.

— А батюшка как же? Нельзя, милая… нельзя.

Хоть и сердит был крепко Василий Горыныч, а родной Маняшиной бабке в обратный путь своими ногами отправиться не дозволил — самолично до царских хором на спине доставил.

Принцесса же стала тоже в дорогу собираться. Что тут говорить — и она по батюшке скучала да по подданным своим. Вот только чем ближе был день ее отъезда, тем мрачнее становился змей.

— Ну что ты все рычишь да огрызаешься? — недоумевала принцесса, складывая в корзинку подарки для отца и бабушки, — Ну погощу немного, своих проведаю и назад вернусь.

— С прынцем? — ехидно оскалился Вася на мгновение, а затем вновь отвернулся.

— Да хоть бы и с принцем! Дались они тебе, в самом деле!

— Мне лично никакого дела до них нет. Да и то, что там Яга до тебя добраться может, мне тоже глубоко фиолетово! Хватит, наохранялся! Ночей не досыпал, лужайку свою цветочками засадить разрешил, быка твоего кормлю… На окнах еще тряпки эти..! Фу-х-х-х! — огненный шар в мгновение ока вылетел из драконовой пасти и спалил любимые Маняшины занавески до тла.

— Ну, знаешь…, — рассердилась девушка, — Я тебя не просила за мной, как за дитём беспомощным, приглядывать! Все! Насовсем домой возвращаюсь! За вещами потом кого-нибудь пришлю!

— Скатертью дорожка, Ваше Высочество!!!

Выскочив на улицу, принцесса огляделась в поисках быка. Тот, по своему обыкновению, гонялся с бабочками наперегонки.

— Ефрейтор! Собирайся в дорогу! К батюшке пойдем!

— Пешком? — встал бык как вкопанный и обратил на Маняшу страшно изумленный взгляд, — А Вася что, нас не подкинет?

— У тебя своих ног нету что ли? Идем, говорю! Немедленно! И белку там покричи — пусть нам дорогу указывает!

Пир горой, вернулась Маша домой!

Долго ли, коротко ли продирались путники через чащу, а все-таки вышли к тому самому полю, через которое когда-то принцесса в лес попала. На глаза девушки при виде родных мест навернулись слезы радости.

— Ну, теперь уж и сами доберетесь, — сказала белка, — А мне обратно возвращаться пора.

— Может, с нами пойдешь? — спросила Маняша, — Я тебя с батюшкой познакомлю.

— Э, нет. Горыныч видала, какой злой? Присмотреть за ним надобно, не то он не то, что занавески, весь лес спалить сейчас может. Я уж побегу. Не скучайте!

А дома Марию Алексеевну и впрямь заждались… Столы дубовые на улице расставили, белоснежными скатертями накрыли. Каждая хозяйка к тем столам из дома свои лучшие угощения несет да от ватаги с хохотом носящихся вокруг ребятишек отмахивается.

На Маняшином балконе расположились музыканты, которые никак не могли начать играть, потому как заспорили между собой, какая песня лучше.

— Бездельники! — откуда-то из глубины царских хором беззлобно кричала Марфа Ивановна, — Все песни хороши, играйте по очереди!

Тут же, неподалеку, разбили свой шатер и зазывали всех на представление бродячие артисты, а на каретной парковке яблоку негде было упасть — гости, значит, со всех земель и краев пожаловали.

В общем, шум и гам стоял такой, что привыкшая к тишине и покою Маняша замешкалась — туда ли она попала и зачем? Ефрейтор лишь коротко фыркнул и направился в сторону родного сарая — от суеты подальше спрятаться да отдохнуть после путешествия.

— Ти-хо! — грозный бас царя-батюшки Алексея Захаровича вмиг облетел деревню, заставив замолчать даже чирикающих на деревьях птиц, — Это что за балаган?

Разглядев среди толпы снующих туда-сюда людей дочь, Алексей Захарович оправил парадный, расшитый золотыми и красными нитками кафтан, по-молодецки резво сбежал с крыльца и двинулся ей навстречу, широко раскинув руки.

— Машенька! Принцессочка ты моя ненаглядная! Вернулась, наконец! А вот выходить бы тебя крапивой за то, что из дома сбежала, — и плача, и смеясь одновременно проговорил он и крепко ее обнял, — Никуда теперь тебя не отпущу! Под замком у меня сидеть будешь, ясно тебе али как?

— Ясно, батюшка, ясно, — всхлипнула в широкую грудь отца девушка, силясь не разрыдаться пред честным народом.

— Вот теперь и праздник можно начинать, — махнул рукой царь, и грянула музыка.

Три дня и три ночи без устали гуляла Красная Горка, а на четвертый Маняшин день рождения наступил.

— Ну-ко, красавица, принимай наш главный сюрприз, — шепнула принцессе на ухо Марфа Ивановна.

Не веря своим глазам, девушка смотрела, как в центр расставленных по кругу столов входит, горделиво покачивая украшенными разноцветными лентами гривами, тройка вороных коней, запряженных в телегу. На телеге той — огромный поднос, а нем — самый большой пирог, который кому-нибудь когда-нибудь доводилось увидеть!

Бока пирога манили хрустящей румяной корочкой, а верх был искусно украшен целыми ягодами и кусочками фруктов, покрытыми прозрачной сахарной глазурью. Все это великолепие ярко блестело в лучах приветливого солнышка и больше походило на россыпь драгоценных камней.

— Неужели мы его сейчас разрежем? — ахнула Маняша, — Даже есть жалко такую красоту!

— Ну не глядеть же на него, пока он не испортился, — засмеялся Алексей Захарович, — Сейчас все вместе его и отведаем.

Разрезав пирог так, чтобы не обделить ни одного гостя, хозяюшки разнесли его по столам.

— Вкусно! Сытно! — приговаривал пирующий народ, то и дело зевая и потирая вдруг посоловевшие глаза пальцами.

— Ой, что-то и впрямь так хорошо, что даже спать захотелось, — едва ворочая непослушным языком, вымолвила принцесса.

Прямо перед ней то тут, то там люди словно замертво валились с широких скамеек. Над царством поднялся богатырский храп…

— Нянюшка, что это…, — не смогла договорить она и тоже крепко-крепко заснула.

Ядвига Ивановна

Очнувшись и встретившись взглядом с беспокойно вращающимся янтарным глазом в смутно знакомом окне, Маняша теперь нисколько не удивилась.

— Однако же, Вася, после встречи с тобой я слишком часто падаю в обморок, — недовольно проворчала девушка и повернулась на бок, сложив ладошки лодочкой под румяной щечкой.

— Вот ведь язва, — послышался в ответ веселый женский и тоже почему-то знакомый голос, — Вся в меня!

— Чего это сразу в тебя? Почему в тебя? — затрещал другой голосок, — Я тебе говорила, дурная твоя голова, не надо её сюда везти. Обманет, как пить дать обманет нас старуха!

— Не верещи. Не обманет. А ежели что, так я ей избу живо огоньком подправлю.

— Вася?! — окончательно проснувшись, вскочила принцесса и тут же покачнулась от того, что у нее сильно закружилась голова, — Ты как здесь? И где мы?

— Присядь-ко, вертоголовая! Не то расшибешься, — снова заговорил первый голос, и, повернувшись на его звук, девушка увидела перед собой саму Ядвигу Ивановну.

— Вы зачем меня сюда притащили? — не желая верить в предательство друзей, спросила принцесса, — Почему я ничего не помню?

— Угомонись, сказано тебе! — строго сказала Ядвига Ивановна, — Сядь и слушай.

И рассказали белка, Горыныч и баба Яга Маняше все, что приключилось с тех пор, как она драконово логово покинула…

***

— Вот что за неделя такая, Вася? — закричала белка и постучалась в его окно, — К тебе снова гости!

— Маняша вернулась? — вскинулся было дракон, но, увидев перед дверью облаченную в черное одеяние сгорбленную женщину, лишь раздраженно фыркнул, — Нет меня дома! Так можешь всем и передать.

— А я тебе не привратник какой-нибудь, не служанка подневольная! Сам вот иди скажи бедной старушке, что тебя нету! — огрызнулась белка, а потом вдруг удивленно приоткрыла рот, — Святые ёжики меня забери! Это ж Яга!

— Врешь, рыжая! Боится она меня.

— Вася, открой. Это я, Ядвига, — послышался снаружи знакомый глубокий голос, заставив змея озабоченно нахмуриться и выйти навстречу посетившей его ведьме.

— Здра-а-асьте! Бабуся… Ягуся… Извини, бабка, в дом не приглашаю — не прибрано у меня. Сама понимаешь, живу один, хозяйки не имею… Да не смотри ты волком! Нету, нету у меня Маняши. Домой она вернулась и замуж собралась.

— Ох…, — тяжело опустилась на стоящую рядом лавочку Ядвига Ивановна и сняла с головы черный платок, — Знать, опоздала я. Беда теперь будет.

— Какая еще беда? Нынче в лесу совсем есть нечего стало, что ты прямо к дракону за человечинкой пришла?! — помахивая пушистым хвостом, как богатырь — дубинкой, спросила с дерева белка.

— Окстись, тараторка! И сама не ведаешь, что говоришь, и Ваську с панталыку сбиваешь! Я помочь пришла! Да вот, опоздала…

Женщина снова горестно вздохнула, и белка с Горынычем с удивлением увидели, как, оставляя мокрые следы на морщинистых, пыльных с дороги щеках, бегут из глаз ее чистые, прозрачные слезинки.

— Полно реветь-то… Слышь, Яга? — смущенно дотронулся до плеча старушки Вася, — Ты расскажи, что приключилось, авось, мы и сможем вместе что-нибудь придумать.

— Тут ведь дело-то какое, ребятки? — переведя дух и вытерев слезы, сказала Ядвига Ивановна, — Нельзя было Маше домой возвращаться. Погубит ее Марфа, а потом и нас всех заодно.

— Тронулась Ягуся, — прыгнув Горынычу на плечо, зашептала белка, — Или запутать, надуть нас хочет.

— Да погоди ты, — отмахнулся тот от маленькой трещотки словно от назойливой мухи и строго посмотрел на старушку, — С чего бы это родной бабке внучку губить? И разве это не ты ее зажарить и съесть собиралась?

— Запереть я ее хотела… Запугать, спрятать и запереть, чтобы сестрица моя не смогла сыскать ее и вред причинить. Потом ты ее забрал, а я все ходила, глядела — не вернется ли Маша домой. И вот поди ж ты, только я собралась ей всю правду рассказать, как она у Марфы в руках очутилась! Сама! Добровольно! Пошто ты ее отпустил?!

— Я ей не отец и не хозяин, — буркнул змей, — Ты лучше по порядку говори, кто виноват и что делать?

— Ну, слушайте. Как с сестрицею мы рассорились, вам давно уж ведомо. А вот то, что дале было, никто, окромя нас двоих, и не знает.

Долгие годы жили мы врозь: она — в Красной Горке с мужем, а я — в лесу в этой самой избе. Пока она хозяйством обзаводилась да дите вынашивала, я травы сушила, корешки полезные копала, грибы и ягоды собирала.

Потянулся ко мне народ — ведьма же, значит, при любой беде помочь сможет! Кому жениха приворожить, кому корову излечить, а кто и со своей хворью ко мне обращался. Никому я не отказывала, всем помогала.

Явилась на мой порог однажды и царица, Василина Еремеевна. В ноги мне поклонилась, бабушкой назвала… Не знала я сначала, что Марфина это дочь, да тогда и дела до того мне уж не было.

Дурная у Василинки была болезнь — все силы из нее день за днем высасывала. Как ни пыталась я ее излечить, чего только не испробовала — не вышло у меня… В последние свои дни она у меня и ночевала: не было мочи дорогу трудную терпеть. Вот тогда-то она и созналась, что племянницей мне приходится, а перед самой смертью передала мне силу, что от матери своей получила. Мол, мне как колдунье и травнице нужнее будет.

Ох и лютовала тогда Марфутка! Всеми земными и небесными карами грозила, а близко подойти не решилась. Сказала лишь напоследок, что придет и ее черед радоваться, когда внучка подрастет.

А внучка взяла и из дома сбежала! Со мной и с тобой познакомилась, жить здесь осталась! Неоткуда сестрице больше силой питаться, оттого стареть она начала, да стареть быстро! Озлобилась она пуще прежнего, потому-то и решилась на недоброе: убьет Марфа внучку, прямо в день рождения и убьет — аккурат в тот самый миг, когда матушка-природа в ней в полную мощь заиграет.

— Так чего ж ты расселась, старая?! — взвился Горыныч, — Полетели Маняшу спасать!

Ох и вовремя Вася с белкой и Ягой подоспели — деревня спала беспробудным сном, а Марфа уж над принцессой склонилась.

— А ну, руки прочь от царского семейства! — рявкнул дракон и дохнул алым пламенем.

Не осталась в стороне и Ядвига Ивановна: задрожала земля, ходуном столы и лавки заходили, выросла вокруг злодейки-сестрицы жгучая крапива и связала ее по рукам и ногам крепче крепкого.

— Погодите у меня! Всех со свету сживу! Всех до единого! — кричала спасителям вслед разгневанная Марфа Ивановна, да только они её не слушали: сонную Маняшу на Васю водрузили и в дом бабы Яги отвезли.

Змей Горыныч

— Вот так, милая моя, ты здесь и оказалась, — подвела итог повествованию Ядвига Ивановна.

— Что же это получается? — заплакала принцесса, — Нянюшка сначала бабушкой моей оказалась, а теперь — ведьмой злой? А дома что сейчас творится? Как она с батюшкой моим поступит?

— Зелья у Марфы ядреные. Проснутся гости, но не вспомнят ничего. Так что пока отец твой в безопасности. А вот с Васей нам срочно решать что-то надо.

— Что решать? Зачем? — беспокойно заворочался Горыныч и чуть не сломал окно, пытаясь засунуть в него свою слишком большую для такого проема голову.

— Затем, что дракон ты всего сотню лет, а нынче срок твой к концу подходит! Сгинешь, словно и не было тебя никогда на белом свете.

— А я тебе говорила, что она тронулась! Чего мы тут все ее слушаем? – возмутилась белка, — Полетели домой, Васенька, я кушать хочу. И спать. Собирайтесь, Ваше Высочество.

— Белка, не трещи! У меня голова сейчас от тебя лопнет, — поморщился змей и вновь прильнул глазом к окну, — Что значит — сгину? Почему?

— Потому что заколдованный ты…

— Прынц? — бесцеремонно перебил Ягу Василий и захохотал так сильно, что поперхнулся, и, кашляя, чуть не поджег крышу ее избы.

— Человек, — невозмутимо продолжила она, — и заколдовала тебя сто лет назад никто иной как сестрица моя, Марфа Ивановна.

Было тебе на ту пору лет двадцать, не более. После боев ратных да лихих подвигов много шрамов осталось на твоем теле, но шибче всего ты за лицо переживал: большая бурая полоса пересекала твою левую щеку от виска до подбородка. Зрелище малоприятное, я тебе скажу.

За лечением ты ко мне обратился, просил былую красоту и стать вернуть, чтобы невесту найти хорошую, детишек завести и жить до конца своих дней в мире и покое, не беря в руки более ни меча, ни булавы.

До-о-олго ты у меня жил, а все же травки целебные да земля-матушка дело свое ладно сделали: сошли твои шрамы и плечи распрямились. Собрался ты на родную сторону, да на беду свою Марфу в лесу встретил. Рассказал ей по простоте душевной, какое чудо с тобой приключилось, а она от зависти и осерчала.

Заклятье на тебя наложила жестокое: быть тебе драконом сотню лет, а коли за это время суженую свою так и не повстречаешь, то сгинешь в миг, словно тебя и не было.

Вот, почитай неделя у тебя в запасе и осталась…

— Что же ты раньше-то молчала, бабка? — зарычал Горыныч, — Где я тебе за неделю дурочку найду, которая за змея согласится замуж выйти?!

— Да разве ж в свадьбе дело? — вздохнула старушка, — Эта дурочка полюбить тебя должна, по-настоящему.

— Попал Васька, как кур в ощип, — схватилась за голову белка, — Как же быть-то теперь?

— Ну вот что, — встала Маняша и топнула ножкой, — Полетели назад, к Марфе Ивановне.

— С ума сошла? Зачем? — встревожилась Ядвига.

— Она Васю заколдовала, она и расколдовать сможет!

— Так-то оно, может, и так, но ведь не согласится ведьма! Или обманет, или похужей чего, — снова затрещала белка.

— Угомонись, — на сей раз поморщилась Ядвига, — А тебе, Машенька, отдохнуть надобно. Бледная ведь, как поганка. Неизвестно ещё, что с тобой твоя бабушка сделать успела.

— А я вот всё понять никак не могу, — задумчиво сказал Горыныч, — Силу твою у тебя сестра забрала, а зверей ты все равно понимаешь…

— Так не моя это заслуга, Васенька. Маняша дозволяет, вот и понимаю.

— Я ничего не делаю, — удивилась принцесса.

— И не надо. Дар это, вот и всё. Потом сама разберёшься. А сейчас ложись. Не перечь старшим! Мне подумать надо.

Вот только думай — не думай, а делать нечего. Надо к Марфе Ивановне ехать, да так с нею встретиться, чтобы батюшка не узнал ничего. Ни к чему ему лишние волнения.

Так порешив, написала принцесса бабушке письмо: приходи, мол, на лесную опушку, поговорим, подумаем, как нам дальше быть и жить. А в Красную Горку белку гонцом отправили.

Пока сговорились, пока дело сладилось, пришёл последний день Змея Горыныча на Земле…

— Ты это… курей там моих не бросай, козу доить не забывай, хорей в дом не пущай, — давал он перед встречей с ведьмой наказы белке.

— Погоди ты себя хоронить раньше времени! — сердилась та в ответ, — Может, помирятся бабушка с внучкой и тебя освободят.

— Старо предание, да верится с трудом, — грустно усмехнулся Василий, — Ну, давайте что ли в путь нас провожать?

В процессе переговоров Ядвигу Ивановну условились с собой не брать, и когда змей с Маняшей улетели, белка с нею осталась вестей ждать.

На опушке, как договаривались, встречала их Марфа. Платье на ней было красное, по вороту и рукавам жемчугом расшитое, на ногах красовались красные же полусапожки с золотыми пряжками. Голову женщина оставила простоволосой, и теперь её длинными седыми прядями играл тихий ласковый ветерок.

— Куда это ты так срядилась, ведьма? — оскалился Горыныч, нарочито беззаботно выпустив из ноздрей две густые струйки серого дыма.

— Всё веселишься? — пропустила мимо ушей этакую непочтительность Марфа Ивановна, — Ну ничего. Чай недолго шутки шутить осталось. А, Вася?

— Силушки моей боле нету, Маняша. Дай, я её сожгу! — вдохнул полную грудь воздуха змей и приготовился изрыгать пламя.

— Подожди, Вася, — заговорила принцесса, — Мы ведь не воевать, а разговаривать пришли. Верно, нянюшка? Или бабушкой уж лучше тебя называть?

— А это уж как вам будет угодно, Ваше Высочество, — улыбнулась старушка, — Только зря время-то не трать. Дракона твоего я расколдовать не в силах.

— Но почему? — удивилась девушка.

— Потому что заклятие это необратимое. И ничего с ним поделать нельзя. Ты не думай, внученька, что я нарочно тебе наперекор иду, да только былого не воротишь. Самые злые слова вернее всего сбываются, а во мне добра давно уж ни капельки не осталось.

— Оно и видно! – окончательно рассердился дракон, — Родную кровь ради сил и власти чуть не погубила! Вот кто ты после этого? Ведьма и есть!

— А ты меня не стыди! У меня судьба тяжёлая, — огрызнулась Марфа Ивановна, — Впрочем, и впрямь уж некогда тебе… Солнце, гляди, уж садиться начало. Вот с последним его лучом ты свой последний вздох и испустишь, не встанешь больше на моем пути.

— Бабушка, миленькая! Ну сделай же хоть что-нибудь! Он же по твоей вине погибает! — взмолилась принцесса, — Ну хочешь, я силу свою тебе сама отдам?

— Конечно, отдашь. А куды ты денесся? Да и на кой она тебе теперь — без Горыныча?

— Бабка ей такая тоже без надобности, — шагнул к ведьме Василий и оскалил острые зубы. Но только склонился он над нею, как на горизонте вспыхнул и погас последний солнечный луч…

Обратился дракон синим пламенем и в секунду исчез — только горстка пепла на траве от него осталась. Упала Маняша в ту траву и горько заплакала. И так велико было ее горе, что слезы все никак не переставали капать с ее румяных щек аккурат на то место, где только что стоял ее любимый… «Любимый?! — подумала принцесса, — Неужели я…».

Загремел в небе гром, задрожала земля, налетели откуда ни возьмись тучи черные…

— Ты что наделала? Как посмела? — стараясь перекричать вой ветра, ведьма угрожающе шагнула к лежащей без сил испуганной девушке.

— Я ведь сказал — руки прочь от царского семейства!!! — словно новый раскат, прогремел над ними грозный голос.

В миг рассеялись тучи, и увидела Маняша, как огромный черный дракон схватил Марфу Ивановну когтистой лапой, взмыл с нею в небо и улетел.

***

— Вот гляжу я на твоего Василия, а налюбоваться не могу, — довольно кряхтя, пожилая женщина в белом, вышитом желтоголовыми одуванчиками платье и кокетливой соломенной шляпке подлила себе чаю из блестящего серебряного самовара, — Хочешь — дракон сильный и зубастый, хочешь — молодец прекрасный. До чего полезный в хозяйстве мущщина!

— Ну, баба Яга! Прекрати, пожалуйста! — полусмущенно, полустрого ответила принцесса, — Кто же знал, что с моими слезами ему и часть силы природной перейдет? Да еще и так мудрёно.

Проходящий мимо молодец с бревном на плече подмигнул жене и улыбнулся:

— Плесни чайку, Маняш, а то я что-то замаялся.

Приладив подпиленное с обеих сторон бревно в пазы сооружаемого сруба, Василий утер пот со лба и потянулся — высокий, статный, силищи неимоверной, красоты необыкновенной. Взъерошив на затылке густые, черные как вороново крыло волосы, он дурашливо упал на колени, сложил натруженные ладони в мольбе и пополз к чаевничающим женщинам.

— Вот как закончишь, так и плесну, — строго ответила принцесса и совсем не по-взрослому показала мужу язык, — Осень на носу, а ты все баню достроить не можешь.

— А, милые бранятся – только тешатся, — усмехнулась Ядвига Ивановна, — Вась, ты до Марфуши когда в последний раз летал?

— Да на прошлой неделе, — ответил мужчина, встав и отряхнув пыль с колен, — Еды ей отвез, из вещей кой-чего.

— В следующий раз с собой меня возьми. Может, и помиримся на старости лет. Как думаешь, Маняша?

— Думаю я, грустно ей там. Верно ты рассудила, надобно к ней иногда заглядывать. Шутка ли — на всем острове лишь она одна да живность лесная?

И, казалось бы, добро победило зло…

Марфу Ивановну дракон на необитаемый остров отнес, да там и оставил. Некому ей стало вред причинять, а о том, чтоб она сыта была и в тепле, Маняша регулярно заботится.

Баба Яга, хоть и живет до сих пор в глухой чаще, в гости к своей новообретенной внучке регулярно наведывается да правнуков ждет. Теперь и белка рядом с ней обитает — подружились они, все обиды забыли.

Ефрейтор в Красной Горке остался: под его ответственностью теперь цельное стадо коров деревенских, некогда боле по чужим огородам зайцев гонять.

Маняша замуж за Василия вышла. От любви и слез ее он из пепла возродился и стал больше и сильнее, чем прежде, а потом понял, что ежели желает, то человеком может обернуться в любой миг.

Батюшка препятствий молодым чинить не стал, свадьбу сыграли громкую, чтобы весь свет знал, какое счастье в царстве наступило.

И никто это счастье долго тревожить не смел, потому как всем в царстве было известно, что охраняет его большой зубастый черный дракон.

Часть 2. Кощей. Трудное детство

— Псс… Маш… Маша, — в кромешной тьме драконова замка раздался до театральности испуганный шепот его хозяина, — Оно, кажется, просыпается…

— Вася, мы, по-моему, договорились — твоя очередь дежурить. Вот и дежурь! — громким, насколько это вообще было возможно, шепотом ответила принцесса, — И прекрати, в конце концов, называть её «ОНО»!

— Не буди лихо, пока оно тихо. Лихо — это оно, — назидательно потрясая указательным пальцем в воздухе, сказал Василий и тихонько охнул: ему в голову метко прилетела подушка, — Как ты в этой темнотище в меня все время попадаешь?

— А я на голос ориентируюсь. И если тебе так темно, зажги уже лампу, в самом деле. Все! Не мешай спать.

Горестно вздохнув, Василий чиркнул спичкой и настроил на самый маленький огонь масляную лампу, что стояла подле камина. Робкий отсвет алого язычка пламени аккуратно скользнул по стенам и выхватил из темноты стоящую в углу резную деревянную кроватку.

В ней, широко распахнув синие огромные глаза и совершенно не моргая, сидела девочка лет трех. Судя по ее сморщенному под копной черных как смоль кудрей лобику, сжатым крохотным кулачкам и осуждающему взору, направленному на Васю, девчушка вот-вот собиралась раскрыть рот и закричать.

— Тише, тише, тише… — умоляюще зашептал гроза всей нечисти и злодеев в округе Василий, выставив перед собой любимую куклу дочери, словно щит, — Давай без истерик, ладно? Просто скажи, чего ты хочешь?

— Моси! — требовательно ответила девочка и испытующе посмотрела Васе в глаза.

— Что? — уже подозревая громкий провал, переспросил перепуганный папаша, — Велена, милая, скажи еще раз.

— Моси! — лицо юного диктатора стремительно начало краснеть, а глаза наполнились слезами, — Моси!!!

— Какие моси? Я не понимаю, — растерянно оглянулся Василий вокруг и не нашел ничего подходящего под это слово.

— А-а-а-а-а-а!!! — все-таки закатилась в истерике девочка и для убедительности начала сучить ножками, — Ачу моси!!!

— Маня-а-а-аша! — взревел глава семейства и метнулся к постели, на которой начала беспокойно ворочаться принцесса, — Нам срочно нужны моси!

— Нам срочно нужна няня, — проворчала та в ответ и неохотно встала. С полузакрытыми глазами, почти наощупь она добрела до стола, налила из графина в чашку клюквенный морс и подала вмиг присмиревшему ребенку.

— Морс?! Велена хотела морс? — схватился за голову Вася, — А полного словаря, ну там, к примеру, веленовского разговорника у тебя нет?

— У меня есть муж, который чаще над лесом летает, чем с дочерью общается! Вот дождёшься, подрежу тебе крылья, как баба Яга своим гусям.

— Ага, а они от неё в канавку шасть — и ищи-свищи родименьких, — ухмыльнулся Горыныч и на сей раз ловко увернулся от брошенной в него дочкиной игрушки.

Пускавшая пузыри в морс Велена заливисто расхохоталась.

Леший

— Батюшки светы! Чавой-то у вас дитя одно по огороду шастает?! – закричала, схватившись за сердце, прыгнувшая на подоконник Маняшиной кухни белка.

— Как по огороду?! — уронила тарелку с кашей принцесса и бросилась на улицу, — Я ж её в манеже оставляла.

Едва она выскочила за дверь, перед ней предстала смеющаяся баба Яга, ведущая свою упирающуюся чумазую правнучку за руку.

— Ой, Маняш… Уморили старую… Она тебе там это… капусту прополола!

Не в силах более сдерживаться, старушка плюхнулась на нижнюю ступеньку крыльца и захохотала в голос.

— Велечка, детка. Ты червяка-то плюнь, он чай тоже жить хочет!

— Какого червяка? Какую капусту?! — девушка отчаянно старалась оттереть щеки дочери от земли и тоже не засмеяться.

— Безобразие! — пискнул вызволенный изо рта Велены дождевой червь и поспешил скрыться в тени расцветающих розовых лилий.

— А капусты у тебя больше нет, деловито рачесывая лапками пушистый хвост, сообщила белка, — Она её, как самый большой сорняк, в первую очередь выдергала.

— Ну вот что мне с тобой делать, поросюшка? — вздохнула принцесса, присела рядом с бабушкой и посадила дочь на колени, — Чуть отвернусь, она тут же куда-нибудь влезет. Вот два дня тому — чуть в колодец не нырнула.

— А с манежем-то что? — успокоившись, спросила баба Яга. 

— Мал он ей давно, а новый у Васи все времени нет соорудить. Летает! Нам бы няню…

— Ты на меня глазками жалостливыми-то не гляди, — погрозила внучке пальцем Ядвига, — У меня свое хозяйство. А человечек один есть на примете. Ну… как человек? Леший наш. Да погоди ты отказываться! Может, и глуповат Егорыч, зато беззлобный, и за дитем приглядит как надо: в долгу он у меня. Накажу ему, завтра придёт. Пойдём тепереча чай пить, в горле пересохло с дороги.

***

На утро, как Яга и обещала, на пороге драконьего замка объявился Леший. Росту невысокого, глаза с хитрым прищуром. Некогда бывшая белой рубаха на нем была вся в прорехах, штаны латанные-перелатанные да куском верёвки подпоясанные, лапти на босу ногу обутые, а на голове и лице — спутанные рыжие космы, из которых торчали сухие иголки, веточки и листочки.

— Мда… Экземпляр… — задумчиво оглядел его сверху до низу Вася и покачал головой, — Как тебя звать-то, чудо лесное?

— Егор Егорыч я, — прокашлявшись, ответил Леший, — Где ребёнок?

— Э, нет, друг сердешный. Давай-ка мы сначала в баньке тебя отмоем, побреем, причешем…

— Отчего ж не попариться, Василий Горыныч? Баньку я люблю. А венички можжевеловые у вас имеются?

— Дубовые, — усмехнулась Маняша, — Подойдут?

— А как же? Подойдут, Ваше Высочество, подойдут, — закивал Леший и улыбнулся.

***

— Столько лет в лесу живём, а про то, что у нас тут Леший водится, я ничего и не знала, — шепнула принцесса мужу, глядя, как из бани возвращается Егорыч.

— Ой, милая, ты ещё столько всего не видела, — покачал головой Вася и вдруг присвистнул от удивления, — Ну что за преображение! Егор Егорович, пожалуйте, любезнейший, к столу.

Расположились они в беседке, раскочегарили самовар и готовились поздравлять косматую няню с лёгким паром.

Вот только Леший косматым больше не был: волосы вымыл как следует, вычесал да запел в косу, которая свисала теперь у него аж до середины спины. Усы и бороду также подстриг и в порядок привёл.

Рубаху и штаны чистые Маняша ему из Васиных вещей выделила. И хоть великоваты Егорычу были обновки, он рукава и штанины закатал, пояс своей любимой верёвкой подвязал, а с лаптями не расстался: удобно, говорит, и все тут.

Волос рыжий, щеки от пара румяные, одежка белая — ну вылитый старичок-боровичок!

— И кто же у вас будет? — спросил Леший, прихлебывая чай из блюдца и заедая его малиновым вареньем прямо из банки, — Мальчик али девочка?

— Девочка. Велена, — ответила Маняша.

— Жаль… Я как-то больше с мальчиками люблю. Мне с ними спокойнее. У меня, знаете ли, мигрень.

— Так наша Велена очень даже спокойная, — уверила Маняша, — Вот проснётся, покушает и тихонечко играет, молчит.

— Молчит? Я люблю, когда говорят. Недостаток внимания, знаете ли… Иремофобия — боязнь тишины. Смею предположить, это оттого, что в ней нас нет, точнее, в ней мы «звучим» не так, как привыкли, а по-настоящему. Именно в абсолютной тишине слышен скрип нашей души, просевшей, как старая телега, под грузом страстей и грехов.

— Хм… Интересно… Как же ты, Егор Егорыч, один в лесу-то живёшь? — удивился Василий.

— Да так и живу. То грибников в чащу заманю, а они там: «Ау! Ау!» — вот и громко мне, вот и развлечение. То за охотниками подглядываю, когда они на привале рассядутся. Опять же польза — и их послушаю, и еду их покушаю.

— А с бабой Ягой вы как познакомились? — спросила принцесса, наблюдая, как быстро исчезает варенье.

— Ой, там такая история! Гулял я, значит, по лесу да забрел на полянку. А на полянке той, видать, кто-то давеча пикник устраивал. Понятное дело, побросали все как есть, а мне и хорошо: тут кусочек колбаски свиной, там сырка три крошки, хлебушка немножко… Наелся, в общем, до отвала. Сижу, думаю, где бы мне водицы испить? Глядь, на солнышке в траве что-то сверкнуло. Подошел ближе — бутыль. Не пустая — есть маленько жидкости на дне. Ну я на радостях и глотнул… Горло жжет, в животе — пожар, голова закружилась. Упал я на землю — лежу, значит, помираю. Тут на мою удачу к той полянке Яга и вышла. Выходила меня, вылечила, молочком козьим отпоила. Считай, жизнь спасла. Так-то вот.

Переглянулись Вася и Маша, улыбнулись, но ничего Лешему говорить не стали. А тот из-за стола встал, рубаху одернул и говорит:

— Ладно, хватит без толку разговоры разводить. Показывайте ребятёнка.

Кощей

— Евдокия Пална, скоро ли у нас обед?

За длинным столом, накрытым жемчужно-серой, расшитой толстыми золотыми нитями, шелковой скатертью сидел и со скучающим видом ковырял серебряной вилкой пустую фарфоровую тарелку среднего возраста мужчина.

Да и вообще все в нем было одинаково средним — серые, маловыразительные глаза, тонкие губы, острый, чуть крючковатый нос с горбинкой, белесые, почти бесцветные волосы, среднее телосложение, средний рост… Пройдет такой мимо, и не заметит никто, а ежели и заметит, то ничего примечательного о нем вспомнить не сможет.

— Сей момент, Лёня! Сей момент! Сердечки куриные вот-вот дойдут, картошечку с огня сняла. А может, супчику пока грибного? — закричал с кухни высокий женский голос.

— Нет, грибного не хочу, — все так же меланхолично ответил мужчина, отложил вилку в сторону и подпер правую щеку рукой, — Рассольник свари. С телятиной.

— Помилуй, Лёня. С утра ведь наказывал грибной приготовить!

На пороге просторной светлой столовой с высокими окнами в пол появилась очень худая недовольная женщина и с укором тряхнула длинными, болотного цвета волосами.

— С утра наказывал, а теперь не хочу! Кто здесь хозяин?! — крикнул Леонид и стукнул кулаком по столу, отчего слишком близко поставленный к краю хрустальный графин тут же закачался и упал на пол, рассыпавшись по мраморному полу на миллиарды блестящих осколков, — Убытки одни от тебя! Неси сердечки да прибери здесь поскорей!

— Кричит и кричит, кричит и кричит, — всхлипывала тихонечко обиженная женщина, загребая в совок маленькие стекляшки, — А ежели не кричит, то молчит. Пойди, разбери его, чаво т ему надобно?

— Ну-ну, тётя Дуся, только не реви, — примирительно сказал Леонид, подошёл к Евдокии Павловне и забрал из её рук веник, — Знаешь ведь, какая тоска меня съедает, вот и срываюсь иногда. Не со зла, а с устатку.

— Все тоскуешь! А чего в таких хоромах тосковать? Женился бы уж давно да отпустил тетку назад, в болото! — заревела она в ответ, — Смеются ведь все надо мной. Гляди, говорят, Кикимора наша чего делает! Ей в лесу уж прогулы ставить некуда, а она знай на пуховых перинах спит да Кощею прислуживает! Позор! Позор!

— Вот заладили — Кощей, Кощей… Ну Кощей. Фамилия у меня такая — Леонид Илларионович Кощей. А то, что я тебе единственным родным племянником прихожусь и ты меня обихаживать должна, никто не вспоминает?

— Жена тебя обихаживать должна, жена!

— А где я ее найду? Ты видала, какие они все сейчас? Карету давай золоченую, в тройку белоснежных коней запряженную, украшения самые лучшие, покои самые большие, а до меня и дела нет! Ни любви, ни уважения. Им средства мои нужны, всем до единой. Я этакую бабу домой не приведу, и не уговаривай!

— Что ж теперь, до старости в бобылях ходить будешь? — утирая слезы, спросила племянника Кикимора.

— Старость мне не грозит, сама знаешь. И тебе, пока у меня живёшь. Так что мети и помалкивай! — Кощей вновь сунул в руки тетки метлу и пошел прочь из комнаты, — Вон, в углу, ещё осколки валяются. Пропустила.

Велена

Быстро дети растут, а в сказках — и того быстрее. Минуло дочке Марии Алексеевны и Василия Горыныча семь годков.

И всем-то она на родителей похожа: красавица с румяными щечками, как мама, с блестящими чёрными волосами и огромными, синими, как само море, глазами — как папа. А уж озорница и придумщица в кого — это они меж собой пока не решили.

Леший за девочкой так пригляд и ведёт, начал потихоньку счёту да грамоте её обучать, о лесных премудростях рассказывать, каждое дерево, каждый грибок и травинку показывать.

— Веля! Мне, чай, не пятьдесят — за тобой по всему лесу носиться! Остановись сию же минуту! — закричал Егорыч, когда ловкая девчонка моментально исчезла из виду, едва они начали очередной урок.

Позади него раздался звонкий, разливающийся меж деревьев сотнями колокольчиков смех Велены.

— Вот ужо словлю тебя и всыплю крапивы, — заворчал Леший, развернулся и пошёл на звук.

— Не догонишь, не догонишь! — продолжала хохотать девочка, — А догонишь, так не всыплешь, не то папа тебя съест.

— Папка у тебя добрый, никого он не ест. А ты — маленькая ведьма: совсем старика извела, — натужно пыхтел он, силясь догнать вертоголовое чадо.

— Вот чего ты сразу обзываешься? — выросла перед Лешим Велена как из-под земли и обиженно наделала губки, — Сказывают, прабабка моя ведьма, а я — нет.

Её новое, только-только законченное Маняшей зеленое платье с ярким жёлтым пояском имело внушительных размеров прореху на левом рукаве, подол был густо усыпан цепким репейником. Аккуратно заплетенные в косы волосы растрепались, и теперь из них повсеместно торчали сухие листочки и веточки. 

— Что верно, то верно…, — начал было Егорыч да спохватился, — Это кто ж тебе такое сказал?! Опять белка нос свой куды не надо суёт?! Ух, язык её без костей!

— Почему без костей? А у меня с костями?

Велена высунула язык в попытке рассмотреть его как следует и даже для верности ткнула в него пальцем.

— А куда надо совать нос?

— Угомонись! Домой пошли. Счас вот мамка задаст тебе за платье, — покачал головой Егорыч и тихонечко добавил — И мне заодно.

***

Не могла нарадоваться нарадоваться на Велену Прекрасную вся ее большая семья — родители, дедушка Алексей Захарович, прабабушка Яга и нянька Леший. А уж с белкой как они сдружились! Все игры и шалости — их общие задумки.

Она-то первая и заприметила, что ребенок у них тоже волшебный, да такой, словно вся матушка-природа в ней одной воплотилась. Каждый кустик, ручеек иль муравьишка в лесу перед Веленой склоняются, ее воле и слову покоряются.

На много верст вокруг разлетелась молва о маленькой волшебнице. Прознал про нее и Кощей.

— Вот она, будущая моя невеста! — сказал он Кикиморе, довольно потирая ладони, — Умница, красавица, силы немалой обладательница…

— Да разве отдадут тебе ее, Леня? Думай хоть немножко своею головой — она ведь принцесса, к тому ж маленькая еще! — усмехнувшись, ответила та.

— Погогочи мне тут, погогочи! — погрозил кулаком Кощей, — Не отдадут, так выкрадем. И сами как надо вырастим и воспитаем! Чтоб любила меня, а не мои богатства… А как повзрослеет, так и женюсь!

— И кто ж, позволь поинтересоваться, ее растить будет?

Кикимора прищурилась и с недоверием посмотрела на племянника.

— Как кто? Ты, конечно. Я в этих делах ничего не понимаю, и понимать не хочу. Некогда мне.

— А мне, значит, есть когда! Весь дом на моих плечах: стирка, готовка, уборка. Теперича ты мне еще и дите чужое навялить хочешь?!

— Жить вы будете отдельно! Не хватало мне на детские слезы-сопли смотреть. А ну как заболеет да меня заразит? Есть у меня домик один на Глухом озере — места там тихие, неприметные. Вот там ты мне жену и вырастишь.

— Ну, допустим. А как ты собираешься ребенка из логова самого дракона украсть?

— Есть у меня одна идея, и помощник хороший есть…

Похищение

Когда Велена не вернулась вовремя к обеду, Маняша забеспокоилась не сразу: маленькая непоседа часто заигрывалась, и ни одна сила мира не могла заставить ее остановить понравившееся занятие. Однако время шло, а ни звонкого голосочка своей дочери, ни привычного бурчания Егорыча слышно нигде не было.

— Вася! — крикнула чинившему хлев мужу принцесса, — Ты бы слетал, осмотрел окрестности. Что-то Велены с Егор Егорычем долго нету.

— Чай опять на дальнее болото усвистали Кикимору искать, — улыбнулся в ответ он, отложил молоток и отряхнул руки.

— Все равно. Слетай. Неспокойно мне.

Ударился Василий оземь, вспыхнул синим пламенем и обернулся в большого черного дракона. Подмигнув жене, дракон расправил свои широкие крылья, легко ими взмахнул и взлетел.

— Куды это мой любимый зять отправиться изволил? — услышала Маняша за спиной и, обернувшись, увидела подходящую к дому бабу Ягу с белкой на плече.

— Велену с Лешим искать. Уж обед остыл, а их не видать и не слыхать. Вот накажу обоих, когда вернутся!

— Не накажешь, — усмехнулась Яга, — Дочка из тебя веревки вьет, а из Егорыча — тем более. Так что его вины тут, почитай, и нету.

— Все одно — накажу. Мала еще столько воли иметь.

— Ух, какая грозная! Поглядите на нее! — затрещала белка, — Али забыла, как Марфутку изводила, а потом сама из отчего дома сбежала?

— А тебя вообще никто не спрашивает, заступница! — осадила ее принцесса, — Мне ли не знать, через кого Велька всякую новую проказу задумывает. Стыдно!

— Ну-ну! Ты мне животину-то не срами. С шалостями Велена и сама неплохо справляется, — засмеялась Яга, — Пойдем в дом что ли, подождем родственников.

Прошел час прежде чем на пороге появился озадаченный и встревоженный Горыныч:

— Все облетел. Под каждый куст заглянул, в каждую берлогу. Нет их нигде, словно испарились.

— Быть того не может, — рухнула на скамью было вскочившая с места Маняша, — Что же теперь делать? Где еще искать?

— Может, они ко мне в гости направились? — предположила Ядвига Ивановна.

— Нет, там я тоже был, — покачал головой Василий, — И у Алексея Захаровича тоже. Он, кстати, уже в дорогу снарядился, скоро приедет. Будем, говорит, поисковый штаб открывать.

Кикимора

Тем временем Леший, робко переминаясь с ноги на ногу, аккуратно дергал за шнурок серебряного колокольчика, висевшего над дверью Кощеева жилища. Рядом с ним, крепко держа его за руку, стояла Велена. Для пущего удобства исследования окрестностей и во избежание порчи очередного платья сегодня на ней были надеты аккуратные зеленые брючки, белая рубашка с длинным рукавом и резиновые сапожки. Волосы дочке Маняша предусмотрительно забрала под яркий, с вышитыми на нем маками платок.

Разинув рот, девочка с интересом рассматривала крытые красной черепицей башенки высокого каменного забора, которым была огорожена вся прилегающая территория; голубую плитку извилистых, как настоящие ручейки, дорожек; расположившийся в центре двора фонтан с маленькими оранжевыми рыбками; резные белоснежные наличники на панорамных окнах большого двухэтажного дома; золоченую снаружи и обитую алым бархатом изнутри карету, возле которой стоял, в нетерпении постукивая хлыстом по своим черным, начищенным до блеска сапогам кучер; великолепный сад с томно пахнущими розовыми кустами и одним-единственным деревом, с ветвей которого свисали ярко-оранжевые, круглые, неизвестные ей плоды.

— Мандарины тебе нельзя, — услышала Велена над собой чей-то голос. 

Задрав голову, она увидела бледного, почти серого невзрачного мужчину в голубых рубашке и брюках и нахмурилась: нет, он ее ни капельки не испугал, но почему-то отталкивал.

— Меня зовут Леонид Илларионович Кощей. Я бы показал тебе дом, — продолжил он, — Но на данный момент не вижу в этом никакого смысла. Там, на крыше, у меня бассейн. Но в него тебе нельзя — вдруг утонешь. На втором этаже коллекция хрустальных ежиков. Туда тебе тоже нельзя — вдруг разобьешь. На первом этаже столовая, ванные и туалетные комнаты. Сама понимаешь, в них нельзя — это не гигиенично. Есть у меня еще подземелье с темницами…

— И туда нельзя? — ахнула и обняла ладошками щеки Велена.

— Туда пока не надо. Ты ведь еще ни в чем не провинилась? — Кощей испытующе посмотрел на девочку, и та отрицательно покачала головой, — Ну вот и славненько. Тогда садись в карету, твоя новая няня Евдокия Павловна скоро подойдет.

— Мы едем кататься? — заулыбалась Велена и вновь схватила Лешего за руку, — Егорыч, ты едешь с нами?

— Нет, Веля, не могу… — грустно улыбнулся в ответ Леший, — Мне теперь домой надо.

— Домой? Без меня?

— А я не к тебе домой, я к себе. Ну прощай, милая. Авось, когда-нибудь еще свидимся.

Леший аккуратно высвободил руку из цепких пальчиков девочки, повернулся и пошел прочь.

— Готова ехать, красавица? — высоким голосом спросила появившаяся на пороге дома женщина, — Меня Евдокией Павловной звать. Можно тетя Дуся. А некоторые Кикиморой величают, только я это не особенно-то люблю.

— Ой, а мы тебя искали! — улыбнулась Велена, — Три раза с Егорычем на дальнее болото ходили.

Ласково поглядывая на девочку теплыми карими глазами, Кикимора тщетно пыталась приладить к заднику кареты объемный тюк с вещами и предметами первой необходимости. Высокая и худая как палка, она была одета в длинное до самых пят зеленое платье, которое удивительным образом идеально сочеталось по цвету с ее зелеными волосами. Из-под пышного подола выглядывали простые коричневые ботиночки на шнурках, на поясе блестящей маленькой пряжкой был застегнут узенький аккуратный ремешок из змеиной кожи.

Наконец, тюк был пристроен и надёжно закреплен, и путники уселись в карету.

— Н-н-ооо! — лихо крикнул кучер и тряхнул вожжами, пустив четверку серых скакунов бодрой рысью.

— А почему тебя Кикиморой зовут? — устав глядеть в окно, спросила Велена.

— Ой, деточка… Ведь я всю жизнь на болоте прожила, а вокруг только ряска, камыши да лягушки зелёные. С ними и я зеленеть начала: сначала кожа, потом волосы… Как посмотрели на этакое чудо люди, так и прозвали — Кикимора болотная. Пока у племянника жила, лицо, видишь, почти очистилось, а причёска, судя по всему, уж навсегда такой останется.

— Красиво… — протянула девочка, чем вызвала широкую искреннюю улыбку у собеседницы, — А куда мы едем? Надолго? Как бы мама не заругалась.

— Не переживай, мама твоя знает, что ты со мной. А едем мы на красивейшее озеро. У озера того стоит домик, и мы там с тобой немножко поживем.

— Поживем? — округлила глаза Велена.

— Ну да. Будем рыбу ловить, за грибами ходить. Печку тебя топить научу. Согласна?

— Согласна! — засияла девочка в предвкушении новых приключений и снова повернулась к окну.

Штаб

А дома у Велены меж тем был форменный переполох. Ни разу не сталкивавшиеся с пропажей детей домочадцы шумно спорили, что нужно сделать в первую очередь, кого подозревать и в какую сторону бежать.

— Может, надо зверя местного поспрошать? Они много где бегают, могли и увидеть, куда Велена пошла, — предложила Маняша.

— А если это кто-то из них дочку уволок, думаешь, они тебе признаются? — ответил Василий, нервно меряя шагами комнату.

— Типун тебе на язык и два — на пятки! — рассердилась Яга, — Да разве ж ее хоть одна живая душа обидеть захочет? Потерялись они, как пить дать потерялись.

— Леший потерялся в лесу? Ой, не смеши мои кисточки! — махнула лапкой белка и по обыкновению своему быстро затрещала, — Я вам говорю, Лешего надо искать! Мне этот старый хрыч сразу не понравился. Ходит все, ходит, хитрым глазом все разглядывает, распорядок дня запоминает… Орехи у меня ворует, вот!

— Да Егорыч с нами семь лет живет…

— В чаще плутают…

— Ну, если это Серого лап дело…

— Ти-хо! — громогласно объявил Алексей Захарович и для пущей убедительности с силой шлепнул своей широкой ладонью по столу так, что жалобно зазвенели стоявшие на нем чашки с блюдцами.

Строгим взглядом показав, что пора бы уже угомониться и сесть за стол, государь задумчиво почесал бороду.

— Все вы по-своему правы. В такой ситуации ничего упускать нельзя. Так, дочь. За тобой лесная живность. Зайцы, ежи, лисы, волки и медведи — всем клич кинуть, все пусть отчитаются, не видели ли, не слышали ли чего. Белка, знаешь, где прежде Леший жил? Бери Василия Горыныча и пулей туда. Ядвига Ивановна, остаешься за старшую — вдруг кто с вестью придет али Веля сама дома объявится. Я в деревню поеду, соберу народ и двинемся в лес, там поищем. Ну, с Богом, друзья.

На том и порешили.

Лес стоял просто на ушах. Повсюду были слышны голоса людей, выкрикивающих имена Велены и Егорыча. Зверь лесной от мала до велика из самых укромных уголков и топких болот бабе Яге весточки присылал, да только проку от них немного оказалось: «Не видели», «Не знаем», «Не пробегала»…

А небо меж тем уже начало темнеть, на драконье логово медленно опускалась ночь. Вот уж и Маняша домой вернулась, и Алексей Захарович. Не прибыли пока лишь Василий с белкой.

— Что-то долго они, — беспокойно вглядываясь в сгущающиеся за окном сумерки, сказала принцесса, — Не случилось ли чего?

— Что с драконом может сделаться? — ласково погладила ее по макушке Яга и улыбнулась, — Не переживай, скоро вернутся.

Дом у озера

Тем временем и в домике Кощея назревала нешутошная буря, что совсем неудивительно, хоть и места здесь были и впрямь очень красивые.

Озеро, у которого притаился небольшой деревянный дом с массивным бревенчатым крыльцом-настилом и крышей, много лет поросшей мхом, называлось Глухим, потому что со всех сторон было окружено лесом.

Если не знать и не идти к нему специально, то найти его практически невозможно, чем частенько и пользовался Кощей, когда хотел отдохнуть и людей совсем не видеть.

Вдоль берега озера стелилась мягкая трава, напротив дома метра на два в воду уходили добротные мостки, сколоченные из крепких досок: хочешь — ныряй с них в прохладные чистые воды, хочешь — лови рыбу, а хочешь — просто любуйся тихой спокойной голубой гладью и снующими туда-сюда в большом количестве шустрыми мальками.

Однако, долго ли ребенок способен находиться на одном месте да в чужих краях?

— Надоело! И рыба твоя, и дрова, и комары эти… Ух! Когда мы назад домой поедем?! — кричала Велена и возмущенно топала ножками, — Я устала, я к маме хочу!

— К маме мы поехать не можем, — терпеливо объясняла ей Евдокия Пална, — Она ведь велела тебе здесь пожить, помнишь?

— Врешь, Кикимора! Все врешь!

— Ты почему такая невоспитанная? Почему ругаешься да со старшими препираешься? Пойди-ка лучше грибов собери — супчику сварим, поужинаем.

— Сама собирай свои грибы, — буркнула девочка и направилась в дом, — Ну погоди у меня, вот придет ночь…

И ночь пришла. Сладко похрапывающая в глубоком сне Кикимора и не услышала, как тихо скрипнула входная дверь и Велена на цыпочках, держа в руках свои резиновые сапожки, выскользнула в мгновенно окутавшую ее тьму.

Привыкшая к лесу, девочка совсем не пугалась внезапно выныривающих из сизых клочков стелющегося по земле тумана коряг, не напрягала слух в поисках несущих опасность звуков, а просто шла вперед, надеясь найти если не дом, то хотя бы пройдоху Егорыча, который бросил ее одну.

На черном небе взошла луна, загорелись маленькие блестящие звездочки, и вдруг две из них оказались прямо напротив нее, чуть поодаль в чаще. Остановившись и внимательно на них посмотрев, Велена пошла им навстречу, и, что крайне ее удивило, звездочки двинулись навстречу ей.

— Такая маленькая, а в лесу ночью одна? — внезапно полурыком, полубасом сказали они.

В полосу лунного света перед беглянкой вышел огромный бурый медведь…

Трудное детство

— Спалю! От самой макушки до корешков спалю! — в лютой ярости рычал дракон и тряс высокий ветвистый трехсотлетний дуб как тростинку.

— Егорыч, вылезай! — вторила ему белка, метко закидывая в дупло дуба валяющиеся под ногами желуди, — Все равно ведь достанем!

Под страшный скрип несчастного дерева и шум опадающих с него листьев и желудей, из дупла наконец показалась взъерошенная макушка Лешего, а затем — его поднятые в знак перемирия руки.

— Хватит! Хватит! — в панике закричал он, — Выхожу я, выхожу! Только дом мой не ломайте!

Кое-как выкарабкавшись наружу и неуклюже брякнувшись оземь, Егорыч сел на один из выступающих дубовых корней и горько заплакал.

— Ой, знал… Знал я, что ничего хорошего из этого не выйдет! — причитал он, пока крупные, с хорошую горошину слезы катились по его рыжим усам и бороде.

— Вот что ты как баба? — презрительно скривилась белка и тут же сурово добавила, — А ну, признавайся, куда Вельку дел, ирод?!

— Я ее… Я ее… А-а-а-а-а, за что мне такие страдания выпали, да что ж я в жизни такого натворил? Ну пужал народ, ну баловался, так ведь то не со зла-а-а-а-а…

— Нет, я все-таки сейчас пальну! — совсем осатанев, пуще прежнего зарычал Вася и схватил в горсть отчаянно верещавшего лесовичка, — Где моя дочь?

— Ты ж его сейчас сломаешь, ну! Кто нам потом про нашу кровиночку чего скажет? Отпусти. Отпусти, я тебе говорю, и выдохни. Да не на меня, громадина ты пустоголовая, чуть хвоста ведь не лишил!!! — возмутилась белка, однако слова ее все же возымели свое действие: Леший был отпущен и стоял теперь, прижав к груди руки и втиснувшись в кору родного дуба так, словно хотел с ним слиться.

— Расскажу, все расскажу, Василий Горыныч, только ты уж огонь-то более не изрыгай, — печально сказал Егорыч, — Веленка наша у Кощея, и я своими руками её ему отдал…

***

Давным-давно это было, а сколько годков али столетий минуло, я теперь уж и не вспомню.

Лес тогда совсем другой был: моего народа, лесного, да болотного, да речного много было кругом. Даже школа для малых деток имелась. Вот там я с Кощеем и познакомился.

Оно ведь как? Это сейчас он Кощей, а в те времена Лёнькой был и всё. Маленький, щуплый, но с гонором знатным — из богатой семьи, да.

Не любил его за это никто. Не за семью — за гонор. Кто постарше был, те помаленьку шпыняли. Одноклассники крепко поколотить могли. Девчонки же все больше смеялись да муравьёв ему за шиворот сыпали.

И вот чем больше он на них злился, тем сильней ему доставалось. А как придёт домой в грязной рваной рубахе да мокрых штанах, так там и маменька его прутом ивовым выходит.

Пожалел я его, заступаться начал. Не гляди, что я сам не шибко рослый, а ведь крепкий был и слово свое завсегда отстоять умел.

И не то, чтоб сдружились мы с Лёнькой, а всё ж таки держались вместе, ну, или он подле меня держался.

Однако ж после школы наши пути-дорожки разошлись, да знать судьба такая, раз ненадолго…

Мор напал на лесной народ: гномы, лесовички, водяные и прочие жители чахли без причины, рано старели и уходили на вечный покой. Начал и я сильно хворать.

Вот тогда-то и появился на моем пороге Кощей — лощеный, разодетый как франт. «На, — говорит, — Фрукт тебе целебный. Мандарином называется. Витаминов в нем — тьма! Съешь его, и мигом поправишься».

И вправду помог мандарин, а многими годами позже я узнал, что это он — Лёнька! — из злобы и ненависти своей обрёл всех на верную погибель, а меня, значит, не тронул, потому что я ему помогал.

Ведьма, говорят, какая-то ему в том сообщницей была… 

С тех пор в лесу, почитай, никого и не осталось, домишки обратились в прах. Я все больше в таких вот дуплах живу, а Кощей меня раз в год теми мандаринами угощает.

Несколько лет уж я его не видал, как раз с того дня, когда в вашем доме поселился. Примечаю — ноги стали не те, память совсем прохудилась, борода седеть начала. Ну, думаю, брат-Егорка, стареешь опять без Лёнькиных мандаринов. А тот гляди ж, нашёл меня, вручил чудодейственный фрукт да пригрозил: не приведешь мне девчонку, всех изведу — ни косточки, ни памяти ни от кого не останется, и от тебя в том числе!

Горько мне было на злодейство идти, а куды деваться? Отвёл я Велену в царство Кощеево да там и оставил.

Не губи меня, Василий Горыныч, он ведь клятвенно мне божился, что ни единого волосочка с её головы не упадёт. 

— Лично пересчитаю, — рыкнул дракон, — Показывай дорогу!

Лёнька

— Ты что вытворяешь, вандал-переросток? — в ужасе тоненьким голосом кричал Леонид Илларионович Кощей, широко раскинув руки в попытке загородить собой единственное в саду мандариновое дерево. На глазах несчастного хозяина великолепный двор медленно превращался в уголь и пепел, — Оставь в покое фонтан! Егорыч, что ты стоишь? Помоги!

Стоявший за воротами Леший лишь крепче прижал к себе сидящую у него на руках белку и попятился:

— Э, нет, дружок. С Горынычем ты как-нибудь сам разбирайся, а я тут, в сторонке постою.

— Только не мандарины! — еще звонче завизжал Кощей уже подобравшемуся вплотную и склонившемуся над ним Василию, — На Глухом озере твоя дочь, с Кикиморой! Туда лети! Уходи отсюда!

— Мать моя лягушкой подавись! Что вы здесь устроили?!

Раздавшийся за спиной строгий голос заставил Горыныча умерить пыл и обернуться. Прямо на него смотрела раскрасневшаяся от возмущения и быстрой ходьбы высокая зеленоволосая женщина.

— Ты хоть знаешь, сколько сил я в этот сад вложила? Сколько сорняков вот этими вот руками выполола? Сколько ведер воды под эту треклятое дерево перетаскала? А ну, не перебивай старших! — сорвалась-таки она на крик, видя, как дракон, чуть ли не метая из глаз молнии, пытается ей возразить, — Ни на час отлучиться нельзя — все испоганят, ироды! А ты что стоишь, трясешься? Кощей! Тьфу ты! Лёнька, ты и есть Лёнька! Вот щас возьму прут, и тогда посмотрим, кто тут хозяин! Мандаринами он меня угощает! Велика честь! Да ноги моей здесь боле не будет, сам теперь управляйся!

Повернувшись, женщина бодро зашагала прочь, высоко подняв голову.

— Постойте, э-э-э-э… Кикимора… — растерянно крикнул ей вслед Горыныч, когда Кощей начал выразительно указывать на нее пальцем, изображая на лице невероятную по сложности техники гримасничанья пантомиму, — А Велена где?

— Евдокия Павловна я. А дочка ваша сбежала. Что я вам – девчонка двухсотлетняя, чтоб в догонялки с ней играть?! Всё! Довольно с меня! Прощайте!

Возвращение

И вновь пустились путники в лес, вновь под каждый куст, на каждую высокую ель заглянули, а следов Велены так нигде и не нашли….

— Я, Васенька, конечно, все понимаю, — осторожно начала белка, когда в очередной норе окромя лисы с лисятами никого не обнаружилось, — Но надобно нам ближе к дому возвращаться.

— Без дочки не вернусь, — вяло рыкнул в ответ дракон, — Давай еще раз на болоте посмотрим.

— Да пять раз уже смотрели! Нету ее там. А может, она уж сама домой вернулась али помог кто? В любом случае, тебе отдохнуть надобно: сколько ночей уж не ешь и не спишь?

— Вы отправляйтесь вдвоем, отправляйтесь, — подхватил Леший, — А я покамест еще поищу, да кой-кого поспрошаю. Все ж таки моя вина, что девочка потерялась.

— Не напоминай, Егорыч, не буди во мне зверя, — оскалился было дракон, да тут же вновь сник, — Ладно, белка. Твоя взяла. Давай узнаем, как дела дома, подкрепимся и снова сюда.

— Как скажешь, Василий Горыныч. Полетели!

***

— Что ты здесь делаешь? Как попала сюда? Почему я раньше тебя здесь никогда не видела?

Осторожно принюхиваясь и мягко ступая огромными лапами по пушистому зеленому мху, к Велене все ближе подходил могучий лесной зверь — упитанная, взрослая медведица.

— Я от Кикиморы сбежала, — сделав шаг назад, ответила девочка, — Они с Кощеем меня обманули, украли и здесь у озера спрятать хотели. А я к маме хочу. Да и папа наверняка уже по всему лесу ищет, а ему под горячую лапу лучше не попадаться.

— Лапу? И кто у нас папа?

— Знамо кто — Змей Горыныч! Отвези меня к родителям домой, пожалуйста.

— Хм… Я бы с радостью, да не могу сейчас. Сыночек мой болеет: все лежит, не ест, не пьет, из берлоги выходить не хочет, а что с ним — сказать не может, не умеет пока.

— Может быть, я твоему горю помогу? Меня Леший Егор Егорыч многому научил, я теперь все-все травки лечебные в лесу знаю.

— Ну, худа-то точно не будет. Пойдем, покажу тебе своего Топтыжку.

А Топтыжка в берлоге ревет, горькие слезы на землю льет да лапками в воздухе возмущенно машет. Присела Велена рядом, погладила малыша по загривку, слезы с мордочки утерла да нос потрогала — не горячий ли? А тот только пуще заливается, да сильнее лапками дрыгает.

Вдруг видит девочка — правая передняя лапка у него почти совсем не движется. Взяла ее в руку осторожно, осмотрела и ахнула — аккурат посередине пухлой мягкой ладошки торчала большущая заноза.

Вытащила ее Велена, приложила к ранке пучок свежего мха, сняла с головы свою длинную розовую ленту и перевязала ею медвежонку лапку.

Почувствовал Топтыжка, что боли нет больше, обрадовался, на радостях малины наелся и сразу заснул.

— Спасибо тебе, добрая девочка, — сказала медведица, — За помощь и заботу твою отвезу тебя домой. Забирайся на спину да держись крепче!

***

Тем временем в драконовом замке уж снова вся семья в сборе — бабы плачут, мужики брови хмурят сурово, а где еще искать свою кровиночку — знать не знают.

— Предлагаю! — важно вышагивая по широкому дубовому столу, воскликнула белка, — Кощея казнить! Кикимору и Лешего из лесу изгнать!

— Как ты его казнить-то собралась, ежели он бессмертный?! — поморщился Василий.

— Тю! Бессмертный! Такой большой, а все в сказки веришь? — засмеялась белка, — Ты мандариновое дерево у него в саду видал? А как он в него вцепился, заметил? Это ж непростое дерево! Мандарины на нем молодильные растут: дольку съешь — на целый год помолодеешь. Больше таких деревьев на всем белом свете не сыскать, оттого Кощей забором высоким и отгородился, чтобы ни с кем не делиться.

— Так! — прервал белкину трескотню царь-батюшка, — Казнить и миловать после будем. Сейчас надо понять, где Велену теперь искать?

— Не надо меня искать! – услышали домочадцы свозь открытые настежь окна родной звонкий голосок, — Я сама нашлася!

Онемев от удивления, они высыпали на улицу и увидели перед собой впечатляющее зрелище: маленькая хрупкая бледная девочка с развевающимися на ветру черными волосами в грязной рубахе и почему-то одном сапожке гордо восседала на большом медведе. Она небрежно держала его одной ручкой за загривок, а другой приветственно салютовала родственникам.

— Матушка, только не ругайся! Я платок свой потеряла… ну, и сапог еще…

Лицо Велены выглядело настолько озабоченным потерями, что в следующую секунду весь лес вздрогнул от прокатившегося по нему хохота.

Плача и смеясь одновременно, мама, папа, дедушка и прабабушка, а также белка и прячущий от стыда глаза Леший сначала целовали ребенка и обнимали медведя, потом целовали медведя и обнимали ребенка, и все никак не могли успокоиться и поверить в свое счастье.

Ошалевшая от такого напора медведица, наконец, выпуталась из сонма рук.

— Ну, довольно. Мне домой пора, ребятенок ждет.

— Спасибо тебе большое! Ты приходи к нам, не стесняйся. И малыша своего приводи, — утирая слезы, сказала Маняша, — Самый лучший мед и самая свежая рыба вас всегда здесь ждать будут. Вовек мы пред тобой в неоплатном долгу за доченьку нашу!

Всех помиловать!

— Предлагаю! — вновь завелась белка, когда отмытую и переодетую в розовую с белыми зайчиками пижамку Велену накормили и уложили спать, — Кощея…

— Прекрати! — нахмурилась баба Яга, — Казнить никто никого не будет. Дело-то удачно завершилось.

— Сегодня, — многозначительно уточнил Василий.

— Вот именно! — согласился Алексей Захарович, — А ежели завтра он снова какую-нибудь пакость нам придумает?

— Не злодей он, — вступилась за Кощея Маняша, — А просто одинокий человек, который всю жизнь рос без любви.

— И что ты думаешь? Сейчас полюбишь его, и он в миг изменится? — насмешливо спросила ее белка, уперев лапы в бока.

— Кого? Кощея?! — вскинулся Василий и в глазах его на секунду вспыхнуло пламя.

— Ну почему сразу я? Что, больше никто не сыщется?

— За столько сотен лет не нашелся, — покачала головой Яга и задумалась, — А что, если…

***

Ласковые теплые морские волны нежно обнимали берег, поросший редкой травой, на которой, умиротворенно глядя на бескрайнюю синь, сидела Марфа Ивановна. Ее легкий белоснежный сарафан резко контрастировал с приобретшей бронзовый оттенок кожей, а босые ноги утопали в чистом горячем песке.

Ее блаженное бездействие нарушил резкий порыв ветра, глухой стук и звонкое «Ай!». Обернувшись, Марфа Ивановна увидела перед собой дракона и поднимающегося с земли тщедушного белобрысого мужичка в мятом сером костюме и с корзинкой в руках.

— Это еще что за фрукт? — прищурилась женщина, сложив руки на груди.

— Мандарины. Волшебные, — ответил ей мужичок, беспокойно ища взглядом возможные пути отступления.

— Мандарины я вижу. Ты кто такой? Вася, кто это? Зачем ты его сюда притащил?

— Леонид Илларионович Кощей! — бодро отрапортовал Василий, обернувшись человеком, — Теперь он будет жить здесь, с вами.

— А-а-а-а… Никак тоже ссыльный? Ну и чем же ты нашей Маняшке насолил? — вновь обратила свой взор на Кощея Марфа.

— Жениться… хотел… На дочери ее…

— Не напоминай! — зарычал Вася под громкий хохот Марфы Ивановны.

— Ой, уморил! Ой, бока болят от смеха! Только вот что, — вновь прищурившись, сказала женщина, — Вези-ка ты его, Вася, прочь. Тебе что, островов в море мало? Скинь на другом, мне соседи без надобности.

— Нельзя ему одному. Пропадет, — усмехнулся в ответ Василий, — Да и вам компания пригодится. Все, мне пора! Мандаринами только не увлекайтесь, я вам пеленки менять не стану.

— Ну, Васька! Попадись мне еще! — погрозила вслед улетающему дракону Марфа.

— А вы рассольник варить умеете? — раздался за ее спиной голос Кощея.

***

И снова в царстве мир и покой настали. Леший был великодушно прощен; Кощей к Марфе на остров отправлен, да говорят, так хорошо прижился, что и мысли свои о побеге давно позабыл; а Кикимора теперь за Алексеем Захаровичем во дворце присматривает — так и не смогла после стольких лет жизни с удобствами заново к болоту привыкнуть.

В драконовом семействе тоже благодать: Маняша с Ягой заготовки на зиму крутят, Горыныч с белкой границы охраняют, а Велена растет и братика просит. Кто знает, может когда-нибудь и подарят.

Часть 3. Битва престолов

«А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад…» , — мурлыкала себе под нос Ядвига Ивановна, заплетая длинные волосы правнучки Велены в косу.

Девочка, нетерпеливо притоптывая ножкой, не оставляла попыток вырваться из заботливых рук Яги на свободу.

— Ба, ну давай быстрее! Меня же ждут!

— Подождут! Я потом не собираюсь весь вечер колтуны на головушке твоей садовой разбирать! И не вертись как веретено! Немножко осталось.

Вздохнув, Велена привстала на цыпочки и выглянула в окошко: возле дома бабы Яги, где и гостила теперь девочка, уже собрались ее верные друзья и знатные выдумщики новых игр — зайцы Тося и Бося и медвежонок Топтыжка, лапу которого она спасла от занозы.

— Платок надень! — крикнула Ядвига Ивановна вслед рванувшей на улицу, едва была завязана последняя лента, Велене, — И далеко не убегайте, не то живо домой к матери верну!

На дворе стояла золотая осень. Опадающие с деревьев листья мягким разноцветным ковром устилали землю, маленькие лесные жители спешили пополнить свои запасы последними в этом году грибами, шишками, ягодами и орехами, звери покрупнее утепляли свои жилища, а медведи готовились к зимней спячке.

— Что же это получается, Топтыжка? Мы с тобой теперь до весны не увидимся? — уплетая большое красное яблоко, спросила девочка у медвежонка.

— Я и сам так долго спать не хочу, но мама сказала — надо, — вздохнул он в ответ.

— Не печалься, Велена! Мы-то в спячку не уходим, — подхватили Тося и Бося, — Будешь с нами играть… Ой, что это?

Прижав уши, зайцы спрятались за Велену и притихли: земля вокруг них начала дрожать, зашумели, закачались и с громким треском стали ломаться кусты и ветки на деревьях.

Присмотревшись внимательнее к лесной чаще, друзья увидели, как мимо них очень быстро скачут крупные, все как один черные кони с облаченными в черные же одежды всадниками на широких сильных спинах.

— Интересно, кто они и куда так мчатся? — вслух подумала девочка, — Святые ёжики, в той стороне бабы Яги дом!

Когда запыхавшиеся друзья приблизились к дому Ядвиги Ивановны, её, уже связанную по рукам и ногам и с кляпом во рту, черные рыцари (так окрестила их про себя Велена) усаживали на одну из лошадей. Завидев девочку, они так же быстро схватили и ее, а потом вихрем умчали обеих прочь.

Казимир Судимирович

«…За сим повелеваю в месячный срок выполнить все условия означенного выше договора и привезти в Наш дворец принцессу Марию Алексеевну для подготовки к свадебной церемонии.

В противном случае Нами будут предприняты меры для урегулирования возникших разногласий путем жестокой кровопролитной войны.

С уважением, царь Казимир Судимирович».

Отложив письмо, которое вслух зачитывал дочке, в сторону, Алексей Захарович закрыл глаза и устало потер виски.

— Как же так, батюшка? Что это за договор такой? Когда вы его заключили? — спросила отца Маняша.

— Маленькая ты была. Тогда царством еще Судимир управлял и другом мне был хорошим и верным. Вот и сговорились мы, что поженим детей наших, когда вырастут. В то лето, когда ты к Василию сбежала, Судимира не стало, а трон занял его сын. Поговаривают, что человек он умный и смелый, однако жестокий и непримиримый. Ума не приложу, с чего он сейчас про этот договор вспомнил?

— Да какая теперь разница? Ни замужество мое, ни ребенок его не смущают. Что делать прикажешь, батюшка?

— Не боись, родная. Отобьемся, — усмехнулся в усы Алексей Захарович и обнял дочь, — Надо будет воевать, значит, повоюем.

— Как ты себе это представляешь, папа? У него рать, военному делу обученная, кони боевые, свирепые, а у нас коровы да мужики с топорами и косами. Погубит он нас, всех до единого погубит.

— Это мы еще поглядим, — насупился государь и задумчиво подергал себя за бороду, — А Вася, собственно, где?

— Да должен бы уже вернуться. На остров улетел.

— Ну, я уж теперь его не дождусь, домой поеду. Пущай сам ко мне залетает — поговорим, подумаем, спланируем все как следует.

Вот только уехать царь-батюшка не успел: едва они с дочкой вышли из дворца, налетели на драконову полянку черные рыцари, окружили. Кони вороные в нетерпении копытами бьют, в бой смертный рвутся.

Посередине мрачной процессии на белоснежном жеребце с длинной, пепельного цвета гривой восседал статный молодой мужчина. На нем была надета ярко-красная рубаха, поверх нее — блестящие на солнце начищенные ламмилярные (пластинчатые) доспехи и наборный пояс, украшенный драгоценными камнями, а также красные шаровары и высокие кожаные сапоги. К седлу его боевого коня, как и положено, были приторочены длинный острый меч и щит с изображением волка.

Черты лица мужчины были довольно резкими, грубыми, словно вытесанными из камня, однако не лишенными привлекательности: его квадратный подбородок сглаживала аккуратно подстриженная черная борода, над полными губами красовались густые черные усы, на высокий прямой лоб ниспадали густые черные кудри, а глубокие серые глаза, казалось, смотрели прямо в душу.

— Казимир, — шепнул Алексей Захарович Маняше, и та, выйдя на шаг вперед, поклонилась высокопоставленному гостю.

— Доброго дня вам, Казимир Судимирович! С чем пожаловали, по какой нужде в такую глушь забрались? — спросила принцесса.

— Коли батюшка Ваш здесь, Мария Алексеевна, то о моих нуждах Вам уже все известно. Согласно уговору наших родителей, нам с Вами должно сейчас пожениться. Отказа не приму, в противном случае изволю страшно гневаться.

— Помилуйте, государь! Вы ведь знаете, что я уже замужем!

— Брак с этакой рептилией действительным признать нельзя, — улыбнулся Казимир Судимирович, — А посему других препятствий нашей свадьбе я не вижу… Погодите возражать! — вскинул он руку, увидев, как Маняша пытается ему что-то ответить, — Змей Ваш крылатый в волшебные цепи закован — ни Вас вспомнить, ни в человека обратиться он более не может. Баба Яга, во избежание диверсий с ее стороны, брошена в темницу, а девчонка заточена в высокую, хорошо охраняемую башню. Из уважения к вашему отцу и его подданным я не явился с войском в ваше царство. Однако, если Вы предпочтете нарушить договор, мне придется уничтожить все, что имеется в распоряжении вашего семейства.

Заплакала принцесса, да делать нечего: попрощавшись с отцом, села она на коня позади жестокого царя и уехала с ним в его владения.

В дорогу

Тем временем к дубу Егор Егорыча во весь опор, с елки на сосну, а за ней — на березу и далее, мчалась, не видя дороги от застилающих глаза слез, белка. Еще недавно видела она, как увозили черные рыцари ее друзей, а проследив за ними — как заточили Велену на самой макушке высокой каменной башни, а бабу Ягу бросили там же в подземелье.

Но самым страшным для нее оказалось то, что Вася был к этой башне прикован длинной крепкой цепью и ни на плач дочери, ни на увещевания белки никакого внимания не обращал.

— С ума ты сошел что ли? — кричала она ему, потрясая в воздухе крохотными лапками, когда ускакала черная свита Казимира, — Дергай цепь, хватай наших и айда отсюда!

Дракон лениво повернул голову на звук, одним глазом внимательно посмотрел на ругающую его малявку, а потом взял да и сдул ее с ветки смесью дыма и пепла из ноздрей.

— Так, да? Чихать ты на меня хотел, значит? Ну, погоди! — совсем рассвирепела белка, — Я тебе это припомню, друг!

Добежав до жилища Лешего и дав себе времени передохнуть, она что есть силы замолотила кулачками по коре дуба.

— Егорыч! Выходи сейчас же! Беда у нас, такая беда!

— Знаю я, что беда, — раздался из дупла глухой голос Лешего, — Весь лес уж знает. Да только мы-то с тобой чем можем помочь? Не наша это битва.

— Ах ты, трусливый хитрован! Выходи немедля, или я от твоей заплесневевшей дыры и щепки не оставлю!

— Вот что вы меня все пугаете? — кряхтя и охая, бубнил себе под нос Егорыч, вылезая из дупла, — То Вася, то ты…

— Нет теперь Васи, а дракон полоумный есть! Велька с Ягой под замком, Маняшу царь Казимир к себе во дворец уволок, Захарыч занемог — лежит, в себя не приходит, Кикимора за ним ухаживает. Получается, нам с тобой теперь всех спасать придется!

— И кто здесь еще полоумный? Ты против конного войска выступить собралась али Горынычу голову отрубить? — рассердился Леший.

— Есть у меня одна идея, — хитро улыбнулась белка, — Нам теперь только Кощей с Марфой помочь могут, но до них сначала добраться надо, а потом уговорить.

— Обманут! Обманут и глазом не моргнут! Опомнись! Да и что могут сделать эти два злодея на пенсии?

— На этот счет тоже мысли имеются. Ты мне только помоги до острова доплыть, одной мне не справиться!

— Ладно, уговорила. Лодка-то хоть есть?

— Есть, Егорушка! Все есть! Поплыли скорей!

Козя

Маняша стояла посередине огромного зала своего самопровозглашённого жениха и не знала, куда деть взор: от уложенного затейливой разноцветной мозаикой пола кружилась голова; свет от десятков массивных люстр, свисающих с потолка на разную длину, слепил глаза; тяжёлые красные гардины на окнах превращали льющийся сквозь них солнечный свет в кровавую дымку; а ярко-красные диваны, хаотично расставленные по углам и вдоль стен, лишь подстегивали и без того клокотавшую в душе принцессы ярость. 

— Дома можешь называть меня Козя, — покровительственно похлопывая Маняшу по руке, вдруг сказал монарх, проводящий ей экскурсию по своему дворцу, — Разумеется, если нас никто не слышит.

— Козя? — не поверив своим ушам, спросила девушка и повернулась к нему лицом. В её взгляде было столько ярости, что, казалось, скоро она начнёт метать им молнии.

— Ну да. Не чужие ведь люди, — и ухом не повёл Казимир Судимирович, правда, руку невесты всё же отпустил и сделал шаг назад.

— Ты! Обидел мою семью и друзей! Забрал меня из родного дома! Посадил под замок мою дочь!!! А теперь хочешь, чтобы я тебя именами ласковыми величала?! Зачем вообще тебе этот брак, ты же меня даже не знаешь?!

— Решение это сугубо политическое. Мне земли новые нужны, чтоб было где солдат расквартировывать. И потом, уговор есть уговор. Прекрати немедленно истерику! — в один миг из кажущегося спокойным и мирным царь вновь превратился в сурового и деспотичного, — Заметь, я оставил всю твою родню в живых. Считай, это мой тебе подарок на свадьбу. Будешь дерзить — передумаю!

Широкими шагами Казимир покинул зал, а вокруг Маняши тут же завертелась дюжина служанок. Со слезами принцесса наблюдала, как они снимают с неё мерки, прикладывают к телу десятки разнообразных тканей, распускают и вновь собирают волосы, слушала, как обсуждают фасон её свадебного платья и спорят, какие лучше подойдут цветы… 

— Вам лишь бы трещать да не работать! А девка-то, небось, голодная! — вдруг услышала за спиной Маняша строгий, но в то же время мягкий женский голос.

Обернувшись, она увидела совершенно круглую, маленькую бабушку в просторном белом халате и высоком белом колпаке. Её румяное от печного жара лицо и по локоть покрытые мукой руки подсказали девушке, что перед ней стоит повариха, а веером разбегающиеся от уголков глаз морщинки и ямочки на щеках — что по натуре своей она очень добрая и смешливая женщина.

— Пойдем-ка со мной, красавица, пока эти свиристелки не заговорили тебя до смерти, — улыбнулась она Маняше и, схватив её за руку, потащила за собой, — Сейчас чайку попьем, я тебя пирогом угощу…

— Но государь велел… — возразила было одна из служанок и осеклась под взором боевой поварихи. 

— Всём цыц! Успеете ещё! Ежели что, скажете, что баба Тоня приказала! Баба Тоня — это я, — вновь повернулась женщина к принцессе, — Ну пошли, а то у меня там каша пшенная пригорит. Уж больно наш Казимир кашу пшенную уважает… 

***

На кухне у бабы Тони кипела жизнь: вокруг сновали повары и поварята, котелки кипели, сковороды шипели, пироги в печи румянились, на вертеле в большом камине, роняя на горячие угли шкворчащий жир, жарился крупный поросенок.

— Вот тут, в уголочке, присядь, не то зашибут. Нынче все на ушах — к такому большому празднику многое надо успеть, а сроку-то всего неделю выделили.

— Как неделю? — ахнула Маняша.

— Видать, сильно наш государь жениться хочет, — засмеялась пробегающая мимо девушка с корзиной ощипанных кур.

— Я вот тебе сейчас! — погрозила ей скалкой повариха.

— Ой, да ладно тебе, баб Тонь! Можно подумать, не видел никто, как он здесь суетился: наряды, ткани и драгоценности скупал, указаний всём надавал… Хлыща какого-то заграничного вызвал, чтоб тот по последней моде свадьбу ему организовал! А тот только ходит теперь, глазищами чёрными на всех зырк-зырк. Страшно, ей-богу! Словно чëрт!

— Брось языком молоть! Лучше курами займись, пока не протухли! — отрезала баба Тоня и вновь обратилась к принцессе, — Ты пей чаëк-то, пей. А Казимира не бойся. Это с виду он такой — гордый завоеватель, а в душе дитя дитëм. Не достало ему в жизни ласки материнской, рано она нас покинула. Теперь вот и отца не стало… 

— Ну, знаете! Я тоже без матери росла! — не выдержала Маняша, — Однако ж, к китайскому императору, например, не поехала и жениться на себе не потребовала!

— Ты, девонька, не шуми. Подкрепись лучше и к портным отправляйся. Некогда нам с тобою лясы точить. Всё одно — как приказал Казимир Судимирович, так и будет.

«Моя радость»

И лишь на острове тишь да благодать… Ну, если не брать в расчет некоторые небольшие межличностные разногласия.

— Лёня! Скажи мне, я толстая? — донесся из кухни новенького, недавно отстроенного и обустроенного по последнему слову техники дома нарочито бесстрастный женский голос.

Леонид Илларионович Кощей, почесав пузо через видавшую слишком многое на этом острове рубаху, вжался в диван в тщетной попытке слиться с ним воедино или хотя бы принять его цвет.

— Лёнь, ты чего молчишь-то? — голос с уже недовольными нотками материализовался на пороге гостиной, приняв облик не лишенной привлекательности женщины той самой комплекции, которую на Руси непременно бы назвали «кровь с молоком», а сейчас совсем не поэтично величают «широка в кости».

Марфа Ивановна, а это была именно она, будучи женщиной властной и строгой, а также безмерно скучая от невозможности развернуться во всю мощь на маленьком острове, принялась за Кощея со всей ответственностью — воспитывала, опекала, заботилась и даже нянчилась порой как с маленьким ребенком. Впрочем, неустойчивую женскую психику никто не отменял, и дни, когда Марфушеньке особенно сильно хотелось устроить хоть какой-нибудь скандал, Лёня совсем не любил.

Вот и сейчас, глядя, как она помахивает разделочной доской в воздухе и явно ожидает от него неправильного ответа, он притворился слепо-глухо-немым и наивно похлопал глазками.

— А? Что ты сказала?

— Я говорю — скажи, я толстая?

— Нет, конечно! Ты совсем-совсем не толстая, — поспешил заверить он ее, совершенно справедливо полагая, что разговор на этом не закончится.

— Вчера на столе лежал приличный такой кусок сыра. А ты ведь знаешь, как я люблю сыр, — вкрадчиво начала Марфа Ивановна, мягко, словно кошка, но неумолимо, как ледокол, надвигаясь на Кощея, — И вот просыпаюсь я, а сыра нет. Ты всё съел, вероятно, чтобы фигуру мою поберечь?

— Да что ты, в самом деле?! — вскочил с места Кощей, прикидывая возможные пути отступления. Увы, дорогу к двери прочно загородила Марфа, а прыгать в окно было совсем не солидно, — Там кусочек-то был крошечный, ну попил я чаю, ну…

— Чаю ли? — недоверчиво прищурилась Марфа.

— Только не заводись, — примирительно поднял руки Леонид, — Ну жахнул я кофейка чашечку…

— Ты же знаешь, что тебе нельзя! У тебя же сердце! — Марфа Ивановна устало присела на диван и тяжело вздохнула, — Вот скажи мне, что ты за человек?

Лучик заходящего солнца, пробравшись сквозь неплотно задёрнутые занавески, скользнул по стене, спинке дивана и запутался в волосах женщины, а один непослушный завиток выбился из строгой прически и шаловливо щекотал её раскрасневшуюся от возмущения щёчку.

И Лёня невольно вновь залюбовался Марфой Ивановной: не смотря на всю свою статность и грозность, сейчас она выглядела такой трогательной и хрупкой, что он был готов на что угодно, лишь бы вернуть улыбку на давно уже ставшее родным прекрасное лицо.

— Марфушенька, душенька, ну не ругайся. Хочешь, я тебе этого сыра у Горыныча завтра три кило закажу? — сказал Кощей, присев рядом и обнимая ее за плечи.

— Вот ещё! — фыркнула она в ответ, силясь строго нахмурить брови, — Зятя надрывать.

Но улыбка, та самая, которую так хотел увидеть Леонид, уже медленно, словно скромный весенний бутон, расцветала на её устах.

— Пошли ужинать что ли, подхалим, — легонько шлепнула его по коленке Марфа, встала и бодро направилась в сторону кухни.

— Иду, моя радость, — тихонько прошептал он в ответ, однако по ее улыбке было понятно, что она его услышала.

***

— Какая прелесть! Ты погляди, как спелись, голубчики! — раздался за окном звонкий голосок.

Выглянув, Кощей увидел сидящую на карнизе белку. Морская вода, щедро обливавшая ее во время путешествия, теперь застыла на ее шерстке белыми кристалликами соли, отчего сама она теперь казалась седой. Под окном, лохматый и совершенно выбившийся из сил, стоял его давний друг Егор Егорыч.

— Вы как здесь оказались в таком виде? А Горыныч где? — спросил Леонид у измученной парочки, а потом сразу закричал в сторону кухни, — Марфушенька! Еще два прибора организуй, у нас гости!

— Ни иначе, ты совсем свою голову бедовую спёк, — крикнула она в ответ, разливая по тарелкам ароматный суп из белых грибов, — Откуда гости на необитаемом острове?

— А ты иди, посмотри.

Наскоро вытерев руки ярко-желтым кухонным полотенцем и им же смахнув невидимую пыль со стола, Марфа Ивановна вновь вышла в комнату и увидела за раскрытыми Кощеем занавесками белку и Лешего.

— С чем пожаловали? — уперев руки в бока, спросила она путников.

— Может, все-таки накормишь сначала? На ногах ведь не стоят, — ответил за них Кощей.

— Ага, а потом в баньке попарю и спать уложу! Ты забыл, наверное, что из-за них в том числе мы с тобой тут теперь находимся?!

— Ну полно, полно ворчать, Марфушенька. Не зря ведь они такую дорогу осилили, значит, случилось что-то…

— Долго препираться будете али нам потом зайти, через год? — не выдержала белка, — Там люди пропадают, родные, между прочим!

— Пропадают, говоришь? — нахмурилась женщина, — А ну, заходите в дом. Да соль-то, соль на пороге стряхните!

И рассказала белка, какая беда в их царстве приключилась. Долго слушали ее Марфа и Кощей, пока Леший суп грибной наворачивал да сладким чаем отпивался.

— Вот и подумали мы, что из любви к родному дому не позволите вы Казимиру к рукам все прибрать, поможете наказать его за бесчинство и освободите наших друзей, — закончила она и выжидающе сложила лапки на груди.

— И чем же мы сможем помочь? — удивилась Марфа, — Ни сил у нас, ни способностей…

— А что я тебе про пенсионеров давеча сказывал? — довольно поглаживая себя по животу, обратился Леший к белке, — Только зазря из дупла меня вытащила.

— Я тебя в это дупло скоро так заколочу — вовек потом не отковыряют! — огрызнулась та, а потом повернулась к Кощею и Марфе и улыбнулась, — Есть у вас силы, и способности есть. Во-о-он там, под лавкой, в корзинке припрятаны.

Мандарины

— Фрукты! Кому заморские фрукты?!

Яркие, духмяные, продам только дворянам!

На монеты не скупись — станет сочной, сладкой жизнь!

Отойди купец покуда — торговаться я не буду!

Дольки — россыпь янтаря: товар для батюшки-царя!

Эдак надрывался, прохаживаясь по длинным торговым рядам, Егор Егорович. В руках он нес корзинку мандаринов, добытых у Марфы с Кощеем.

Площадь под Казимировым дворцом кипела: богатейшие купцы, искуснейшие ремесленники и талантливейшие артисты собрались на большую предсвадебную ярмарку, которую повелел открыть сам государь.

Со всех сторон сыпались предложения купить по самой выгодной цене домашнюю скотину, продукты, сладости, ткани, украшения и кухонную утварь. Артисты песнями и танцами зазывали на праздник народ. Бойкие мальчишки сновали меж взрослыми, как мальки промеж щук, стараясь стащить с прилавка какого-нибудь зазевавшегося торговца леденец послаще или баранку побольше.

И только Леший ничего не покупал и свой товар продавать не спешил…

Постепенно сужая свой маршрут, через какое-то время он стоял уже практически у царских ворот и продолжал кричать что есть мочи:

Купит царь такое чудо,

Сложит на златое блюдо,

Съест кило за три присеста —

Влюбится в него невеста!

Услыхал нашего глашатая Казимир Судимирович, заинтересовался. Отправил слугу узнать, что за чудодейственные фрукты тот продает.

— Эй, бедолага! — надменно поманил Лешего пальцем слуга, выйдя за ворота, — Что это за плоды у тебя такие диковинные?

— Мандарины это, Ваша светлость. Фрукт южный, для царского здоровья очень нужный.

— И почем продаешь?

— Много брать мне совестно, да только детки плачут горестно. Разойдемся полюбовно — мешочка серебра довольно.

— Они хоть вкусные? — брезгливо помял ладошкой слуга один из них.

— Вкусные, сладкие — на них вся ярмарка падкая. Я ж никому не продаю — несу все батюшке-царю.

— На-ко вот, возьми, — слуга вытащил из-за пояса тугой кошель и бросил Лешему, — Но смотри, прохвост, ежели обманул…

— Что ты, что ты?! Мне с вами ссориться неохота! Неси царю-то, поспешай, да никого не угощай. Постой! Не знаешь ведь, как исть! Сначала ты его почисть. Но фрукт только царя достоин… Всё, ухожу я, будь спокоен.

Чуть не бегом припустил Егорыч с площади и остановился лишь на крайней улице, где в неприметной кружечной ожидали его возвращения Марфа Ивановна и Кощей.

— Ну как, получилось? — чуть не хором спросили они, едва он плюхнулся на стул рядом с ними.

— Я привыкши жить в лесу — чую, что не то несу… тьфу ты, в роль вжился! Непривычно мне было, говорю. Народу тьма, все толкаются, перекрикиваются… Но вроде удачно все вышло. Слуга мандарины купил, а про сюрприз в них не знает.

— Леший Егорка объегорил ловко! — довольно потер ладошки Лёня, — Тогда за белкой нынче черед… Даст Бог, и она справится.

***

Тем временем корзина, полная ярких, ароматных, оранжевых фруктов уже стояла в кладовой Казимира Судимировича.

— Экие диковинные яблочки! Видел когда-нибудь такие? — спросил он у принесшего их слуги.

— Нет, Ваше Величество, не видел. Знаю только, что шкурку с них надобно снять.

— Темнота! Ладно, прибери пока в сторонку, да гляди, чтоб никто не покушался! Завтра на свадебный стол поставим.

Однако, только за слугой закрылась дверь, закачалась корзинка, ходуном заходила так, что посыпались мандарины из нее на пол, а вслед за ними выпрыгнула наружу и белка.

— Фу-ты, ну-ты! Чуть не задохнулась, — проворчала она, закинула просыпавшиеся фрукты на место и стремглав бросилась на поиски принцессы.

Принюхиваясь и прислушиваясь, белка успела осмотреть уже добрую половину просторного, трехэтажного дворца, когда вдруг за одной из чуть приоткрытых дверей услышала тихие горькие всхлипывания. Заглянув внутрь комнаты, она увидела Маняшу сидящей на широкой, покрытой бархатным пологом кровати и промакивающей мокрые от слез щечки уголком красного, в тон пологу, покрывала.

— Тю! Ежели ты решила своего будущего муженька прямо вместе с домом утопить, то реветь надо бы чуть посильнее! — сказала белка и прыгнула принцессе на колени.

— Белочка! Миленькая! Ты здесь откуда? — закричала Маняша и крепко прижала подружку к груди.

— Если ты меня сейчас задушишь, — прохрипела та в ответ, — Я тебе ничего рассказать не смогу!

Смеясь и плача одновременно, девушка ослабила объятия и белка, вывернувшись из ее рук, принялась деловито расчесывать лапками свой хвост.

— И кричать, между прочим, тоже не надо. Слушай и не перебивай.

Рассказала белка, как черные рыцари Велену с Ягой похитили, как Василий в драконовом обличье никого не узнает да огнем пышет, как они с Лешим до острова добрались и заручились поддержкой Марфы Ивановны и Кощея…

— С ума вы сошли что ли?! Нашли, кому судьбу нашу доверить! — закричала Маняша.

— Сказала ведь — не ори и не перебивай, — возмущенно прошептала белка, — Мандарины мы привезли молодильные. Только они нам теперь и помогут.

Свадьба

Богатые, порой излишне вычурные экипажи стройными рядами заполнили дворцовую площадь.

Глашатай сорвал голос до хрипоты, объявляя каждого вновь прибывшего гостя, а официанты валились с ног от усталости, разнося присутствующим подносы с экзотическими закусками и хрупкими высокими бокалами с напитками.

В главном зале, где вот-вот должно было начаться торжество, накрыли длинный десятиметровый стол. Золотые столовые приборы, хрусталь и фарфор блестели в ожидании выноса первых блюд свадебного пира, а высокий, инкрустированный драгоценными камнями, резной трон во главе стола — своего хозяина и его прекрасной невесты.

От огня сотен свечей и работающей на полную мощность находящейся в подвальном помещении кухни стояла невообразимая духота. Дамы покрепче, обливаясь потом и обмахиваясь гигантскими веерами, были твердо настроены выстоять мероприятие от начала до конца, более хрупкие падали в обморок по пол дюжине за раз и выносились кавалерами на давно уже не свежий воздух — как-никак, в каждый экипаж были запряжены не менее трех коней.

И без того невыносимую обстановку окончательно портил настраивающийся в углу зала оркестр — от какофонии звуков музыкальных инструментов и стремящихся перекричать их людей хотелось непременно зажать уши руками или сразу оглохнуть.

— Пока не явится ко мне государь, я к гостям не пойду! — кричала Маняша на испуганных служанок, сбившихся у порога ее комнаты на третьем этаже.

— Помилуйте, Ваше Высочество! Не положено ведь жениху платье невесты до свадьбы видеть! — опустив глаза, чуть не хором лепетали те в ответ.

Бросив взгляд в зеркало и вновь невольно залюбовавшись пышным кружевным, расшитым белоснежным жемчугом платьем с длинным струящимся шлейфом, невеста недовольно топнула ножкой, обутой в белую лаковую туфельку.

— Да он же сам мне его покупал, бестолковые!!! Живо доложите Казимиру, что я его жду!

Кланяясь и толкая друг дружку в узком дверном проеме, служанки, наконец, удалились, а вскоре принцесса услышала из коридора четкие, размеренные, строевые царские шаги.

— Традиции надобно соблюдать, Мария Алексеевна, — с укором сказал Казимир Судимирович, войдя в комнату, — Что за спешка?

От великолепия новоиспеченного жениха, казалось, готовы были померкнуть звезды: на его красном костюме, затейливо переплетаясь, расцветали вышитые золотой нитью лилии, голову украшала высокая корона, а пальцы — тяжелые драгоценные перстни с такими камнями, названий которых Маняша даже не знала.

— Козя, — ласково улыбнулась ему она, — А где сейчас те красивенькие оранжевые яблочки, что ты давеча у торговца покупал?

— В кладовку приказал отнести, — удивленно ответил царь, — А почему ты спрашиваешь?

— Да потому что до свадьбы ты обязательно должен их съесть. Не слыхал разве, что про них на ярмарке сказывали? «Съешь кило за три присеста — влюбится в тебя невеста!». Зачем же неволить меня в то время, когда я сама могу тебя полюбить сию же секундочку?

Задумался государь: «И вправду. К чему мне лишние проблемы? Фрукты те, судя по всему, волшебные, не зря я за них столько серебра отдал. Пущай влюбится в меня принцесса по-настоящему!».

Решив так, приказал он слугам немедленно доставить в Маняшины покои мандарины, а когда их принесли — стал уплетать за обе щеки.

«Дольку съешь — на год помолодеешь!» — вспомнила принцесса белкины слова и ужаснулась: как бы не переел Казимир и не сгинул совсем с земли-матушки. Не успела она так подумать, единожды только мгновенно моргнуть, как в комнате раздался требовательный крик младенца.

На полу перед Маняшей в ворохе блестящей красной ткани сидел пухлощекий, с желтым, как у цыпленка, пушком на голове ребенок, тянул свои маленькие ручонки к корзине с мандаринами и натужно вопил.

— Горелые пироги! Козя?! Это ж как так получилось? — прижав к сердцу зажатую в ладони большую поварешку, закричала прибежавшая на звуки детского плача баба Тоня.

— Может, у него аллергия на цитрусовые? — услужливо подсказал показавшийся из-за широкой спины женщины поваренок, сочувственно глядя, как на щеках надрывающегося ребенка от натуги расцветают большие алые пятна.

Свобода!

Темная ночь освещалась мягким светом желтого полумесяца в обрамлении миллиардов звезд. Его холодные лучи выхватывали из мрака беспокойные верхушки деревьев и высокие холмы, окружающие крохотную полянку, над которой величественно возвышалась каменная башня.

Под башней, похрапывая и выпуская в воздух дым вперемешку с пеплом, то и дело бдительно приоткрывая один глаз для беглого осмотра территории, дремал дракон.

— Тише! Тише, я вам говорю! — рассерженно зашептала Марфа Ивановна своим спутникам, которые, по ее мнению, слишком громко шуршали кустами, среди которых сделали засаду и наблюдательный пункт, — Неужели хотите, чтобы ентот крокодил от нас одни угольки оставил?!

Кощей укоризненно взглянул на женщину — мол, мы и так тише воды ниже травы — а Леший не преминул ответить:

— Мы вообще-то даже не двигались. Лучше скажи, как нам дальше быть? Вася невменяемый, до Велены с Ягой не добраться…

Кусты вновь предательски заходили ходуном, но теперь уже стало ясно, что никто из присутствующих тому не причина.

— Кто здесь? — сжавшись от страха, прошептал Кощей.

— Апчхи! — тоненько пискнул кто-то в ответ и зашмыгал мокрым носом, — А я тебе говорил, что из-за такой росы непременно простыну!

— Ну-ка! Выходь по одному! — строгим шепотом скомандовал Егорыч, взяв в руки на всякий случай увесистую корягу.

Как и велено было — по одному — в убежище друзей ловко прыгнули два зайца, а следом, треща ветками и шурша травой, ввалился упитанный увалень-медвежонок.

— Святые ежики! Это же друзья Велены — Тося, Бося и Топтыжка! — обрадовался Леший, — Вы что тут делаете?

— Мы Велену хотели спасти, — снова шмыгнув носом, ответил Бося, — Даже подкоп рыть начали, но эта зверюга нам все время мешает.

— Это вы про медведя что ли? — усмехнулась Марфа Ивановна, глядя, как тот безуспешно и очень шумно пытается удобно устроить свое тело на таком ограниченном пространстве.

— Это мы про дракона, — обиженно засопел Топтыжка, — Мне в спячку скоро, вот я жирок и нагулял…

— И много успели прокопать? — спросил Кощей.

— Да уж почти закончили, чуть-чуть осталось. Только и дракон, похоже, смекнул, почему мы всегда на одно и то же место приходим, и теперь всегда рядом с ним лежит, — с сожалением ответила Тося.

— Выходит, Васю надо как-то отвлечь, — задумчиво проговорила Марфа Ивановна.

— Да? И где ж ты таких дураков сыщешь? — недоверчиво усмехнулся Леший.

— Здесь, — ответила женщина и хитро улыбнулась, — Слушайте, что я придумала.

***

«Хей, чудище!», «Иди сюда, громила!», «Апчхи!», «Не поймаешь! Не поймаешь!» — звучали из разных уголков леса разные голоса, заставляя злого дракона реветь, метать огонь и метаться на длинной цепи из стороны в сторону.

Под этот шум, устроенный Лешим, Кощеем, Босей и Топтыжкой, на противоположной стороне башни Тося и Марфа Ивановна завершили работу над подкопом и оказались, наконец, внутри нее.

Открыв тяжелую крышку подвала, они освободили из его темного плена Ядвигу Ивановну и вместе поднялись по крутой винтовой лестнице на самый верх — туда, где горько рыдала запертая снаружи на большую металлическую задвижку безутешная узница Велена.

Обстановка в помещении была самая что ни на есть спартанская: каменные, кое-где покрытые зеленым мхом стены и пол; простые деревянные стол и стул; на столе — глиняные кружка и миска; вместо кровати — деревянные полати с расстеленным на них соломенным матрасом; под кроватью — пузатый ночной горшок. Ни ковриков, ни занавесок женщинами обнаружено не было.

— О-о-ой! Ты чего ревешь-то? — войдя в комнату и достав из кармана фартука маленький стеклянный сосуд, спросила Марфа, — Ну-ка! Такая большая девка, а ревешь! Не стыдно?

Ласково улыбаясь девочке, женщина вытащила из сосуда пробку и принялась собирать в него Веленины слезы прямо с ее щек.

— Думаешь, поможет? — с сомнением спросила Ядвига, глядя на эти манипуляции.

— У Маняши однажды получилось, — усмехнулась та в ответ, — А в правнучке нашей силы намного больше.

Собрав драгоценные капельки, Марфа Ивановна решительно двинулась к единственному в этом помещении окошку.

— Стой! Куда?! Сгоришь ведь, беспутая! — закричала Яга, схватив сестру за руку.

— Выхода у нас другого нет. Авось, так свой грех перед вами я хоть на долю искуплю.

Подойдя вплотную к окну, Марфа распахнула его настежь и крикнула:

— Эй, Вася! Помнишь меня?

Порядком выдохшийся дракон обернулся, и при виде приветливо машущей ему женщины заревел так, что, кажется, пришли в движение холмы и закачалась каменная башня. Взмахнув крыльями, он взмыл вверх и уже через мгновение смотрел ей в глаза полным черной злобы и ненависти взором.

— Ну, ничего, сейчас вспомнишь, — сказала Марфа и, размахнувшись, со всей силы бросила в него сосуд.

Сверкнув в лучах восходящего солнца, словно драгоценный камень, встретившись аккурат с переносицей дракона, сосуд разбился, и слезы Велены брызнули из него прямо Василию в глаза. В ту же секунду тело дракона охватило синее пламя, цепь, обвивавшая его шею, расстегнулась, и он грузно, едва шевеля крыльями, опустился на землю и затих.

— Папочка! — закричала Велена, выскочила из комнаты и помчалась вниз.

Братик

Ох и сложно было настроившимся на пир на весь мир гостям Казимира Судимировича разъяснить, что свадьба не состоится, однако баба Тоня справилась отлично — погоняя поварешкой аки хлыстом уважаемых дам и господ, она живо выпроводила всех за ворота с криком:

«Мусьи и мадмазель! Гулеванить неча! Царь скоропостижно… уехал! Вернется нескоро, а посему всем до свиданьица и не хворать!».

Так и не сумевший дотянуться до мандаринов маленький Казимир успокоился только тогда, когда схватил в охапку и начал с удовольствием тискать белку, неосторожно подошедшую к нему слишком близко, чтобы успокоить.

— Маняша… спаси… — прохрипела она шагающей туда-сюда по комнате принцессе, но та лишь отмахнулась:

— Потерпи немного, пусть поиграет и помолчит. Мне подумать надо.

— Чаво тут думать-то? — вновь возникла на пороге Маняшиных покоев взмокшая от усердных трудов по изгнанию гостей баба Тоня, — Счас Милену весточку отправим, он приедет, пост государев займет…

— А кто такой Милен? — подозрительно прищурилась белка, высунув мордочку из подмышки хохочущего ребенка.

— Так это ж брат нашего Казимира! Тихий, ласковый парень. На трон не претендовал. Говорит, не его это дело, не по душе. Уехал давеча заграницу науки точные изучать, однако долг превыше всего — вернется как миленький.

— Дела вашего государства меня сейчас волнуют меньше всего, — отрезала Маняша и отвернулась к окну, — Что нам теперь с младенцем делать?

— Чело…века из него воспитать! — все-таки вырвалась из крепких объятий малыша белка и проворно отскочила в сторону, глядя, как его глаза с невероятной скоростью наполняются слезами, — А не живодера и тирана!

Устроившись на полу поудобнее и сжав ручки в кулачки, Казимир крепко зажмурился и заплакал.

— Это кто? Мой братик? — услышала принцесса удивленный голос собственной дочери и обернулась.

В комнату ввалились, подвинув в сторону даже грузную бабу Тоню, измученные, потрепанные, но все-таки очень счастливые Велена, Вася, Кощей, Леший и баба Яга с Марфой Ивановной.

***

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Пришел в себя, а узнав вести о возвращении любимых родственников — быстро пошел на поправку Маняшин отец Алексей Захарович.

Вернувшийся из дальних стран Милен Судимирович принял на себя все заботы о государстве брата. Заручившись поддержкой Алексея Захаровича, он распустил черную армию и приказал своим подданным впредь заниматься лишь мирной деятельностью: выращиванием овощей и зерна, разведением домашнего скота, а также кустарным промыслом.

Сам Казимир, пребывая в счастливой младенческой поре, был передан на воспитание Маняше и Василию, однако главной своей нянькой признавал лишь их дочь Велену, которая полюбила его всей душой.

Лесные жители во главе с бабой Ягой вернулись домой, к своим делам, а Марфа Ивановна и Леонид Илларионович пожелали вновь отправиться на остров — до того прикипели к нему и друг другу, что иной жизни уже и не хотели.

И быть бы в этой сказке счастливому концу… Хотя… Отчего бы и не быть?

Апчхи!

Над залитой теплыми весенними лучами поляне не смолкал звонкий детский смех. Здесь, напротив входа в драконово логово, на мягком толстом одеяле удобно устроился годовалый пухлощекий сероглазый малыш с копной блестящих черных кудрей на голове.

В оврагах и низинках еще лежал снег, но первая зеленая травка уже пробилась навстречу солнцу, а по ярко-желтым цветкам мать-и-мачехи ползали рано проснувшиеся букашки, собирая первую этом году сладкую пыльцу.

Рядом с малышом, придерживая его за спинку, сидела Велена и пыталась строго нахмурить брови в то время, как озорные Тося и Бося рассказывали ей, как будили Топтыжку, чтобы он всю весну в своей берлоге не проспал.

Сам Топтыжка, обиженно сопя, доставал лапой и молча ел мёд из принесенного специально для него пузатого деревянного бочонка.

— Как вам не стыдно, проказники?! — отчитывала зайцев девочка, но в следующую секунду тоже засмеялась вслед за своим новоиспеченным братом: уж больно уморительно показывали они, как похрапывал и дрыгал левой задней ногой медвежонок во сне.

— А мама-то, мама его! Как проснется! Как зарычит! — все не унимался Бося, — Ну мы и дали дёру!

— Да, а Топтыжка за нами, — задумчиво продолжила Тося, — Наверное, нам все-таки от нее потом попадет…

— Не попадет, — махнула рукой Велена и с улыбкой посмотрела на перемазанного медом медвежонка, который, наевшись и пригревшись на солнышке, уже начал засыпать, — Она ведь добрая, да и сына ее мы накормили до отвала.

— Кстати, недурно бы и нам перекусить, — встрепенулся Бося и в нетерпении зашевелил длинными ушами, — Морковка еще осталась?

— Подожди, мама сейчас принесет, — ответила девочка.

И в самом деле, скоро на полянку пришла принцесса Мария Алексеевна и принесла маленьким негодникам яркие сочные оранжевые корнеплоды.

— А где же белка? — спросила она у дочери, внимательным взглядом осматривая полянку.

— Тута я, тута! — в ту же секунду ответила белка, выскакивая из леса, — За подснежниками бегала. Вот, Велена, смотри! А пахнут как — закачаешься.

Вдохнув полной грудью резкий, травянистый аромат с приторной сладостью, девочка поменялась в лице, растерянно посмотрела на белку и вдруг…

— А… а… а… апчхи!

Вокруг Велены вспыхнуло и погасло синее пламя, от чего ее друзья как по команде отпрянули в разные стороны, а вовсю храпевший до того Топтыжка проснулся и теперь удивленно тёр лапами слипшиеся глаза.

— Я так и знала! Вася, беги немедленно сюда! — закричала Маняша, сокрушенно покачала головой и подхватила на руки заплакавшего от испуга Казимира.

Конечно, родители в свое время допускали такую возможность, но, как оказалось, готовы к ней совершенно не были…

Неловко размахивая крыльями и хвостом в попытке удержать равновесие, на Маняшу и прибежавшего на зов супруги Василия огромными синими глазами смотрел маленький черный дракончик.

КОНЕЦ